– Да нет ничего проще, – снова вступал первый. – Всё предельно ясно. Милиция никого не найдёт. Государству на тебя глубоко наплевать. Ты беспомощен и беззащитен. Так что предложивший тебе такой вариант человек – кто бы он ни был – поступает благородно и справедливо во всех отношениях!
– Хорошенькое благородство! – вскипал второй. – Ты же не знаешь методов, которыми действует эта «благородная» публика. Возможно, коляску твою угнала шпана. Да, этот мафиози в конце концов найдёт исполнителей варварского акта. И что тогда? Бандиты остаются бандитами во всех обстоятельствах, и они выбьют у этих ребятишек признание всеми доступными им способами.
– Глупости, глупости, – продолжал гнуть своё первый голос. – Подумаешь, припрут к стенке, припугнут хорошенько, ну, пару подзатыльников отвесят – те и признаются во всём. Зато ты-то, ты-то получишь свою коляску, без которой действительно у тебя не жизнь, а сплошная мука.
– Подумай хорошенько, к чему тебя склоняют, – не отставал второй. – Тебя, человека гуманнейшей профессии, который всю жизнь делал всё, чтобы облегчить людям страдания, хотят заставить согласиться на такие действия, которые могут обернуться непредсказуемыми физическими страданиями для других. Пусть и впрямь совершивших неблаговидный поступок – пусть даже преступление! Но не перед бандитами же они должны отвечать за него, а перед законом.
– Да что этот закон! – попытался ввернуть своё его оппонент. – Ты же сам знаешь…
– А то, – не унимался второй, – что кто-то должен жить по высшей справедливости даже в то время, когда вокруг царит полнейшая несправедливость и всё перевёрнуто с ног на голову. Кто-то же должен в человеческом обществе, временно ступившем на неправедный путь, нести этот высший крест разума и добродетели. Пусть даже с серьёзными собственными издержками. Но ради всех остальных – кто-то должен!
«Должен…» – как эхо, повторил Евгений Иванович вслух, и голоса эти сразу смолкли.
Он повернулся к сыну и с испугом поглядел на него – не стал ли и тот свидетелем странного диалога. Голоса эти он слышал столь отчётливо, что казалось, говорили в комнате. Но нет. Сергей отсутствующе рассматривал какой-то принесённый им журнал.
– Я должен тебе сказать, Серёжа, – начал Евгений Иванович, – что не согласен на это предложение. Я всё обдумал и пришёл к выводу, что не могу воспользоваться такими услугами, таким способом решения моей проблемы.
Он ожидал, что Сергей начнёт сразу упрекать его, укорять в чём-то, но тот молчал.
– Понимаешь, всё-таки я как-то приспособился сейчас к жизни без колясочки, – продолжил он трудное объяснение. – И потом ведь не исключено, что сама милиция найдёт её. Сейчас зима на носу – я бы всё равно ею не пользовался, а там и срок у милиции для поисков выйдет, они мне справку нужную дадут – глядишь, получу другую коляску в собесе.
Сын не стал переубеждать отца – знал, что если он что-то решил, то его не своротишь никакими силами. А Евгений Иванович, сделав такой выбор, никогда об этом не жалел. Не жалел, когда ему как-то вечером позвонили из областного УВД и предположили «прямо сейчас» явиться к ним. Это произошло после появления у него журналиста из центральной газеты и выхода в свет громкой статьи, где прямо говорилось о бесчеловечности государства и человечности некоего «представителя местной теневой экономики», изъявившего желание восстановить попранную справедливость.
– Почему прямо сейчас? – испугался Евгений Иванович. – Что стряслось?
– Приехал полковник из Москвы, – ответили ему. – Это по поводу статьи в газете о вас. Хочет вас видеть.
– Но сейчас же уже вечер! – с испугом, но в то же время и с некоторым облегчением возразил Анфимов. – Я не могу. Завтра – извольте.
Назавтра высокий милицейский чин из Москвы, оказавшийся почему-то в штатском, положил на стол диктофон, рядом с ним ту самую заметку из центральной газеты и попросил Евгения Ивановича всё рассказать. Тот повторил свою историю, а когда дошёл до эпизода с местным мафиози, то его собеседник попросил уточнить, о каком таком «теневике» идёт речь. Тут бедный Евгений Иванович так перепугался, что начал сочинять нечто несусветное. Придумал на ходу, что это он в трамвае ехал и рассказывал знакомому всё происшедшее с ним, а рядом оказался какой-то человек в спортивном костюме и с золотым зубом, который сильно заинтересовался этой историей и, назвавшись представителем местной теневой экономики, предложил свои бесплатные услуги в решении возникших проблем. И он, дескать, знать не знает того человека – видел всего один раз в жизни, да, может, он и не мафиози вовсе, а так, присочинил об этом для более сильного впечатления в трамвае.Было непонятно, поверил ли высокий милицейский чин этой сказке, но он настоятельно посоветовал Евгению Ивановичу никогда не прибегать к подобным услугам, а когда тот робко возразил, мол, кто же тогда ему может помочь, записал все его данные и важно сказал:
– Мы поначалу подозревали, что вы сами продали коляску и всё это дело раздули для того, чтобы бесплатно получить вторую, но теперь видим, что вы не такой. Мы посодействуем вам в получении через собес внеочередной коляски.
