Кажется, он опять прошел по краю, едва не свалившись в ненужную ему пропасть. Какого черта он вздумал проучить старую бандершу – Ряполову? Можно подумать, ему Анна – родня или любовница! Да и мастера бить не следовало, по крайней мере, прилюдно; вполне можно было на него Барановским стукануть. Этому псу хозяйское неудовольствие хуже палки. Эх, Митя-Митя, что же ты творишь!
– С вами все в порядке? – раздался рядом шепот Постникова.
– Не дождешься, – с досадой отозвался Дмитрий.
– Ну что вы такое говорите! – даже обиделся бывший канцелярист. – Право, мне было бы очень неприятно, если бы с вами произошло какое-нибудь несчастье.
– Так еще ничего не кончилось.
– Вы думаете?
– Знаю.
– Это было бы очень печально.
– Тебе-то какое дело?
– Да так, – пожал плечами неудачливый чиновник. – Вы показались мне хорошим человеком, хоть и немного озлобленным. А как смело вы отвечали обвинявшим вас. Я бы так не смог!
– Точно, – засмеялся Будищев. – Зашел во двор, а там двадцать собак – еле отгавкался!
С вами бывает такое, чтобы очень хорошо начавшийся день вдруг, как по мановению волшебной палочки злобного колдуна, превратился черт знает во что? Вот с Максимом Евграфовичем Никодимовым – помощником околоточного – именно так и произошло. И началось вроде с мелочи, просто штабс-капитан Деревянко, придя на службу, как-то уж больно весело на него глянул – будто тот, прости Господи, в одних исподних на службу пришел.
Затем – появился адвокат господ Барановских и попросил встречи с задержанным Будищевым. Это бы и не страшно, потому как ничего тот арестованному не пообещал и помогать не собирался, – это по унылому виду дебошира было заметно. Однако же острое чувство несоответствия кольнуло старого служаку в грудь. Чего это баре своего поверенного прислали ради мастеровщины?
После этого городовой среднего оклада Ефим Ложкарев за каким-то бесом притащил к участковому артиллерийского офицерика. О чем они могли толковать, было решительно не понятно, все же – гусь свинье не товарищ, как и полицейский гвардейцу, а вот поди же ты!
– Случилось чего? – подозрительно спросил Никодимов.
– Да что вы, Максим Евграфович? – делано изумился тот.
– Не лги, Ефим!
– Да ничего не случилось, – не стал более запираться полицейский и доверительно подвинулся к начальнику. – А только чует мое сердце, поедет ваш свояк на каторгу!
– С чего бы это?
– Так ить мальчонку-то ученика он едва не до смерти покалечил!
– Какого еще мальчонку?
– Того, который в Петропавловской больнице лежит. Ожил болезный, да и показал, что мастер его избил. Стало быть, Будищев-то его в отместку благословил. Вот оно как!
– Да что же это такое! – вскипел оскорбленный в лучших чувствах старый служака. – Где же видано, чтобы почтенного человека бить можно было за то, что он неслуха уму-разуму поучил?
– Так-то оно так, да только ведь поучить – это одно, а увечье нанести – совсем другое. А ну как малец калекой на всю жизнь останется?
– Погоди, – старый служака помотал головой, будто отгоняя наваждение. – А кто же за этого сопливого вступится, чтобы Перфильева под суд отдать?
– За ученика – никто, а вот у Будищева заступники нашлись, и коли дело быстро добром не кончится, так быстро все поднимут и по-другому повернут.
– Да что же за защитники такие?
– А эвон прапорщик барон Штиглиц пожаловали. Сказывают, что гальванер наш, еще когда на службе был, спас его от верной смерти!
– Как это?
– Вот чего не знаю, того не знаю, а врать не привык! Однако же чего бы в другом случае цельный барон в участок-то к нам заявился?
– Погоди-ка, он из каких Штиглицев?
– Из тех самых, Максим Евграфович!
– Твою же ма… – поперхнулся на слове полицейский, увидев, как прапорщик выходит из кабинета, со всем почтением провожаемый штабс-капитаном.
– Так я могу надеяться? – спросил молодой человек на прощание.
– Конечно, барон, – наклонил голову Деревянко. – Обещаю, что с вашим протеже обойдутся со всей возможной в подобном случае мягкостью. Все же георгиевский кавалер. Защитник Отечества!
– Честь имею, господа!
– Всего доброго, Людвиг Александрович.
Проводив артиллериста до двери, пристав ловко обернулся на каблуках и пристально посмотрел на помощника околоточного. Затем ухмыльнулся, будто тот и впрямь забыл дома шаровары, и, ни слова не говоря, вернулся к себе.
И, наконец, будто всего произошедшего было мало, через пару часов появился еще один адвокат – по виду немец – и с еле уловимым акцентом поинтересовался, можно ли увидеть дознавателя, ведущего дело Будищева.
– Как прикажете доложить? – почтительно спросил его полицейский.
– Александр Гофман, поверенный «Банковского дома Штиглиц», – с достоинством представился тот.
– Ефимушка, – слабым голосом позвал городового Никодимов. – Уж ты скажи их благородию, что мне дурно стало, да я домой пошел.
– Конечно, Максим Евграфович, как скажете. А то, может, фельдшера кликнуть?
– Да что он знает, коновал проклятый, – отмахнулся помощник околоточного надзирателя. – Отлежусь дома – даст Бог, поправлюсь.
