Путь в бессмертие — страница 27 из 43

Те опять что-то залопотали, показывая на дом.

– Хутор, говорю, чей?! – продолжал орать капитан.

– Вы чего кричите, товарищ капитан? – не выдержал Иван.

– Так они ничего по-нашему не понимают, – раздражённо ответил капитан.

– Но они же не глухие, – улыбнулся Иван, подошёл к румынам и неожиданно гаркнул. – Гитлер капут!

Те испуганно воззрились на Ивана и замолчали. А тот как ни в чём не бывало начал переговоры:

– Гитлер капут, – повторил он уже тише, выразительно проведя ладонью по горлу. Румыны уже откровенно испугались. – Ферштейн? Похоже, и так не понимают. Оружие есть?

Иван пальцем показал на автомат и на дом. Те поняли и замотали головами:

– Nuexistăarme.

– Понятно. Нет, значит. А лошади есть? – Иван показал на конюшню и изобразил конское ржание.

Румыны закивали головами:

– Existăcai.

– Есть, стало быть, – довольно сказал Иван. – Так мы их…

Он показал на конюшню и махнул рукой в сторону батареи. Румыны и без его жестов уже поняли, что хочет этот высокий молодой солдат, но вопросительно посмотрели на капитана. Видимо по погонам они безошибочно определили начальника. Капитан утвердительно кивнул головой. Тогда румыны что-то снова залепетали, размахивая руками и без устали повторяя слово "императул".

– Похоже, что кони самого короля, – предположил Иван.

Румыны, услышав слово "король" ещё энергичнее затрясли головами, указывая куда-то вдаль руками.

– Точно, королевские. Грех не воспользоваться, товарищ капитан. Вы говорили, что он на нашу сторону перешёл, – сказал Иван.

– Чёрт с тобой, – решил капитан. – Забираем. Не пойдут же они на нас королю жаловаться?

– Ложись! – вдруг крикнул один из солдат и дал длинную очередь в сторону дома.

Весь отряд как подкошенный лёг на землю и тоже открыл огонь. Иван вначале не понял, куда и зачем стрелять и только после того, как над ним засвистели пули, заметил ствол пулемёта в чердачном окне. Из него по ним вели плотный огонь. Румыны, не успевшие залечь на землю, тут же получили свою порцию свинца и замертво упали. Двое солдат тоже получили ранения. Спрятаться было некуда, перебегать поздно. Пришлось стрелять прямо с открытого места.

– У него что там, диск бесконечный, что ли? – отстреливаясь, подумал Иван.

По его подсчётам, патроны в пулемёте давно уже должны были закончиться, но огонь с чердака не прекращался. Иван пригляделся и заметил, как ствол пулемёта на секунду исчез и тут же вновь появился.

– Он там не один, – понял Иван. – Если что-то не придумаем, все поляжем прямо тут, не сходя с места.

Но придумывать ничего не пришлось. Со стороны мирно отдыхающего дивизиона ухнуло орудие, и чердак дома вмиг разлетелся на мелкие осколки.

– За мной! – крикнул капитан, поднялся и, держа наготове автомат, побежал вокруг усадьбы.

Иван и солдаты бросились за ним. Сбоку частокола, которым был обнесён хутор, стояли скирды сена и соломы. Отряд перебежками, скрываясь за скирдами, вышел на другую сторону хутора. Там уже начинался лес.

– Вон они!

В сторону леса быстро бежали человек шесть мужчин в гражданской одежде с оружием в руках. Увидев погоню, они открыли огонь по отряду, но бежать не перестали. Ещё один солдат упал, схватившись за ногу.

– В лес уходят! – капитан прицелился и выстрелил. – Патроны берегите. Не уйдут, суки.

– Я их обойду, товарищ капитан! – Иван показал на овраг, уходивший прямо в лес.

– Давай, сержант. Петров, Рогожин, с сержантом.

