И Джэу понизила голос, передразнивая Хиён:
«Уж мне ли, нгаспе, не знать про проклятия? Они ломают жизни и судьбы, а не размениваются на нелепые пятна на коже!»
– Ты к тому, что Рэннё не прав, отвернувшись от брата? – понял ее мысль Цэрин.
– Вот именно! По себе знаю, что с годами пятна сходят с кожи. Сначала пропадают красные прожилки, а вот шелушиться потемневшие участки начинают все сильнее. Кожа облезает слой за слоем, медленно и очень долго. Помню, у меня тогда часто постель по утру была в этих серых то ли хлопьях, то ли чешуйках, словно я куфия, меняющая шкуру. Все это еще и жутко чесалось. Хиён давала мне успокаивающие настои, и за это я ей благодарна, как и за то, что вообще приютила меня.
Джэу подхватила ведра и вновь двинулась в путь.
– Но почему же ты не рассказала об этом в гомпа? Вероятно…
– Никто бы мне не поверил. Схватили бы, поставили вторую татуировку на здоровую часть лица и вновь выгнали бы из города. Или и того хуже – в каменный мешок за ослушание.
– Все равно я не понимаю. Ракшасы уже много десятков лет терзают тхибатцев. Неужели за это время никто из лам-лекарей так и не понял истину?
– Люди суеверны и боятся того, чего не понимают. А для того, чтобы понять, нужно ждать. Очень долго ждать, Цэрин. Годы. Проще и быстрее изгнать опасность. Если проклятого не убьет пятно-проклятие, так он сам издохнет в суровых условиях. Ты же знаешь, как сложно тут, в горах.
Цэрин кивнул, вспоминая погибших Мэйлинь, Кима, Сюин, Фанга…
– Я в этом не разбираюсь, но Хиён считает проклятие чем-то вроде яда, – продолжила Джэу. – Она полагает, что яд воздействует не только на кожу, но и на разум, и проклятый человек, порой, меняется в поведении, становится нервным или агрессивным, будто в него сам ракшас вселяется.
– Это проходит?
– Когда как. Но такое случается не со всеми. Зависит от самого человека и от силы его ла. У меня вот припадков злости не было. Только руки потемнели. Но я ведь не одна такая у Хиён была. Насмотрелась всякого. Но даже если Лобсанг станет вести себя словно одержимый демоном, я все равно не оставлю его. Буду ждать сколько потребуется, пока болезнь не выйдет из него. И хорошо бы, Рэннё тоже был рядом с Лобсангом.
– Согласен. Я поговорю с ним. Хотя не уверен, что Рэннё станет слушать.
– Надо хотя бы попытаться.
С этими словами она вошла во двор нгаспы, в котором уже никого не было. Даже угли под жаровней не тлели, залитые дождем. Цэрин помог перелить воду из ведер в бочку.
– Спасибо тебе. – Он ощутил тепло Джэу, с которым она украдкой прижалась к нему, но тут же отстранилась. – Спасибо, что веришь. За поддержку. И вообще…
– Наконец-то. – Позади них стояла Лхамо. Она укоризненно поджала губы, словно подозревала их в чем-то. – Где вы были так долго?
– Решили переждать дождь в укрытии, – невозмутимо пожал плечами Цэрин. – Все равно торопиться некуда.
– Теперь уже точно, – прошептала Лхамо и ее плечи поникли. – Одному из нас больше никогда не придется никуда спешить.
Цэрин перевел взгляд на шатер, из которого вышел Вэй. Он прошлепал прямо по грязной луже, уселся на ближайший валун и, чуть согнувшись прошептал:
– Да сколько же можно? Чем мы заслужили все это?
Он обхватил голову руками.
Глава 31. Джэу
Супруги в Лао скрепляют свой союз богато изукрашенными брачными браслетами, которые, как принято считать, несут память предков двух отныне соединенных родов. Это драгоценный символ верности и трепетной любви.
В Тхибате же нравы довольно простые и незамысловатые, в том числе и в отношении телесной близости. Про практику многомужия я уже упоминал ранее, да и до брака связи между мужчиной и женщиной отнюдь не порицаются.
Джэу откинула полог и ворвалась в шатер, обхватив себя за плечи и затаив дыхание. У лежанки Чжигана сгорбился Ю и что-то шептал, раскачиваясь взад-вперед. Рэннё сидел у стенки шатра в позе для медитации, тень падала на его лицо густой вуалью, мешая рассмотреть, да Джэу и не приглядывалась. Бросила быстрый взгляд на Лобсанга – он спал, чуть бледнее, чем обычно. Его черты слегка заострились от болезни, рот был приоткрыт, а темные щупальца пятна́ добрались до подбородка.
«Ничего, с годами пройдет».
Подойдя к Чжигану, Джэу наконец выдохнула – все это время она, оказывается, не дышала.
«Как же так? Почему?.. Хиён ведь не говорила, что все настолько плохо!»
Она открыла рот, чтобы произнести для Ю какие-то слова сочувствия, когда Чжиган вдруг застонал и дернул рукой.
Осознание молнией взорвалось в голове у Джэу.
– Ло?! Нет, Ло!
Она метнулась к его лежанке и рухнула на колени. Схватила Лобсанга за руку, но та лишь безжизненно повисла. Только теперь Джэу заметила, что его грудь не вздымается.
– Я не верю, нет! Как это произошло? Он же разговаривал… Совсем недавно… Почти только что.
Джэу затрясло. Слезы катились из глаз, застилая взор, смазывая лицо умершего друга.
