– Лхамо? – позвал Вэй. – Время нынче не лучшее, чтобы недоговаривать.
Она отжала тряпку в таз, а когда капли перестали бренчать, тихо сказала:
– Град. Нгаспа умеют насылать его, чтобы отогнать нежеланных гостей, ведь так?
Джэу почувствовала, как взгляды спутников схлестнулись на ней. Особенно тяжело смотрел исподлобья Рэннё. Лишь Цэрин продолжал скрежетать железной лопаткой по золе.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Меня в это не посвящали.
– Хиён призвала град. Это очевидно. Ведь не было на небе ни облачка.
– Да, – кивнул Вэй. – Не было. А потом раз! И началось. И так же внезапно закончилось.
– Так я и говорю, что Цэрин…
– Лхамо, прекрати! – Цэрин швырнул лопатку в ведро. – Это просто совпадение. И нечего тут обсуждать.
От Джэу не укрылось, как недобро покосился Цэрин на Рэннё, а потом и вовсе вышел наружу.
– Упрямый, как куланг, – проворчала Лхамо. Она уже отставила таз в сторону и теперь перебирала кисточку амулета на запястье. – Помолимся? Ом Мани Падме Хум…
Рэннё сел в позу для медитации и подхватил напев. Но постоянно отвлекался на стоны Лобсанга, который, как и Чжиган, метался в лихорадке. Молитва кончилась, а тревога осталась. Рэннё принялся вышагивать взад-вперед по шатру, пока Джэу не выставила его вон:
– Иди займись чем-нибудь полезным, кушог. Принеси еще воды из горного источника, выше по тропе в небольшой пещере. А потом нарви свежих веток годжи – пригодятся, чтобы перестелить тюфяки, когда эти запачкаются в крови.
Вэй тоже встал и потянул Ю к выходу из шатра:
– Пойдем затопим жаровню и во дворе. Если не для лекарских дел, то хоть с обедом подсобим. А то с этой печью, – он кивнул на ведро с золой и покосившуюся кладку, – видимо, совсем дело худо.
Когда Хиён зашла в шатер, то недовольно зыркнула на оставшуюся внутри Лхамо. У нгаспы в руках была плетеная корзина, набитая чем-то доверху, но прикрытая отрезком ткани, так что разглядеть содержимое было невозможно. Зато сама Хиён придирчиво осмотрела расположение конусов с благовониями, а потом удовлетворительно кивнула.
– Хорошо. А теперь, идите, – указала она в сторону выхода из шатра. – Людям нужно поесть, ты знаешь, где все лежит. А тут я сама. Только мешаться будете.
Небольшой дворик располагался сбоку от каменного дома Хиён, чуть поодаль от шатра. Толстый слой сена, предназначенный для сидения, широким кольцом опоясывал кострище, где уже вовсю трещали дрова, а внутри плоской жаровни закипало ячье масло. Вэй держал в руках плошку, доверху наполненную промытым рисом. Раньше Джэу ела его едва ли не через день, но, уйдя в монастырь, о вкусной, сытной и пряной пище пришлось забыть.
Решив, что Вэй, как истинный лаосец, с приготовлением обеда справится, Джэу прошла в дом. Его каменные стены хранили прохладу, куда приятно было зайти с полуденной жары. Внутри привычно пахло лавандой и дымом костра, да и вообще ничего не изменилось. Первая комната – жилая. Жесткий прямоугольный тюфяк располагался у окна. Неизменная каменная подушка Хиён тоже была на прежнем месте. Рядом лежанка пониже и поуже – когда-то принадлежала Джэу, а может, и другим девочкам до и после нее. Дальше виднелся низенький проем, прикрытый кисеей из куриных косточек. Джэу вспомнилось вдруг, как она, будучи совсем маленькой, просыпалась от мерзкого, глухого стука этих костей. Хиён говорила, то шуршит ветер, проникающий в щели дома. Но в Джэу тогда еще сильна была вера в тэнгри и лха, взрощенная родной матерью, а потому казалось, что это свиноголовый Нанг заявляет о своем присутствии.
Она поежилась, отгоняя воспоминания прошлого. Миновала кисею и оказалась во второй комнате. Хиён и тут не утруждала себя порядком. На узком длинном столе толпились банки различных размеров и форм, лежали холстяные мешочки, грудились плошки с травами или же таким содержимым, от которого до сих пор хотелось поморщиться. Отыскав среди бардака нужные специи, Джэу поспешила к остальным, в очередной раз убеждаясь, что сделает все возможное, чтобы больше в этот дом не возвращаться.
«Когда пройду через „врата голодного демона“ в Лао, у нее больше не будет надо мной власти».
Рис получился отменным. Даже лучше, чем приготовила бы Джэу или Хиён. Но тревога за Лобсанга и Чжигана отравляла и этот вкус. Даже истинный лаоский чай, заваренный из горных цветов по всем правилам, без масла и соли, оседал на языке терпкой горечью.
Ели в тягостном молчании и постоянно косились на шатер. Рэннё и вовсе не садился и к еде не притрагивался. То ли переживал так сильно, то ли считал кощунством есть еду чужаков, да еще и на постое у нгаспы, а может и все вместе взятое.
Лаосцы недолюбливали колдунов бон, монахи недолюбливали колдунов бон, тхибатцы по большей части – тоже. И тем не менее теперь именно нгаспа в своих старческих руках держала две жизни.
Джэу задумалась:
«А я… Смогу ли? После всего, через что мы вместе прошли. После стольких потерь, ранений и лишений. Смогу ли довести их до врат? И дальше?..»