Иван пригнулся и побежал по оврагу в обход. Двое солдат и Фёдор кинулись за ним. Бежали долго. Во всяком случае, так казалось Ивану. Шум стрельбы раздавался уже где-то слева. Иван остановился и поднял руку. Прислушался. Солдаты стояли рядом, осматриваясь вокруг и тяжело дыша.

– Кажись, обошли, – решил Иван и полез по склону оврага.

Выглянув из-за кустов, густо растущих по краю оврага, группа осторожно двинулась в глубь леса. Солнце уже висело на краю горизонта, и сумерки заметно уменьшили видимость. Приходилось больше полагаться на слух. Шли тихо, стараясь не наступать на сухие ветки. Идущий справа Рогожин вдруг присел и указал рукой вперёд. Присели, но, как ни всматривались, ничего не увидели. Иван повернулся к Рогожину и вопросительно кивнул головой. Тот ещё раз указал рукой вперёд. Иван всмотрелся. Действительно, что-то там было. Мелькнула тень, хрустнула ветка. Группа стала подбираться поближе. Автоматы держали наготове.

– Вот они. Раз, два… пятеро. Ай да Рогожин, ай да … – подумал Иван.

Трое беглецов стояли возле дерева. Двое сидели, прислонившись к деревьям. Вот один из стоявших что-то достал из сумки, висящей на его плече, и нагнулся к сидящему. Раздался тихий стон.

– Двое раненых, – понял Иван.

Он повернулся к солдатам и поднял автомат. Те поняли его, приготовились к бою. Иван резко встал и дал очередь по неприятелю. Бой закончился в считаные секунды. Все пятеро улеглись на землю, даже не успев поднять оружие. Группа подбежала к поверженным беглецам и быстро собрала брошенные автоматы. Иван стал осматривать их, когда прибежали остальные.

– Сколько? – с трудом переводя дыхание, спросил капитан.

– Пять, – коротко ответил Иван.

– И там трое. Все, кажется.

Иван склонился над раненым, которого собирались перевязывать. Мужчина лет тридцати, чисто выбритый и даже пахнущий одеколоном, сидел с закрытыми глазами, прислонившись к дереву, и, казалось, не дышал.

– Жив, – сказал Иван, заметив, как у того непроизвольно дёрнулся острый кадык.

– Жив, говоришь? – присел рядом капитан.

Раненый медленно открыл глаза и посмотрел сначала на капитана, затем перевёл взгляд на Ивана и остановился на нём. Взгляд незнакомца не был ни злым, ни суровым. Это был просто взгляд смертельно уставшего человека. Так смотрит человек, уже не принадлежащий этому миру и совсем не сожалеющий об этом. Человек, спокойно принявший свой крест.

– Сержант, – тихо, но чётко сказал раненый и указал глазами на нагрудный карман. – Возьми в кармане бумаги. Отдай по адресу. Ты сделаешь, я верю. У тебя глаза хорошие.

– Ты кто… – начал было капитан, но не успел договорить.

Раздался выстрел, раненый незнакомец дёрнулся и замер. Его мёртвые глаза по-прежнему смотрели на Ивана.

– Вот чёрт, прозевали! – не сдержался капитан.

В руке раненого был зажат пистолет.

– Он и нас мог так положить, – не мог успокоиться капитан. – Селивёрстов! Ты чего же смотрел, едрит…

Иван глядел на незнакомца и словно не слышал капитана. Он осторожно протянул руку к карману кителя и достал из него сложенный вчетверо запакованный конверт. Развернул его. Конверт не просто был запакован. Он был заклеен сургучом, на котором ясно просматривался оттиск с изображением двуглавого орла. Иван посмотрел на капитана. Тот с интересом рассматривал конверт.

– Знатная, видать, птица, – проговорил капитан. – Из русских графьёв, похоже. Печать-то царских времён.

– Похоронить их надо, – тихо сказал Иван.

