Вокруг разлилась тишина. В доме не плакал младенец, да и прочих хозяйственных шумов слышно не было. Цэрин припомнил, что вместе с Тхори и Ринченом жили ее родители и младший брат. Но теперь все словно замерли в тягостном молчании. Как при злой болезни одного из домочадцев все остальные стараются ходить на цыпочках и не тревожить его покоя, так и во дворе этого дома ощущалось дыхание горя.
Цэрин задумался и не заметил, когда на крыльцо вышел Ринчен. Лишь когда тот сел рядом и протянул чашу с мутной жидкостью, Цэрин неловко поблагодарил, сделал глоток и тут же закашлялся. Вместо ожидаемой кислоты забродившего ячменя горло ободрало терпкой горечью, внутри полыхнуло огнем.
– Это что за пиво такое? – прохрипел он.
– Самое лучшее, – невозмутимо ответил Ринчен и тоже опрокинул в себя чашу. – Называется рисовая водка. Еще?
– Давай.
Он разлил из глиняного кувшина по чашам, и они снова выпили.
– Сколько не пей, на сердце все равно погано, – заметил Ринчен, опять наполняя чаши.
– Это точно. И нет мочи сидеть в четырех стенах. Я хотел уйти за Пхубу, может удалось бы как-то его вызволить, да Лхамо не пустила.
– Да, жалко п-пастуха, – у Ринчена уже потяжелел язык. – Хороший он… был. Не п-повезло ему встретить ракшаса на своем пути.
– Послушай, Ринчен, объясни хоть ты мне толком, что за пятно, причем тут ракшас? Что за история с проклятием?
– Да чего тут таить-то? Всем известно, что ракшасово проклятье выглядит как уродливая метка. Ты же был там и сам видел ее на спине Пхубу.
Цэрин кивнул и сделал еще глоток. А Ринчен продолжил:
– Значит, что не волки на стадо напали, а сам демон, что слез с горы Ундзэн. Такие или сразу убивают, или награждают проклятием, что, по сути, одно и то же. Не место меченым среди живых, ох, не место.
– А лекари что? Цзяньян же лечил Пхубу. Он мог как-то исправить это? Неужели не увидел пятно?
– Может, и не видел. Проклятие набирает силу со временем. Поначалу и не поймешь. Монахи потому и проводят досмотры, заставляют всех проходить через подобное унижение. Изгоняют про́клятых, отметины ставят.
– Что за отметины? От раны?
– Нет, то другое. Монахи наносят рисунок проклятому так, чтоб видно было, чтобы знали. И если тот вдруг задумает нарушить закон и вернуться, попытаться укрыться у кого несведущего… В общем, не примут его.
– И Пхубу, значит…
Ринчен кивнул, еще отхлебнул водки, не поморщившись.
– Говорят, что монахи истово молятся за нас, – продолжил он, вертя в руках опустевшую чашу. – Но почему все напрасно? В соседних деревнях дела обстоят так же, да и в самом Икхо не лучше. Мы ведь ездим по селениям, торгуем ячменем и шкурами, видим, что происходит. Души не приходят более в наш мир из Бардо. Не перерождаются в детях, а бездушные тела младенцев медленно угасают. О таком тяжело даже слушать. Но когда беда приходит и в твой дом…
Он замолчал, глядя в небо. В уголках его глаз блеснула влага, но Ринчен совладал с собой и снова наполнил чаши. Слова не шли, но и уходить не было сил. Так и сидели, думая о своем.
Их горькое молчание разорвал удар гонга. Один. Два. Три…
– Что? Опять сыны дракона? Вот же ненасытные… – недовольно буркнул Цэрин.
А с Ринчена разом слетел весь хмель. Он вскочил на ноги и подобрался.
– Хуже, друг, гораздо хуже. Так в гонг бьют лишь когда…
С главной улицы раздался полный ужаса крик:
– Ракшасы!
В перерыве между воплями гонг ревел, не переставая, посылая по спине Цэрина холодные волны страха и неизвестности.
Он тоже вскочил с приступки.
– Что? Ракшасы?! Но они же никогда…
– Нет времени. Беги за Лхамо, и оба возвращайтесь сюда.
Ринчен распахнул дверь дома и крикнул внутрь:
– Отец, бери Тхори и ребенка, Дулма помоги матери. Быстро спускайтесь в укрытие, скоро прибегут люди.
Цэрин, не мешкая, добежал до своего дома, закинул за плечо мешок, который несколько дней тому назад готовил для похода за Пхубу, но так и не нашел в себе сил разобрать вещи. Лхамо он взял на руки и бросился обратно. Старуха, казалось бы, и вовсе ничего не весила, а потому к дому Ринчена он вернулся быстро и вклинился в прибывающую толпу. В погребе Ринчена обнаружился узкий проход в скале. Он вывел людей в большую пещеру, наподобие той, в которой он когда-то раздобыл жемчужину. Правда клыки дзонг-кэ здесь были обычные, каменные, без перламутровых переливов.
Цэрин осторожно усадил Лхамо у стены, подложив ей под спину свой мешок. Женщины и дети тоже рассаживались по углам и нишам. А мужчины остались стоять, сжимая в руках кто топоры, кто вилы. Судя по тому, что пещере явно собрались не все жители деревни, а вход уже перекрыли, Цэрин догадался, что это не единственный дом с подобным тайным укрытием.
Наверху раздавался грохот ударов и треск ломаемого дерева. Похоже, из-за невозможности добраться до людей ракшасы впали в ярость и громили жилище Ринчена.
