К вечеру уставший от беготни по полям Иван забежал на речку, быстренько окунулся в прохладной проточной воде Урды и не торопясь отправился в контору. Проходя по улице, он вгорячах даже не обратил никакого внимания, что вокруг все словно вымерли. Даже собак и детворы нигде не было видно. И только подходя к конторе, он понял, что случилось что-то большое и страшное. Вокруг конторского палисадника с засохшими цветами толпился народ. Но не просто толпился как всегда, с гулом, матом и табачным дымом, а молча. Это ещё больше насторожило Ивана. Он ускорил шаг и почти бегом приблизился к толпе. Мужики и бабы стояли и мрачно смотрели на председателя Петра Ефимовича. Тот обычно говорил громко, то и дело взмахивая в такт речи правой рукой, а сейчас его слова были едва слышны. Иван протиснулся поближе и напряжённо вслушался.
– В такой обстановке партия и правительство велит нам сохранять спокойствие. Оно не допустит того, чтобы враг пробрался на нашу землю. Товарищ Молотов так и сказал: "Победа будет за нами". Главное сейчас – это не паниковать. Так что, товарищи, расходимся по домам, продолжаем работу. Этим мы только укрепим наши позиции, поможем одолеть супостата.
Председатель замолчал. Все, кто стоял, даже не шелохнулись, тяжело воспринимая страшное известие. Многие женщины уголками платков вытирали слёзы. Мужики, сурово сжав губы, смотрели на председателя. У многих на скулах резко обозначились желваки. По домам расходиться никто и не думал. Вперёд вышел Степан Петров, тракторист, мужик под два метра ростом. Он подошёл к председателю, откашлялся и хриплым от волнения голосом сказал:
– Война, Ефимыч, такое дело, что ждать некогда. Пиши меня добровольцем. Я в гражданскую этим немцам салазки заворачивал, дай бог и на этот раз не оплошаю. Пиши, председатель.
– И меня пиши, и меня, – стало раздаваться из толпы.
Мужики оживились и загалдели. Бабы, глядя на них, откровенно заплакали, некоторые запричитали. Иван тоже подошёл к Степану и встал рядом с ним.
– Спасибо, мужики, – сказал председатель. – Другого от вас я и не ждал. Спасибо. Я думаю, что военкомат вскоре отправит, кого посчитает нужным, на фронт. Но не забывайте, что скоро уборочная. Кто армию кормить будет? Бабы да ребятишки? Так что расходитесь по домам. Всему своё время.
Пётр Ефимович повернулся и ушёл в контору. Степан невесело ухмыльнулся и махнул рукой.
– Ну, так мы и сами до военкомата дойдём. Айда, мужики, по домам, чего тут зря лясы точить, – сказал он и решительно зашагал вдоль улицы. Толпа зашевелилась, и через пару минут возле конторы уже никого не было.
Иван тоже пошёл было домой, но на полпути остановился, словно что-то вспомнил, развернулся и чуть не бегом отправился в контору. Председатель сидел за столом и с кем-то разговаривал по телефону. Иван покрутился, покрутился возле него, схватил стул и уселся напротив.
– Чего тебе, Селиверстов? – положив трубку, спросил председатель. – Я, кажется, ясно сказал, все вопросы по мобилизации к военкому.
– Да я понимаю, Пётр Ефимович. Я спросить хотел. Как так получилось, что немец на нас напал? У нас же договорённость с ними. Как там… Пакт. Точно, пакт. Почему они напали? Все газеты писали, что войны не будет. И на тебе.
Председатель внимательно посмотрел на Ивана, пошарил в столе рукой и достал пепельницу, наскоро сделанную из старой банки. Вынул кисет, стал по привычке размеренно крутить папиросу.
– А ты что хотел? Чтобы везде болтали, что вот-вот война случится? Панику никто не позволит разводить. Наше правительство и так делало всё, чтобы её, проклятой, не было. И договор о ненападении поэтому подписали. Пойми, Иван, это же фашисты. Они вон пол-Европы захватили. И тоже, небось, исподтишка, по-подлючему. Чтобы не ждали, внезапно. Впрочем, что об этом сейчас говорить. Война, вон она, на пороге. Сейчас бои по всей границе идут и дальше. Наши, советские, города бомбят, люди гибнут. Враг к Москве рвётся.
– Я, Пётр Ефимович, тоже на войну пойду.
– Не сомневаюсь. Кто-кто, а ты точно пойдёшь. Только прошу тебя. Давай без самодеятельности. Призовут, пойдёшь. Когда надо пойдёшь, – сердито сказал председатель, ещё раз посмотрел на Ивана и покачал головой. – Хотя ты вряд ли будешь ждать. Не тот насад. Ты же, как Чапаев. Всегда впереди норовишь переть. Ладно, Иван. Там ты действительно сейчас нужнее. Всё, иди, мне дела делать надо. Без тебя забот хватает. Думаю, что теперь их здорово прибавится.
Иван довольно улыбнулся и выбежал из конторы. Жизнь с этого дня для него, да и не только для него, для всех советских людей разделилась на "до войны" и после. Первые повестки не заставили себя долго ждать. За считаные дни забрали почти половину мужиков и парней. В редком доме не собирали на фронт родных. Мужей, сыновей, братьев. Гармонь в селе играла не переставая. Пили вино, плясали, плакали, пели песни. Гуляли наотмашь. Как всегда. По-другому просто не умели. Село пустело. У Селиверстовых первым проводили отца, потом подошла очередь и двух старших братьев. Иван остался вдвоём с сестрёнкой и младшим братом.
