– Именем просветленного ламы Бермиага-тулку, да откройте сердца ваши тэнгри…
В их двор ворвались монахи. Сердце Цэрина пропустило удар, но присмотревшись, он не обнаружил среди них ни одного знакомого лица. Никого из тех, кто поклонялся демону в пещере. В руках пришлые держали жезлы-дордже, орудуя ими словно дубинками, а в заплечных ножнах у каждого покачивался короткий меч.
«Меч? У монахов?!»
Цэрин застыл в немом изумлении, не сводя глаз с холодного оружия. У него в голове не укладывалось, зачем монахам могут понадобиться мечи. Ведь оборвать насильно чью-то жизнь – это все равно, что лишить себя самого возможности перерождения после Бардо! Никто в Тхибате не поднимет руку на другого человека, кроме совсем очерствевших душой преступников. Даже на животных и тех охоты не водится. Так зачем же…
Цэрин не успел завершить свою мысль – монахи грубовато сдернули с него рубаху и указали, не терпя возражений, на штаны. Навершие жезла-дордже ткнулось между лопаток, безмолвно, но, очевидно, предупреждая, так что пришлось выполнять. Внутри тихо закипала ярость. В кармане штанов, завернутая в небольшой лоскут ткани, лежала жемчужина – ее было особенно жаль оставлять посреди двора.
Цэрина, все еще пребывающего в искреннем недоумении, вытолкнули на улицу, он тут же отвел взгляд в сторону, стараясь не смотреть на Лхамо, которая уже стояла там. А следом вывели пошатывающегося Пхубу. Сгорбившись, он еле переставлял ноги, а из одежды на нём остались лишь перевязочные лоскуты, под которыми заживала рана.
Всех жителей деревни согнали на крохотную главную площадь, выстроив в три ровных ряда, не делая различий между мужчинами, женщинами, стариками и детьми. Заметил Цэрин среди обнаженных жителей и Тхори, родившую Бездушного прошлым солнечным днем. Она даже не пыталась прикрыться, словно потеряла себя. Стояла пошатываясь, бездумно уставившись на свои босые ступни, и шагала вперед только когда Ринчен – ее муж – подталкивал в спину. Сам же он нес младенца на сгибе локтя. Ребенок молча и неподвижно лежал в свертке, устремив взгляд в небо. Цэрин не помнил себя до пещер и не ведал, могли ли быть дети и у него, но одно знал твердо – новорожденные должны или спать, или орать, требуя грудь. Сын Ринчена больше походил на куклу, разве что изредка моргал, правда не одновременно обоими глазами, а в каком-то жутковатом беспорядке.
В соседнем ряду шагала Пассанг. Эта, напротив, раскраснелась, всячески прикрывала руками и распущенными волосами пышную грудь. Перед ней шел старший из ее мужей – Дава. Он расправил плечи, держал подбородок прямо, но на щеках то и дело обозначались желваки, словно он в немой злобе стискивал зубы. Дава был старшим из мужей Пассанг и, в отличие от щуплых братьев, еще и широк в плечах.
Пространство, зажатое с четырех сторон домами, считалось основным местом сбора для деревенских. Гонг гремел здесь громче всего, вторили звукам перепуганные ослы и козы, порождая беспорядочный гвалт. Люди продолжали прибывать, становясь в конец рядов. Раздетые и молчаливые.
Когда сыны драконов собрали всех, гонг, наконец, смолк. Но ему на смену тут же пришли мелкие и звонкие удары ручных барабанов. Окружившие деревню монахи возвели взгляды в небо и хором затянули:
– Ом-м-м Мани Падме Хум-м-м…
Цэрин, поддавшись странной энергетике происходящего, тоже стал подпевать. Голоса в его голове тут же подхватили слова, усиливая их стократно. Теперь ему нестерпимо захотелось зажать ладонями уши, но он знал – это не поможет.
Одна молитва сменяла другую, но Цэрин не мог припомнить хоть одного обряда, похожего на этот. Хотя память его и прежде уже подводила. Людские цепочки вновь оживились и потянулись вперед. Сначала Цэрину не было видно, что происходит, но по мере того, как подходила его очередь, он все сильнее кривился.
Монахи осматривали людей цепко, но бегло, пренебрежительно, словно скотину перед продажей. Заставляли поднимать руки, оттягивать волосы, поворачиваться и наклоняться. Затем осмотренный человек переходил к следующему монаху, и тот окуривал его драгоценными сандаловыми благовониями. На третьем этапе требовалось покрутить молитвенный барабан, закрепленный в центре площади. И только после этого житель выпускался за пределы монашеского окружения. И ни один из осмотренных не оставался на месте наблюдать за оставшимися – тут же стремился убежать подальше, вероятно, укрыться в своем доме.
Смотреть на происходящее было неприятно. Даже красота Пассанг, что теперь стояла перед монахом с поднятыми вверх руками, меркла в сравнении с унижением, наносимым каждому жителю деревни.
До монахов дошла Лхамо, а Цэрин, как и недавно Дава, стиснул зубы. За старую женщину было даже обиднее, чем за самого себя. Затем и его тоже внимательно осмотрели, окурили и отмолили, дополнительно еще и за волосы подергали, дивясь седине не по возрасту.
Три этапа, призванные принести в сердце свет и умиротворение, но почему-то после их прохождения ощущения были ровно противоположными. И если бы не угрюмые взгляды жителей, Цэрин бы списал свои чувства и мысли на личную неприязнь к монахам после случая в пещере. Но здесь же происходило что-то другое.