С чем и удалился, не оставив ни своего имени, ни фамилии, ни телефона. Помощи обещанной, естественно, не вышло.
Не жалел Евгений Иванович об этом своём нравственном выборе и потом, когда получил все нужные справки из милиции и начались его долгие мытарства по собесу, где постоянно обещали помочь, но всё время почему-то не помогали, а только подавали напрасные надежды. Да не просто не помогали, а в течение нескольких лет бездушно издевались над несчастным инвалидом, заставляя его по несколько раз в неделю звонить, а иногда даже ехать для получения якобы отобранной для него «почти новой» коляски, оставшейся от умершего другого инвалида. Только та на поверку оказывалась грудой металлолома, но чиновники потом его же самого и обвиняли в капризности и нежелании получить подарок государства. А однажды выяснилось, что завод в Серпухове, выпускающий эти самые мотоколяски для инвалидов, вообще закрылся из-за недостатка средств. И только после активного вмешательства в это дело депутата местной думы и редакции той самой центральной газеты, которая рассказала всей стране историю Евгения Ивановича Анфимова, собес наконец подобрал ему нечто, оставшееся от умершего владельца-инвалида и оказавшееся после серьёзного ремонта даже способным ездить. Правда, к этому времени он уже настолько плохо видел, что не мог садиться за руль даже такого автомобиля. Но это уже совсем другая история – история хождения по мукам простого инвалида в период безоговорочной победы демократии в России. История, как понятно, почти не имеющая отношения к необычному нравственному выбору, перед которым поставила Евгения Ивановича жизнь в 65 лет и который он сделал по законам совести и доброты.
Поцелуй бога
Умирал прекрасный человек – выдающийся учёный и близкий мой друг Израиль Брехман. Было самое благодатное, тёплое время года в городе Владивостоке, на краю земли российской, но уход из этого мира никак не зависит от погоды. Нет, он не мучился в реанимации или на больничной койке в тисках смертельного недуга. И не страдал от боли на домашнем диване, отчаянно поглощая кучи лекарств, призванных облегчить последние недели и дни покидающего этот мир человека. Всё было иначе. Совсем иначе!
Он так же, как и всегда, вставал без будильника рано утром – ну, может быть, теперь не в семь, как обычно, а в восемь часов – и, позавтракав, садился за письменный стол. До полудня он проводил время в самом счастливом для него занятии – работе. В работе над результатами экспериментов, очередной статьёй, книгой или составлением ближайших планов. Затем уходил на час гулять, обедал и ехал на работу, в свой отдел. Так что никто, посмотревший на него со стороны, никак не сказал бы, что человек этот вот-вот уйдёт из жизни. Да и сам Израиль Ицкович, спроси его кто напрямую о смерти, пожалуй, выказал бы удивление, а возможно даже, и возмущение такой странной темой. Но это внешне, а внутри…
Кому дано знать, что делается внутри человека, особенно такого, каким был Брехман?! Он крайне не любил распространяться на темы о собственном самочувствии, недомогании и тому подобном. И тем не менее он ясно осознавал, что с ним происходит что-то очень серьёзное. Такое, чего раньше никогда не было. И это «что-то» являлось не временным ухудшением здоровья и даже не грозным предынфарктным состоянием, с которым он детально познакомился накануне настигшего его 15 лет назад настоящего обширного инфаркта. Тут было что-то совсем иное, чего он не испытывал на протяжении всей своей интереснейшей и плодотворной жизни. Что-то такое, что стояло значительно выше, чем простое ухудшение самочувствия, накатывающая сердечная или иная боль. По масштабу это было сродни всей жизни, которая была за ним. Или… смерти, которая рано или поздно приходит на смену всякой жизни.
Да, человек, увы, смертен. И эта неотвратимая жизненная аксиома, загадка, неизбежность обязательного физического умирания – единственная, пожалуй, проблема, которую человечеству, наверное, не суждено разрешить никогда, – в один страшный момент вдруг встаёт перед каждым живым существом. Брехман был медиком, настоящим исследователем и учёным – у него на всё происходящее вокруг и с ним был свой взгляд. Начиная от случившейся в стране по инициативе Горбачёва перестройки и кончая предположением о наличии у него раковой опухоли, которое, к счастью, не подтвердилось. Поэтому, когда он вдруг начал чувствовать непривычную повышенную слабость, усталость и утомляемость, то задумался о своих 73 годах.
Бегство его еврейской семьи от погромов из маленького Бердичева и школьные годы в Самаре пролетели в памяти почти незаметно, потому что здесь ещё не было ничего, сделанного им, кроме разве что окончания школы с отличием. Принял решение поступать в Ленинградскую военно-медицинскую академию и успешно выдержал конкурс отличников, в котором было семь человек на место, – это он с полным правом зачёл в свой личный жизненный актив. Потом, ещё в студенческие годы, научная деятельность на кафедре фармакологии под руководством его любимого учителя Николая Васильевича Лазарева. То была настоящая исследовательская работа над искусственным препаратом, п