– Военного времени.
– Что, простите?
– Видите ли, ваше императорское высочество, – пожал плечами Будищев, – унтера, как и офицеры, разные бывают. Одни в мирное время хороши, чтобы солдат учить строем ходить и начальство глазами есть. Другие на войне, когда вокруг пули свистят и не до шагистики. Вот я как раз из вторых. Пока шли бои, меня терпели, но не более того.
– Весьма верное наблюдение, – кивнул великий князь. – Но, как говорится, «всякий может принести пользу, будучи употребленным на своем месте»[37]. Подавайте прошение, а место я вам подыщу.
– И какое? – с невинным видом поинтересовался Дмитрий, заставив тем самым обмереть своего спутника.
– При минных офицерских классах, – даже ухом не повел на подобную непочтительность глава русского флота. – Вольноопределяющимся второго разряда с сохранением унтер-офицерского звания. Вы ведь оставили службу по болезни?
– Так точно, ваше императорское высочество!
– Ну и как здоровье, поправили? – в голосе генерал-адмирала мелькнули иронические нотки.
– Вот просто чувствую в себе прилив сил! – выкатив грудь, отвечал бывший унтер с той же интонацией.
– Прекрасно. Добавлю, что самое много, через два года, а скорее всего, гораздо ранее, вы будете допущены к экзамену на офицерский чин, а там как пожелаете. Хотите – служите, хотите на вольные хлеба!
Договорив, великий князь поднялся со своего места и протянул руку сначала облегченно вздохнувшему Барановскому, а затем с некоторой заминкой и Будищеву.
– Надеюсь, скоро увидеть вас офицером! Не подведите меня.
– Не подведу, ваше императорское высочество!
После этого компаньоны поспешили откланяться. Как выразился впоследствии Дмитрий, «пока ветер без сучков». Главное было сделано. Славящийся своим либерализмом Константин Николаевич пообещал им поддержку, а пустомелей генерал-адмирал, в отличие от многих своих родственников, не был. Правда, в чем конкретно может выразиться эта поддержка, Дмитрий так до конца и не уяснил.
– Не беспокойся, – поспешил развеять его сомнения Барановский. – Считай, что флотские заказы уже у нас в кармане.
– Твои бы слова да Богу в уши.
– Не будем беспокоить Господа по пустякам. Да и у нас есть более насущные проблемы. Ты уверен, что выдержишь экзамен за реальное училище?
– Да хоть в семинарию.
– Напрасно иронизируешь. Семинария, особенно учительская, тут не подойдет. Для поступления на флот нужен хотя бы второй разряд, а выпускники семинарий идут по третьему. Лучше бы, конечно, гимназию, но древние языки тебе так быстро в требуемом объеме не усвоить. Так что только реальное. Хорошо хоть директор сего богоугодного заведения присутствовал на демонстрации радио в университете и настроен вполне благожелательно. Полагаю, он сможет убедить экзаменаторов обойтись без излишней придирчивости.
– А может, ему тупо денег зарядить?
– Хорошо хоть не в табло, – усмехнулся потихоньку привыкающий к манере выражаться своего товарища Барановский.
– А что, так можно?
– Категорически не рекомендую!
– Шучу-шучу. Мне теперь предстоит очередной раз надеть погоны, минимум года на два. Вот и юморю напоследок.
– Не все так печально. Если я всё правильно понял, служить ты будешь при минных классах, где уже успел хорошо себя зарекомендовать. Жить на частной квартире, а не в казарме, и иметь самые необременительные обязанности.
– Мягко стелешь…
– Это ещё не всё. Слава о твоем изобретении скоро разлетится по всему свету, и почти наверняка ты скоро станешь почетным членом иностранных академий. Это наше начальство не сможет проигнорировать, а посему тебя и здесь наградят. Как минимум Станиславом или даже Анной в петлицу[38]. Держать кавалера в нижних чинах, помяни мое слово, не станут, и ты скоро оденешь эполеты прапорщика, или даже гардемарина. Именно поэтому мы так спешим с зачислением тебя на службу.
– В смысле «гардемарина», – удивился Дмитрий, – меня что, в морской корпус примут? Божезбавь!
– Нет, ты не понял. Гардемарин во флоте – обычный строевой чин, тринадцатого класса[39]. В сущности, тот же прапорщик, но с куда более блестящими перспективами.
– Без разницы. Я флотскую карьеру делать не собираюсь.
– Это как знаешь, однако разницу между отставным мичманом и отставным подпоручиком по адмиралтейству понимают многие.
Так за беседой они добрались до набережной, где взяли извозчика и продолжили беседу.
– Ты знаешь, – доверительно шепнул компаньону Владимир Степанович, – а с тем гусаром даже удачно вышло.
– Каким гусаром?
– Ну, помнишь, в ресторане.
– И что с ним?
– Да с ним ничего особенного. Но ты знаешь, кто состоит шефом у царскосельских гусар?
– Не помню, кажется, цесаревич…
– Вот-вот, а Константин Николаевич с ним не слишком ладит. Вероятно поэтому, ему очень понравилось, как ловко ты отбрил мальчишку корнета.
– Он что, в курсе?