– Что вы ищете? – наконец не выдержал Цэрин и обратился к ближайшему монаху. – Что высматриваете, словно снежные барсы?
Но тот лишь взглянул на него, как на слабоумного, а затем подтолкнул прочь из круга. Сжав кулаки, Цэрин шагнул было в сторону дома, мысленно уговаривая себя не глупить, не связываться с сынами дракона, как вдруг над площадью разнесся полный мольбы вопль Пхубу:
– Нет, не трогайте!
Цэрин обернулся. Монах, осматривающий друга, настойчиво тянул за присохший лоскут.
– У него там рана! – поспешил Цэрин вступиться за Пхубу. Обратно в круг его не впустили, пригрозив дордже, но он все равно выкрикнул: – На стадо напали волки. Рана тяжело заживает. Не трогайте повязку. Цзиньян! – Он нашел взглядом третьего мужа Пассанг. – Ты же лекарь, скажи им!
– До́лжно открыть тело сынам дракона, – угрюмо пробубнил тот, не выходя из очереди.
Лхамо тоже вернулась, подошла к Цэрину и взяла его за руку:
– Ничего-ничего, дома поправим. Пхубу просто тревожен из-за ночных кошма…
– Про́клятый! – громко крикнул монах, осматривающий Пхубу.
Вся толпа ахнула и дружно попятилась. Служители гомпа наоборот шагнули вперед, обнажив мечи, закрывая местных от пастуха, словно тот вдруг из человека обратился в ракшаса. Лхамо судорожно стиснула ладонь Цэрина.
– Нет, это волки… Всего лишь волки… – Каждое слово Пхубу звучало все тише, и вскоре Цэрин уже не мог разобрать его бормотание. Видел лишь, как тот обреченно опустил голову и шевелил губами. Его подтолкнули в плечо, приказывая идти. Жители в толпе перешептывались. Лхамо лихорадочно трясла Цэрина за руку:
– Неправда, – всхлипнула она. – Только не Пхубу. Это неправда.
– Неправда! – подхватили в толпе.
Роптания становились все громче. Слышались уже отдельные выкрики самых смелых:
– Отпустите его!
– Довольно срама!
Сам же Пхубу будто вдохновился поддержкой людей, сперва вскинул голову, расправил плечи, а в следующий миг резко подался в бок и выдернул у ближайшего монаха-воина дордже.
– Я же сказал. Это. Были. Волки! – Он яростно ткнул боевым жезлом в сторону монаха, но тот ловко увернулся. – Сами вы про́клятые! Сами! От вас наши несчастья. Вы должны служить тэнгри, молиться им за нас и наши души. Но душ больше нет! Они не приходят в тела детей наших! Однажды мы все умрем и застрянем в Бардо, без возможности переродиться! Вы плохо молитесь! – Он размахивал дордже вокруг себя, не давая монахам приблизиться. – Вместо усердных молитв раздеваете нас и водите по улицам, будто ослов!
– Да! – продержали жители.
– У Тхори вчера родился Бездушный, а она стоит тут.
– Еле держится…
Окончание фразы утонуло в грохоте гонга – один из монахов ударил в диск колотушкой, явно не жалея силы. Пхубу вздрогнул, и этой заминки хватило, чтобы другой воин поднырнул ему под руку, выкручивая ту и вынуждая уронить жезл. Третий монах подскочил со странного вида палкой, на конец которой была насажена металлическая рогулина, и ухватил ею Пхубу за шею, не давая приблизиться, держа на расстоянии, словно взбесившегося пса.
Снова громыхнул гонг, и один из монахов шагнул вперед, встав между толпой и скованным пастухом.
– Достопочтимые, – громко и отчетливо произнес он. – Нет никакой ошибки. Узрите сами пятно проклятия, что пожирает разум вашего знакомца.
Он повел рукой, и другой монах шевельнул рогатиной, заставляя Пхубу развернуться боком. На его спине расползлось уродливое бурое пятно с красноватыми прожилками. Кожа шелушилась и выглядела воспаленной.
– Давно ли вы вместе сидели за одним столом с этим человеком? Давно ли в последний раз он улыбался и пел песни? Сколько времени он уже слоняется в одиночестве, угрюмый и нелюдимый? – Монах сделал паузу, словно в ожидании ответа, и осмотрел толпу. Но никто не произнес ни слова, и тогда он уверенно продолжил: – Это ракшасово проклятие отвернуло его от прочих. Высосало радость жизни из крепкого тела. Немного осталось ему жить, а после оно перекинется на одного из вас!
– Да что за чушь?! – выкрикнул Цэрин. – Ну пятно. Так после ранения же. Может, зараза какая проникла. Очнитесь же!
Он тоже осмотрел деревенских, но в этот раз его никто не поддержал. Люди смотрели зло, напряженно. Но молчали. Стискивали кулаки, но не бросались на защиту. Зато Пхубу поднял голову и с надеждой посмотрел на Цэрина.
– Помоги мне… – вдруг прошептал он, а затем добавил отчетливее: – Ты такой же, как они, я знаю, я видел. Но ты лучше их, чище сердцем.
Цэрин дернулся было вперед, но монахи перед ним сомкнули строй, соприкоснувшись плечами. Из-за горных перевалов донесся отдаленный раскат грома, и деревенские боязливо заозирались, стали переступать с ноги на ногу. Сыны дракона не сводили глаз с Цэрина, пока их товарищи неторопливо уводили Пхубу с площади. Тянули за собой, хоть он и