пытался сопротивляться.
– Помоги мне, Цэрин, – вновь жалобно вскрикнул Пхубу. – Помоги всем нам! Всем людям Тхибата! Я знаю, ты можешь. Сделай что-нибудь. Цэрин! Цэрин!
От его отчаянных криков ярость забурлила в груди, на глаза опустилась пелена. Гром загрохотал прямо над деревней, небо затрещало так, будто через мгновение обрушится на крыши строений. Люди заголосили и бросились врассыпную, а Цэрин, не помня себя, кинулся на монахов. Впрочем, далеко ему уйти не дали. Двое воинов неуловимо метнулись ему за спину и заломили руки, да так, что все тело прошила невыносимая боль. Казалось, еще небольшое усилие – и его хребет треснет. А затем один ткнул растопыренными пальцами куда-то в район солнечного сплетения, и Цэрин перестал чувствовать ноги. Они онемели, налились тяжестью, и он повалился на колени прямо в дорожную пыль. Он рычал от ярости, но ничего не мог сделать. Двигаясь споро и деловито, монахи подтащили его к забору и наскоро примотали к перекладине кожаными ремнями.
На землю упали первые капли дождя, смывая последних жителей деревни, что не успели разбежаться по домам. Смывая последних свидетелей того, как Цэрин не справился. Не смог уберечь друга.
Подставки с благовониями намокли и перестали чадить. Дым разлетелся под порывами ветра. Монахи не стали собирать тех немногих, кого они не успели проверить – под косыми струями дождя все равно было невозможно завершить ритуал. Пхубу уводили, и Цэрину оставалось лишь наблюдать за тем, как человеческие фигуры уменьшаются, растворяясь вдали, за пеленой начавшегося ливня.
– Пхубу! – закричал Цэрин. – Да что же это… Пхубу! Друг!
Туча раскололась, выпуская из своего раздутого брюха ослепительное копье молнии. Снова грохотнуло так, что в ушах пронзительно зазвенело. А блестящий небесный разряд ударил прямо в большой молитвенный барабан на площади. Он тотчас обуглился, а затем полыхнул, да таким ярким пламенем, словно дождя вокруг и не бывало.
Глава 15. Джэу
Тхибатцы верят в непрерывный круг перерождений, в то, что души умерших, которым удалось пройти очищающие испытания Бардо, вновь входят в мир через рождающихся младенцев. Большинство не помнит себя прежних, но есть те, кого называют тулку, «пробужденный». Считается, что ламы, достигшие просветления в прежней жизни, в юном возрасте обретают воспоминания о прошлом и продолжают свою духовную работу в новом телесном воплощении.
Мне лишь единожды довелось слышать об истинном «пробужденном», живущем в наш век – настоятеле гомпа Икхо, Бермиаге-тулку.
Рассвет пламенел, расползаясь по небу ало-розовой опухолью дурного предзнаменования и прогоняя лунную мглу за ворота гомпа.
Весь лунный день Джэу не сомкнула глаз, прислушиваясь к малейшему шороху. Образ Намгана то и дело вставал перед ее внутренним взором. Он то корчился от боли, то смотрел с недоумением, будто не верил, что настало его время отправляться в Бардо. В иные моменты из его рта вырывались ругательства и презрительные насмешки. Но хуже всего было, когда в его взгляде читался немой укор. Джэу даже вскакивала с лежанки, которая сегодня казалась особенно жесткой. Будь у нее возможность, принялась бы расхаживать по комнате. Но помещение было общим, а привлекать внимание других работниц не стоило.
Она даже порывалась помолиться, но правильные слова никак не шли. В благих тэнгри Джэу разочаровалась с детства. С того самого дня, когда те не уберегли ее семью. Сначала отца, потом мать, а затем и ее саму. Старая Хиён не принадлежала ни тэнгри, ни Тхибату, но именно она подарила возможность жить. Именно в ее теплую ладонь Джэу вложила свою ладошку и вошла в мир Лао. Нет, они с Хиён жили все же в Тхибате, на самой окраине, высоко в горах. Но чуждый дух далекой страны с ранних лет незримо пропитывал Джэу.
Вот и теперь нестерпимо захотелось – как в детстве – прижаться к этой сварливой, но по своему доброй старухе, неизменно пахнущей костром и лавандой, спрятаться за ее длинной цветастой юбкой от укоризненного взгляда Намгана.
Но Хиён рядом не было. Да и Джэу давно выросла, осознала истинную суть Хиён и ни при каких условиях не стала бы прижиматься к ней и просить защиты. Больше нет.
Джэу вздохнула и поелозила на лежанке.
– Да что ты там вертишься, – недовольно зашипела Шакпори, которая обычно похрапывала по соседству. – И так скоро вста…
Ее ворчание заглушил удар колокола, знаменующий начало нового дня. И день этот, Джэу знала, будет полон тревог – зловеще-алый рассвет тому свидетель, как и мертвое тело монаха-воина, оставленное у ворот.
Не было ни общего сбора, ни внеурочного рева медных монастырских гьялингов, извещающих о бедах и напастях. Но к завтраку уже все в гомпа, казалось, знали, что произошло. В гудящей от испуганных людских голосов столовой Джэу молча встала в очередь из работников и прислужников, затем заполнила свою миску цампой да налила маслянистый чай в деревянную чашу. Есть предпочла в одиночестве, выбрав нежилой коридор на верхнем этаже гомпа, где уселась на подоконник и размешала свой нехитрый завтрак.