– Чего? Ты что, сержант, с ума сошёл? – разгорячился капитан. – Это враги наши…

Капитан взглянул в глаза Ивану и осёкся. Что он там прочитал, что понял, неизвестно. Только спокойно закончил:

– Впрочем, как знаешь.

Коней из конюшни на обратном пути забрали всех. Хутор был уже пустой. Дом от разрыва снаряда почему-то не загорелся, а просто развалился. Возле него уже хозяйничали прибежавшие артиллеристы. К Ивану с Фёдором подошёл Сан Саныч.

– Живы? Ну, слава Богу, – обрадовался он. – А мы как услышали пальбу, так сразу прямой наводкой и саданули. Ты чего, Иван?

– Там в лесу… – сбивчиво заговорил Иван. – Короче, поможете его закопать?

– Кого, Ваня? – не понял Сан Саныч, разглядывая командира, словно впервые его видел. – Ты чего это?

– Так надо, – коротко и твёрдо ответил Иван. – Так поможете?

Провозились до полуночи. Фёдор, злой как чёрт, остервенело копал лопатой лесную землю, не понимая, зачем это вдруг Ивану понадобилось хоронить какого-то бандита. Но работу всё же сделал, не проронив при этом ни слова.

А наутро Иван отыскал лейтенанта Самохина и всё ему рассказал. Самохин внимательно выслушал необычный рассказ, не сводя с сержанта внимательного взгляда. Когда Иван закончил, Самохин минут пять сидел молча, что-то отстукивая тонкими музыкальными пальцами по необструганным доскам стола. Затем, словно очнувшись от своих дум, спросил:

– Письмо с тобой?

Иван вынул из кармана конверт и положил его на стол. Лейтенант повертел конверт в руках и осторожно, не повредив печати, вскрыл. Читал долго, временами напряжённо морща лоб. Не отрывая взгляда от письма, спросил Ивана:

– А зачем тебе его хоронить приспичило? Пожалел врага?

– Нет, товарищ лейтенант, не пожалел. С врагом у меня разговор короткий. А почему похоронил? Трудно объяснить.

– А ты попробуй. Или думаешь, что не пойму? – Самохин вскинул глаза на Ивана. – Я, товарищ Селивёрстов, тоже человек.

– Мне показалось, что тот раненый просто несчастный запутавшийся человек. Как бы поточнее сказать. Потерявшийся. Враг. Это понятно. Но…

– Я понял тебя, Селивёрстов, – перебил Ивана Самохин. – Можешь не продолжать.

Он сложил письмо, сунул его в конверт и протянул Ивану.

– Письмо ты обещал отправить. Вот и отправляй. А насчёт твоего поступка. Если бы я не знал тебя, то расстрелял бы. Но вот тебе мой совет, сержант. Больше такого не должно повториться. В следующий раз не прощу. Всё, свободен.

Иван встал, козырнул и вышел из блиндажа. Он с облегчением глубоко вздохнул, улыбнулся и зашагал к себе в расположение. Иван не ощущал и капли раскаяния в том, что похоронил в лесу врага. Почему? Он и сам не смог бы сейчас ясно ответить на этот вопрос. Просто похоронил и всё. Уже вечером, когда все улеглись спать, он достал конверт и вынул письмо. Почерк писавшего был каллиграфическим, но письмо написано человеком в крайнем возбуждении. Это сразу чувствовалось в тексте: "Милая моя Машенька! Вот уже почти десять лет, как я не видел тебя. Не знаю, жива ли ты, но по-другому думать не могу. С тех пор, когда вы с дядей оставили нас, я не перестаю думать о тебе. Насколько ты была права, я понял только сейчас, когда у меня не осталось выбора. Родина у нас может быть только одна, и если суждено было погибнуть, то это надо было делать только там. Здесь ничего, кроме грязи и лжи, я не нашёл. И, похоже, уже не найду. Куда приведёт меня мой вконец запутавшийся ангел, я не знаю, но к смерти я готов. Поэтому пишу тебе, прощаясь с тобой. Прости меня и помолись за наши грешные души. Твой Миша