Время шло, а возня в доме не прекращалась: то все ненадолго стихало, то снова что-то падало, билось, трещало. Изредка доносились истошные крики животных, но жители деревни могли им помочь лишь полными отчаяния молитвами. Много позже молитвы сменились тихими переговорами. Кто-то из жителей, как и Лхамо, погрузился в тревожную дрему. Кто-то продолжал шевелить губами, безмолвно прося защиты у благих тэнгри.
Дава сидел на камне у самого выхода из пещеры, перегороженного массивной дверью, он выпрямился, хрустнув костями затекшей спины. На его лице разлилась непривычная бледность, но руками он крепко сжимал топор.
– Не понимаю, – бросил он. – Почему они до сих пор не уходят? Уже, наверное, целый лунный день прошел. Эти твари никогда не задерживаются на одном месте, не получив поживы. И почему вообще напали? Младенцев у нас нет…
Цэрин удивленно поднял брови и оглянулся на Тхори. Она сидела на подстилке, облокотившись на каменную стену и, бездумно уставившись перед собой, покачивала новорожденного сына.
– Как же нет? Вот же ребенок…
– Не то, – отмахнулся Дава. – Этот – бездушный. Пустой сосуд. Такие ракшасов не привлекают. Им душа надобна, уж не ведаю, зачем.
– Из каких же темных подземелий ты выбрался, что не знаешь? – изумился Чунта, второй муж Пассанг.
Цэрин лишь развел руками, но не успел ничего ответить, как в разговор вступила сама Пассанг:
– Из бездны самой Ундзэн выполз, не иначе, – прошипела она. – Чужак, он чужак и есть. Это верно за ним и пришли ракшасы. Почуяли своего!
Цэрин недобро прищурился, глядя на Пассанг, но та лишь вскинула подбородок.
«Неужели до сих пор злится?»
Бяньба, подруга Пассанг, подхватила:
– Почуяли своего! Ты еще скажи, что Цэрин под штанами девичество скрывает, да не пустует его утроба.
Цэрин недобро покосился на Бяньбу. Если что он и скрывал в штанах, то только свой жемчужный талисман.
– Лама-лекарь Намхабал как-то сказывал, что ракшасы могут почувствовать нерожденного, помнишь, Цзяньян? – не унималась та. – Эй, Цзяньян?!
Но третий муж Пассанг не отреагировал на подначку. Он сверлил глазами свою жену, пока наконец не произнес:
– А скажи-ка, Пассанг, когда у тебя последняя лунная кровь была?
– Нашел время, Цзянь, – укорила она, отводя взгляд.
– Ты всегда раньше брала у меня снадобье, облегчающее женскую боль. Но давно этого не делала…
– Что! Ты понесла?! – взревел Дава и почему-то развернулся к Цэрину.
– Хорошая же новость. Да? – неуверенно произнес Цэрин, не понимая направленного на него гнева. И добавил: – Поздравляю?
– Поздравляю?! Да Пассанг столько времени не могла ребенка зачать. Ты! Ты!
– А что я-то? – недоуменно вскинул брови Цэрин.
Дава зарычал, как ракшасы наверху, и, воздев топор, пошел на Цэрина.
– Да нет же, – завизжала Пассанг, повиснув на руке Давы. – От кого-то из вас, дурни, ребенок! Чужак ни при чем, ни при чем! Благие тэнгри ведают, я с ним не была!
В пещере повисло молчание. Казалось, что все затаили дыхание. Время замерло.
– Ну что же, славно, славно… – Густую тишину разрезал по-старчески дребезжащий голос ламы-лекаря. – Теперь, стало быть, ясно, за кем явились ракшасы. Если учуяли, то не уйдут. Зубами будут скалу грызть, но не отступятся.
– И что же ты предлагаешь, уважаемый кушог Намхабал? – напряженно уточнил Чунта.
– Дело ясное. Надо ради блага прочих девицу беременную выдать чудовищам, или все тут сгинем.
– Ох! – выдохнула Бяньба и испуганно прижала ладони ко рту.
– Нет… – Пассанг упала на пол и, сжавшись в комок, зарыдала от ужаса.
Глава 17. Джэу
Наказания за большинство преступлений в Тхибате – штрафы да битье палками. Иногда преступнику могут сковать ноги цепями и вынудить ходить в таком виде по улицам в назидание. Это не относится к смертоубийцам – их спускают на канате в «каменные мешки», выдолбленные в скале вертикальные ниши в два-три человеческих роста. Как правило, это путь в один конец. Хоть жизнь священна, и ее насильственное прерывание заслуживает равнозначной кары, но это не касается ситуации, когда преступники угасают сами по себе от голода и жажды.
Джэу упала на брусчатку, споткнувшись о выпирающий камень, когда в очередной раз оглянулась. Ладони и локти засаднило, но она тут же вскочила и побежала дальше. Но сколько бы она не петляла по улочкам Икхо, все равно ей чудились торопливые шаги позади. Тревога рвалась изнутри, колола в боку и срывалась с губ сиплым дыханием.
Еще в гомпа она решила, куда направится в надежде укрыться, хотя бы временно – в тассам, где остановились торговцы из Лао. Там ее не должны искать. Нужно лишь переждать всю суматоху, а когда наступит самый темный лунный день – украдкой вернуться в монастырь и забрать из тайника на скале все свои накопления.
Но когда, наконец, показался тассам, Джэу осознала, что вместо кисло-сладкого аромата, что обычно окружал лаосцев, вокруг пахло гарью. Вверх над крышей гостевого дома вздымался столб черного дыма, отовсюду раздавались яростные крики, споры, жалобные всхлипывания и мольбы…