Джэу не была уверена, что сможет сегодня поддерживать маску безразличия и, тем более, благочестивого негодования – вдобавок к своей, кожаной. Ведь внутри все бурлило. С одной стороны, на душе было погано, словно в грязи извалялась, однако, к Намгану жалости она не испытывала. Он был мерзким человечишкой и заслуживал перерождения в крысу. От мысли о том, что своим поступком она, возможно, испортила и свою собственную карму, Джэу предпочитала отмахиваться.
Во внутреннем дворе монастыря всегда кто-то сновал и перекрикивался, но теперь стало особенно суетливо. То туда, то сюда рысцой пробегали отряды монахов-воинов, цепко осматриваясь вокруг – словно искали что-то. Со стороны оружейной раздался шум, и во двор высыпали люди. Впереди всех шагал один из учеников астролога, Тобгял, и потрясал небольшим свертком из темно-коричневой материи. Увидев его ношу, Джэу подалась вперед и вцепилась в дерево подоконника так, что костяшки пальцев побелели от напряжения.
– Не может быть… – прошептала она вмиг омертвевшими губами. – Только не это!
– Что происходит? Что ты обнаружил, Тобгял?
По ступеням главного входа неспешно спускался главный астролог Цэти Нгян, не теряя достоинства даже в непростой ситуации.
– Учитель, – Тобгял почтительно поклонился, – я проверял оружейную и в углу с ритуальными рэ-ти нашел вот это.
Он сел на пятки и, положив сверток на брусчатку, стал аккуратно его разворачивать, стараясь не дотрагиваться до содержимого. Толпа обступила его кругом, задние подталкивали передних, желая рассмотреть подробности, но Джэу не было нужды приглядываться, хоть сверху и открывался прекрасный обзор. Ей и так было известно, что в свертке – ведь она сама обернула тканью ворованную амулетницу-гау и припрятала там, где никто не стал бы искать. Припрятала до тех пор, пока не выдастся подходящий момент, чтобы переложить ее в тайник в скале, нависающей над гомпа.
– Ценная гау, из богатого дома, – протянул Нгян. Он наклонился, но тоже не спешил прикасаться к находке, то ли испытывая брезгливость, то ли страшась запачкаться чужим преступлением. – Говоришь, лежала скрыто рядом с ритуальным похоронным оружием? Тинджо́л, Ци́рна, – бросил он двум ближайшим монахам-воинам, – найдите-ка эту девчонку, которую не так давно определили в похоронную процессию в качестве рогьяпы.
– Джэу? – Шакпори тоже была тут и с демонстративным отвращением поглядывала на сверток с гау.
– Да, верно. Приведите ее сюда.
Джэу отпрянула от оконного проема. Сердце колотилось, отдаваясь в ушах и висках. По спине разливался неприятный холодок. В мыслях лихорадочно крутились вопросы:
«Поверят ли, что гау не моя? Смогу ли не выдать себя и невозмутимо солгать? Не дрогнет ли голос, когда станут опрашивать? Не свяжут ли это с убитым воином?..»
Чем больше Джэу перечисляла про себя эти «если», тем сильнее дрожали у нее руки, и тем шире улыбался Намган, вновь посетивший ее воображение.
– Да не могла она, учитель Нгян! – послышался со двора возмущенный голос Лобсанга.
Джэу вновь шагнула к окну и украдкой выглянула. Толпа поредела, да и здоровяка Тинджола уже не было.
«Они пошли за мной!»
Внутри все сжалось, съеденная цампа встала у горла. А внизу продолжался спор:
– Сверток мог сколь угодно долго там лежать!
– Лобсанг! – строго произнес Цэти Нгян.
– Это еще ничего не значит, учитель, – упрямо, но уже тише и склонив голову произнес Лобсанг. – Не только лишь Джэу допущена до небесных погребений. Кто угодно мог принести в оружейную…
– Кто угодно? Видно, тебе давно не давали палок, раз ты позабыл, где находишься. В монастыре Икхо «кто угодно» не таит краденое и не отправляет души в Бардо по собственному желанию. Пресветлый Бермиаг-тулку оберегает это священное место, говорит с тэнгри и спасает жизни, но не отнимает их, подобно ракшасам!
– Да пребудет его нынешнее перерождение долгим, а жизненная энергия ла неиссякаемой, – подхватил слова учителя Тобгял. – Пресветлый Бермиаг отправил монахов-воинов во главе с самим кушогом Рэннё помочь деревне, пострадавшей от оползня. А все знают, что среди сынов дракона Рэннё нет равных по смирению и доблести. Слава пресветлому!
Лобсанг резко вскинул голову, бросил мрачный взгляд на Тобгяла и гневно сжал ладони в кулаки. Джэу еще ни разу не видела друга в таком гневе. Казалось, еще немного, и его кашая полыхнет ярче лавы, что бурлит в горе Ундзэн. Но вряд ли у нее оставалось время, чтобы разобраться в причинах его странного поведения.
– Настоятель Бермиаг-тулку может освободить и нас от злых духов бон, – высказался другой монах, имени которого Джэу не помнила. – Ведь это они, не иначе, вселились в того, кто посмел отнять жизнь Намгана.
– Джэу всегда была нелюдимой, да еще и эта ее маска, – не преминула вставить Шакпори. – Нужно отвести ее к настоятелю, он разберется!