Наконец, полог шатра колыхнулся, выпуская Хиён. И без того светлокожая, она теперь выглядела такой бледной, будто еще больше поблекла. Даже плечи ее поникли, а взгляд бесцельно блуждал по лицам путников.
Рэннё вскочил первым:
– Что?
– А? – переспросила Хиён, словно возвращаясь из одной ей известных глубин.
Джэу знала, что так оно и было. Общение с духами бон во время ритуалов высасывало Хиён, забирало ла. А потому приходилось подпитывать его разными способами, от которых, порой, у Джэу бывали и мурашки, и желудок сворачивался в узел.
Не успела Хиён ответить, а Рэннё уже вбежал в шатер. Но вскоре вернулся с облегчением на лице:
– Живы, спят.
Только после этого он позволил себе усесться в круг и взять плошку с рисом. Джэу наоборот вскочила на ноги и по старой привычке засуетилась вокруг Хиён, подавая той то тарелку, то палочки для еды, то чай.
– Дозволь спросить, почтенная… – вдруг произнес Вэй. – Правду ли говорят, что такое ожерелье, как у тебя, – он указал взмахом руки на шею Хиён, – делается из ста восьми костяных бусин, каждая из которых вырезана из отдельного человеческого черепа?
– Может да, а может и нет, – пожала плечами Хиён и шумно хлебнула рисовый бульон, показывая, что секреты свои выдавать не собирается.
Зато Джэу точно знала, что так оно и есть. Она сама собирала эти кости. Да и не только эти. За время служения в монастыре ей приходилось делать разное. Неприятное. Противное. Запрещенное. Повезло, что не попадалась. Как она радовалась, когда настоятель Бермиаг дозволил ей присоединиться к похоронной процессии в качестве рогьяпы! Наивно полагала, что наконец-то добывать необходимое для Хиён станет гораздо проще. Как же она ошиблась!
И вот теперь Джэу снова здесь – там же, откуда и начался ее путь. Но нынче она не одна. И где-то в глубине души крепла уверенность, что эти люди могли бы защитить ее от Хиён, если потребовалось бы. И больше всех надежд почему-то подавал Цэрин.
«Он странный во многом. Порой кажется безумцем. Но что-то в нем чувствуется такое…»
Джэу не могла объяснить себе того, что ощущает в отношении Цэрина, лишь наблюдала за тем, как он водит палочками в своей плошке и как придирчиво осматривает кусочек мяса.
– Откуда у тебя… припасы, почтенная? – спросил он у Хиён. – Ты живешь здесь совсем одна.
Хиён заметила его паузу и с усмешкой ответила:
– Люди приносят, в оплату за мою помощь, а я не спрашиваю у них, где они раздобыли… припасы.
Краем глаза Джэу заметила, как Лхамо сжала его колено, привлекая внимание, а когда Цэрин обернулся, еле заметно покачала головой.
«Хоть и раздражает эта бывшая старуха, но в этот раз она права. Закон гостеприимства никто не отменял, и негоже Цэрину проявлять разборчивость у чужого очага».
Лхамо сидела дальше всех от нгаспы. Не то, чтобы жалась к Цэрину, нет. Но словно отгородилась им от беседы и погрузилась в заботу о нем – то подкладывала риса, то подливала воды. В беседе тоже не участвовала, в отличие от любопытного Вэя, который осмелел, видя, что Хиён не прочь поболтать. Так что он так и сыпал вопросами, пытаясь выведать какие-нибудь секреты бон, хоть иногда и бросал виноватые извиняющимся взгляды на безучастно-мрачного Ю. Тот тоже ел молча, уставившись в одну точку. После гибели Мэйлинь горе стало его привычным спутником, поэтому его старались лишний раз не трогать.
Солнце вовсю припекало спины путникам. Лхамо подставила лицо теплым лучам, а потом вдруг повернулась к Рэннё:
– А скажи, кушог, что произошло с ракшасом, после того как ты свернул ему шею? У нас не было прежде ни времени, ни возможности это обсудить. Но как такое возможно, что существо из плоти – в этом нет сомнений, ведь его тело так смердит, а когти остры, – не испускает дух, как все прочие? А словно растворяется в воздухе…
Джэу, как и все остальные, тоже с интересом уставилась на Рэннё. Она не задавалась этой мыслью прежде, слишком сильно было потрясение от нападения и схватки, а затем от ранения Лобсанга. Но ведь и правда – мертвой туши ракшаса нигде не было видно, когда они спешно переделывали кашаю в носилки для Чжигана!
Лхамо тем временем слегка повела плечами, словно извиняясь, и добавила:
– Я бы грешила на свои старые глаза, на то, что надумала себе глупость в пылу драки, но я и прежде видела такое, – она кивнула на Цэрина, – когда на нашу деревню напали ракшасы. Так скажи же, кушог, что это за проделки демонов?
Рэннё с преувеличенным вниманием перебирал рис в своей миске, не торопясь отвечать.
– Или то секрет монахов Икхо? – подначила его Лхамо.
– Отнюдь, – наконец отозвался тот. – Монахи-воины не делают из этого секрета, как впрочем и не болтают о том направо и налево. Тем более, что я не знаю ответа на твой вопрос.
– Как так?
– Уж как есть. – Рэннё развел руками. – Ни пресветлый Бермиаг-тулку, ни другие просветленные ламы из прочих гомпа так и не смогли понять – что есть ракшасы. Они, очевидно, не люди, но они и не звери. Откуда они берутся в недрах священной горы Ундзэн, как появляются на свет, как плодятся и куда деваются их тела после умерщвления – эти вопросы будоражат умы всех просветленных уже почти семь десятков лет.