– Ло…
Внутри все сжималось от колючего осознания и неприятия. Казалось, что сам ракшас наступил ей лапой на грудь, не давая вдохнуть. Удушливая и мрачная тишина заливала уши, а холод запястья Лобсанга пронзал ее кожу.
Джэу потеряла отца, потеряла мать – но то было так давно, что внутри ничего не осталось кроме злости на ракшасов, на монахов, на всех подряд. Но теперь…
Лобсанг был ее другом. Ее единственным другом. И знать, что он никогда больше не встанет с лежанки, не улыбнется, не скажет что-то забавное с привычной долей наивности… Это было больно. Так больно!
– Ло-о-о, – она затрясла его за руку, – проснись. Проснись!
– Хватит выть! – рявкнул на нее Рэннё из своего угла. – Если бы ты не потащила его с собой в горы, этого бы не случилось!
Джэу подавилась вдохом и закашлялась.
«Я не тащила. Он сам. Но… я виновата. Нужно было спровадить его обратно в гомпа. Нужно было! Я не настояла. Я не смогла. А Рэннё…»
Она резко повернулась к нему и ядовито процедила:
– А сам-то хорош, кушог. Отвернулся от брата в трудный момент. Пятна́ испугался.
– Закрой свой рот, куфия, – почти прорычал Рэннё.
– Ушел куда-то гулять, проветрить голову, вместо того, чтобы быть рядом. Чтобы…
Рэннё вскочил на ноги, Джэу – тоже. Ярость и боль так сильно жгли изнутри, что она не могла заставить себя замолчать, не могла остановиться:
– Так и не попрощался с ним, верно?
– Да как ты смее…
– А ну замолчали оба! – гаркнула вошедшая в шатер Хиён.
Ее голос неестественно отскакивал от тканых стенок шатра и пробирался под кожу мерзким покалывающим холодком.
– Бон! – Рэннё чуть ли не сплюнул это слово. – Не смей колдовать… рядом с моим братом…
Ему явно было всё равно, на кого нападать – на Джэу, на Хиён… Любой подошел бы, лишь бы выплеснуть свое горе наружу ядовитыми словами. Джэу внезапно осознала, что Рэннё задыхается от боли, как и она сама.
– Выйди, монах гомпа Икхо, – тем временем приказала ему Хиён. – Собачиться, как две торговки на рынке, у постели мертвого – не дело, ты знаешь это.
Рэннё смерил ее тягучим, полным ненависти и боли взглядом, но затем быстрым шагом вышел из шатра, чуть не оторвав при откидывании полог.
– Не смей рядом с братом! – Хиён передразнила Рэннё, но тот уже не услышал. – А то, что лечила их колдовством и своими ритуалами, тебя не смутило, монах?
– Ни ритуалы, ни колдовство не помогли, – прошептала Джэу и громко всхлипнула.
– Ну, утрись же! – Хиён шагнула в ее сторону и недовольно цокнула языком. – Развела сырость. Разве я этому тебя учила?
Джэу подняла на нее взгляд, полный слез. Фигура нгаспы размазалась, будто та плыла под толщей воды.
– Возьми вот, я подумала, что тебе может пригодиться. – Хиён сунула что-то Джэу в руку. – Нашла одну из твоих прошлых. Не новая, конечно, там один шнурок оборван был, но у тебя и такой нынче нет.
Джэу вытерла глаза запястьем и уставилась на странный черный сверток.
– Это что? Маска? Моя старая маска?
– Она самая, – проворчала Хиён. – И как нельзя кстати, скроешь опухшее лицо. Чего так убиваешься-то, словно родного брата хоронишь?
– Он и был мне как брат, – снова всхлипнула Джэу. – Лобсанг обучался в одном гомпа со мной. Он был учеником старшего астролога, и… – Ее голос задрожал.
– Да? – Хиён наклонила голову набок. – Забавно.
Джэу перекосило. Она не видела ничего забавного в смерти единственного друга.
«Проклятая нгаспа!»
– Они оба были на пороге смерти, – тем временем продолжила Хиён, с любопытством наблюдая за бывшей воспитанницей. – А у меня закончилась бурая вода из ста восьми родников да пепел орлиного помета. Ты знаешь, как сложно достать эти средства…
– Что? – До Джэу с трудом доходили слова, которые произносила Хиён.
– Ну да, – буднично кивнула та. – На два исцеляющих ритуала па-ванг не хватило бы, а расплачиваться с духами бон собственной ла я не собираюсь. Так что выбрала его. – Хиён ткнула пальцем себе за спину. – В конце концов он мой земляк. И его брачный браслет довольно ценный – в разных отношениях, ты знаешь. Так что я взяла его в оплату. А с твоего парнишки что было взять? Да и монахи мне никогда особенно и не нравились.
– Ты… что сделала? Излечила одного, потому что… он твой земляк?! И за браслет?
Джэу перевела взгляд с Хиён на Чжигана. Ю, сидевший рядом с другом, задрал тому рукав и с удивлением вперился на пустое запястье:
– Она и правда забрала… Память о Сюин. Самое дорогое…
– Не дороже его жизни, – равнодушно хмыкнула Хиён.
Ю издал сдавленный стон.
– У Рэннё есть ритуальный дордже. Он бы отдал его в оплату за брата. Да и деньги наверняка у него тоже есть. И работать он может! И я могу! – принялась сквозь слезы тараторить Джэу. – Ты ведь и трудом, бывало, брала плату.