– Уж вы поберегите себя, а то ведь вам на следующей неделе экзамен сдавать!
– Сам знаю.
На следующий день Дмитрий стоял навытяжку перед штабс-капитаном Деревянко и преданно ел его глазами, как то и положено по уставу перед начальствующим лицом.
– Ох и непрост же ты, отставной унтер, – немного насмешливо покачал головой офицер.
– Так точно, ваше благородие! – гаркнул в ответ тот.
– Буйствовать больше не будешь?
– Никак нет!
– Смотри, мне на участке драки не надобны.
– Как прикажете!
– Ну, полно дураком-то прикидываться! – посерьезнел пристав. – Если с завода погонят, чем заниматься будешь?
– Не погонят!
– Вот как?
– Сам уйду, ваше благородие. Поработал на хозяев, и будет.
– Ты грамотный?
– Читать-писать умею, – не стал вдаваться в подробности своего образования Будищев.
– И выглядишь вроде благообразно, – задумчиво, как будто про себя, пробормотал Деревянко. – Может, в полицию пойдешь?
– Никак нет! Покорно благодарю, ваше благородие, но не желаю.
– Как знаешь. Кстати, а что у вас ночью в камере произошло?
– Не могу знать!
– А если серьезно?
– Если серьезно, несколько особо бестолковых ночью до ветра пошли и в темноте зашиблись.
– Раз эдак по восемь?
– Я же говорю, бестолковые! Пошли бы по очереди – глядишь, и управились бы, а они разом поперли, вот друг дружке и помешали.
– Складно врешь, братец.
– Хотите – побожусь?
– Не стоит имя Господа всуе поминать. Ладно, можешь идти.
– Ваше благородие, дозвольте спросить?
– Что еще?
– Там в камере такой Постников обретается…
– Это какой-такой Постников?
– Ну, такой – ни богу свечка, ни черту кочерга, в одной манишке.
– А, канцелярист бывший.
– Ну да. Можно узнать, за что его держат?
– Да вроде тебя, только по пьяному делу; и не мастеру, а делопроизводителю по физии залепил. Был бы из дворян, может, уже и до дуэли дошло. А тебе какая печаль?
– Да особо никакой. Просто жалко дурака.
– Бывает. Впрочем, особо не жалей. Завтра у него суд – заплатит штраф, да и отпустят.
До дома Дмитрий добрался уже к вечеру, а там его ожидал очередной сюрприз. Только что вернувшийся с работы Аким Степанович стал на крыльце непрошибаемой скалой и велел постояльцу убираться на все четыре стороны. Как ни увещевал его Будищев, говоря, что заплатил ему до конца месяца, как ни плакала Стеша, пытаясь разжалобить суровое сердце отца, старик остался непреклонным.
– Ишь чего удумал, с мастерами драться! – бушевал он. – Не надобно мне тут таких. Забирай свои вещички, и чтобы близко духу твоего не было!
– Хрен с тобой, золотая рыбка, – пробормотал парень и, подхватив сундук и саквояж, решительно пошагал прочь.
– Да куда же ты, на ночь глядя? – почти простонала все еще плачущая девушка и едва не бросилась бежать следом.
– Степанида, стой! – завопил Степанович, схватив дочку за руку.
– Не дури! – строго приказал ей Дмитрий. – Ночи сейчас теплые, не пропаду. Так что – ступай домой и не поминай лихом!
– Иди-иди уж, разбойник! – совсем взбеленился старик, бог знает что себе вообразивший, глядя на девичьи слезы.
Оставшийся без крова Будищев размашисто пошагал по улице, сопровождаемый любопытными взглядами из-за заборов. Привлеченные шумом местные жители смотрели на него хоть и без вражды, но и не выказывая особого сочувствия.
– Далеко направился? – неожиданно спросил его кто-то сзади.
Обернувшись, Дмитрий увидел довольно рослого молодого мастерового в картузе и кургузом пиджачке. Лицо его показалось смутно знакомым, но припомнить, где и при каких обстоятельствах они встречались прежде, гальванер не смог.
– Отсюда не видно, – сплюнул он.
– Что, Степаныч выгнал?
– Типа того.
– Переночевать-то есть где?
– А как же. Мало ли мостов на Неве.
– Тоже верно. Хочешь, пойдем ко мне?
– С чего это такая щедрость?
– Ни с чего. Не хочешь – не ходи.
– А баня у тебя есть?
– Чего нет, того нет. А что – без бани никак?
– Обовшивел я после околотка.
– Ну, этим меня не напугаешь. Хотя – если невтерпеж, можно воды нагреть.
– Годится. Но ты так и не ответил – отчего такой добрый?
– Да не добрый я, – отмахнулся здоровяк. – Просто, когда я мальцом в учениках ходил, каждая сволочь так и норовила либо за ухо, либо подзатыльник дать, а то и покрепче. Иной раз, не поверишь, места живого не было – весь в синяках. А заступиться, как ты за Семку, некому было.
– Погоди, а это не с тобой мы из-за Ксюхи давеча…
– Нет, – засмеялся парень. – Ты, Митька, хоть и здоров драться, но в таком деле я бы тебя зашиб!
– Ну-ну. Много вас таких пыталось.
– Хочешь попробовать?
– Нет, брат. Я в полиции пообещал, что ни в какой блудняк в ближайшее время не встряну. Так что без меня.