– Конечно. И эта одна из причин его к тебе расположения.
– А что об этом наш думает будущий царь?
– Не беспокойся. Проступок совершил Бриллинг, ему и нести ответственность. Собственно, уже.
– В смысле?
– Офицерское собрание лейб-гвардии гусарского полка отказало корнету Бриллингу в чести.
– Что это значит?
– Одно из двух, либо в отставку, либо перевод в армию.
– Кстати, а ты откуда это все знаешь?
– Так ведь у меня брат служит в желтых кирасирах[40]. К слову, тяжелая кавалерия всегда немного в контрах с лёгкой, а потому они тоже довольны афронту гусар. Никогда бы не подумал, что это глупое происшествие сможет иметь подобные последствия.
– Беда за бедой, – крутнул головой Будищев, – купили быка, а он… с бородой…[41]
– Всё хорошо, что хорошо кончается.
– Притормози, любезный, – крикнул кучеру Дмитрий и, обернувшись к инженеру сказал: – Знаешь, Владимир Степанович, я, пожалуй, лучше пройдусь. Как-то слишком много на меня сегодня навалилось. Да и отсюда нам не больно-то по пути.
– Как скажешь.
Дальнейший путь Будищев проделал пешком, размышляя о последних событиях, и, вероятно, потому не сразу обратил внимание на непонятно зачем появившийся в их переулке воз с сеном, вокруг которого мялись три подозрительных личности. Один, впрочем, выглядел как простой возчик, но двое других были слишком хорошо одеты, чтобы якшаться с простонародьем, но они, тем не менее, что-то оживленно обсуждали. Однако всё это Дмитрий припомнил позже, а пока он просто равнодушно миновал странную троицу, направляясь к своему двору. Тут за его спиной раздался какой-то шорох, что-то тяжелое стукнуло по голове, и все вокруг погрузилось в темноту. Последнее, что успел сделать бывший унтер, прежде чем потерял сознание, это, резко развернувшись, махнуть тростью, когда-то подаренной ему Гесей.
Очнувшись, он некоторое время не шевелился, прислушиваясь к звукам и запаху сена. Похоже, его куда-то везли, присыпав для маскировки сушеной травой. Руки были связаны за спиной, но по ощущениям, не слишком крепко. Видимо, злоумышленники торопились, а может быть, понадеялись на силу удара. Рот тоже не заткнули, но подавать голос было опасно. Если помощь не придет быстро, бандиты тут же исправят свою оплошность, и тогда будет ещё хуже.
Кто это может быть? – напряженно размышлял Дмитрий, судорожно напрягая и отпуская руки, пытаясь ослабить путы. – Полиция или жандармы не стали бы прибегать к подобному маскараду. Они действуют просто и грубо. Наряд полиции, объявление об аресте, карета для заключенных, участок или тюремный замок.
Грабители? Тоже вряд ли. В их доме для лиц, промышляющих разбоем, куда больше интересных целей, чем простой владелец мастерской. Да и не стали бы они его никуда везти. Просто стукнули бы, сняли шубу, вытащили кошелёк, да и были таковы. Похищения с целью выкупа ещё не вошли в моду. «Может, внедрить?» – зло подумал Будищев, почувствовав, что узел поддается. Шубу с него, кстати, сняли, да и бумажник во внутреннем кармане не ощущался. Зато очень хорошо чувствовался собачий холод, постепенно пробиравший до костей.
Революционеры? Может быть. Он им крепко насолил в свое время. Целую ячейку фактически разгромил. Гесю увел. Назимова недавно повесили. Остальные вынуждены прятаться. Правда, эта публика тоже не склонна к похищениям. Они, скорее бы, приготовили ведро «гремучего студня»[42] да и взорвали бы ко всем чертям их дом вместе с правыми и виноватыми. Такая вот публика – никого и ничего им не жалко ради торжества справедливости.
Тем временем воз въехал в какой-то двор и остановился. Похоже, дорога подошла к концу и сейчас всё, так или иначе, прояснится. Вплоть до летального исхода.
– Что так долго? – спросил совсем рядом простуженный голос.
– Долго ждали, пока энтот нагуляется…
– Никодим где?
– Вон, лежит. Зашиб его купчина своей палочкой. С виду тростинка, а вдарил, будто конь копытом! Да живой он, живой…
– Что, по-тихому не смогли?
– Да обошлось всё! Просто резвый оказался, гад.
– Ничто, – со стоном отозвался тот, которого назвали Никодимом, слезая на землю. – Всю шкуру аспиду спущу с живого.
– Годи! – одернул его Простуженный. – Их благородие велел только посечь, да и отпустить с богом. Нам за смертоубийство не плачено.
– Ничего, я и за бесплатно готовый…
– Не смей, я сказал!
Ситуация начала проясняться, хотя и не до конца. Какому такому «благородию» он успел настолько мозоли оттоптать? Додумать эту мысль до конца не получилось, поскольку похитители разворошили сено и выволокли свою добычу на свет божий, или точнее, в вечернюю тьму.
– Он у вас случаем не помер? – обеспокоился главарь.
– Чего ему сделается! – огрызнулся возчик. – Здоровый чертяка, разве что сомлел маленько.