– Смотри, Ваня, на тебя оставляю младших, – сказал на прощание отец. – Знаю, тебе тоже скоро уходить, но пока присматривай за ними. Ты парень надёжный, я верю в тебя. Не грусти, ещё свидимся.
Работы в колхозе, как и предрекал председатель, заметно прибавилось. Рук стало катастрофически не хватать, так что Иван с утра до тёмной ноченьки пропадал в поле. На помощь родному колхозу пришли дети и старики. Детишек Иван жалел, ставил на лёгкую работу, в основном сено убирать да прополкой заниматься. Гулять по ночам стало не то чтобы некогда, просто на посиделки сил уже не хватало, но Иван всё же бегал на встречи с Лидой. Молодость брала своё. Целовались до зари. Все скамейки в селе обсидели до блеска, все дорожки исходили до камней. Как-то после особо тяжёлого дня Иван обнял Лиду и, как ему показалось, лишь на секундочку закрыл глаза. Проснулся он уже под утро, когда петухи по всему селу наперебой горланить начали. Лида на коленях держала лохматую голову Вани и задумчиво перебирала его волосы, улыбаясь своим невесёлым думам.
– Это как это, – вскочив, удивился Иван. – Только что ночь была. Я что, проспал?
Он растерянно уставился на Лиду и как-то по-детски захлопал глазами. Лида засмеялась:
– Я нарочно не стала тебя будить, а то скоро того и гляди на ходу спать будешь, как Васькин мерин.
– Нашла с кем сравнивать, – обиделся Иван, смачно зевнул и поёжился от утренней прохлады. – Ты что, так и просидела всю ночь?
– Так и просидела. Тебя вот-вот на войну заберут, нескоро, видать, свидимся. Так хоть сейчас насидеться с тобой.
– Лидуня, – заулыбался Иван. – Да я тебя, знаешь, как люблю? Я тебя и там всегда помнить буду. Ты не грусти. Гадов мы быстренько перебьём. Вот увидишь. А, когда вернусь, свадьбу сыграем. Ты ведь пойдёшь за меня замуж?
Иван обнял Лиду и, не дожидаясь ответа, крепко поцеловал её. Лида снова засмеялась:
– Вот оглашенный, чуть не задушил. Пойду, только успокойся. Куда же я денусь от такого настырного.
– Эх, и заживём мы с тобой, Лидуня. Душа в душу. Я тебя на руках носить буду. Ей богу, всю жизнь любить буду. Не веришь?
Иван вскочил со скамейки, подхватил Лиду на руки и закружился с ней на мокрой от росы траве. Лида обхватила его за крепкую шею и, не переставая смеяться, поцеловала Ивана.
А через час его звонкий голос снова был слышен во всех уголках села:
– Лизавета, Праксея, с граблями в поле, сено шевелить. Тётка Василиса, бери робят и на прополку…
Так прошли дни первого лета войны. Наступила осень со своими нудными, холодными дождями. Серые тучи, казалось, как упали на землю да так и остались там валяться в образе промозглого до костей тумана. Дороги размыло так, что телеги застревали намертво. Бедные лошади рвали жилы, чтобы стронуть их с места, но жирная грязь крепко держала колёса, и порой казалось, что никакая сила не сможет вынуть их из трясины. Трактора намяли клеи по оси, и местами, когда трактор ехал, была видна только кабина да выхлопная труба, чадящая копотью надрывно тарахтящего мотора. По утрам зачастую бывали небольшие заморозки, оставляющие на пожухлой траве белый ненадёжный налёт. Лужи покрывались тонким слоем льда и таяли только к обеду. В небе уже не летали стройными косяками журавли, не носились черными стаями туда-сюда бестолковые грачи. Все они уже давным-давно долетели до тёплых мест и вовсю обживали южные просторы, свои зимние курорты.
Работы в поле давно уже закончились, зерно засыпано в склады, часть увезена в район. Несмотря на засушливый год, кормов заготовили в достатке. Технику поставили на ремонт и зимнее хранение. В углу мастерской сиротливо стояло несколько машин. Их хозяева сейчас вместо рычагов держали в заскорузлых от работы руках оружие, месили кирзовыми сапогами бесконечные фронтовые дороги. Редкие письма-треугольники приносили весточки от солдат, вселяя надежду родным. Стали появляться на селе и другие весточки, страшные весточки-похоронки. Пройдёт, бывало, почтальон по улице, а вслед ему слышатся либо радостные восклицания, либо истошные крики осиротевших жён и детей. Война витала над страной не щадя никого.
Дождался своей очереди отправляться на фронт и Иван Селиверстов. В этот день он безвылазно сидел в конторе, писал наряды. Иван мельком видел, как мимо окон пробежал посыльный из сельсовета, и тут же услышал, как хлопнула входная дверь. Посыльный вошёл в контору. Все, кто был там, как по команде оторвали взгляды от столов и уставились на курьера. Так обычно приносили повестки на фронт.
– Сколько? – коротко спросил председатель.
Он уже порою не знал, кого наряжать на работы, так резко поубавилось колхозников за последнее время.
– Восемь, Пётр Ефимович, – ответил посыльный и взглянул на Ивана.
Тот каждый день ждал этой минуты, даже в военкомат не раз ходил, но пока всё понапрасну. Иван понял, что вот и настала его очередь встать на защиту своей Родины. Он встал и подошёл к посыльному.