«Нет!» – мысленно одернул себя Цэрин. – «Даже не буду пытаться угадать. Себе же дороже!»
А вслух поинтересовался:
– И что теперь?
– А теперь приляг, жемчужный мой, а я спою тебе колыбельную.
Из той же полости, что и прежде бутыль, Хиён достала необычную флейту. Цэрин как будто бы не видел такой прежде – в деревне Бяньба иногда выводила мелодии во время застолья, но ее инструмент был другим, тоньше и длиннее. А этот на конце утолщался и раздваивался, отверстиями напоминая ноздри осла на вытянутой морде. Но затем Хиён чуть повернулась, меняя положение, и Цэрин осознал, что и этот предмет, как и прежде капала, сделан из кости. Из крупной берцовой кости, судя по размеру – тоже человеческой.
– Ложись и слушай мой ганлин, он поведет тебя, – забормотала нгаспа. – Думай о том, что для тебя важнее всего. О том, что ты должен сделать. О своем предназначении…
С каждым вдохом голос Хиён становился все тише, пока она наконец не прошептала последнее слово прямо в флейту, из которой, будто в ответ, полилась странная мелодия. То медленная, то быстрая. То еле слышная, то громкая. Похожая то на щебет птицы, то на рев осла.
Комната вокруг Цэрина покачнулась, словно он опять плыл в бурных водах Ярланг. В лицо подул свежий ветер, оставляя на губах непривычный горьковато-солоноватый привкус. А собственные волосы вдруг больно хлестнули по глазам. Цэрин зажмурился и откинулся на спину, выдыхая:
– Ukerima, ukatima… Что?!
Слова сами выплыли откуда-то из глубин памяти и прыгнули на язык, оставляя за собой странное послевкусие – будто и не он произнес их, и не здесь. Да и произнес ли? В голове вспыхнуло жемчужное сияние, как уже не раз бывало: в пещере с монахами, перед нападением разъяренного яка, а затем и волка, во время стычки со злобной речной нагини. Цэрин распахнул глаза и понял, что он более не в домике Хиён.
Вокруг тянулись окаменелые пики. Они заполняли пещеру, врастая основанием в пол, зеркально им вторили те, что свисали сверху. Он снова оказался в пасти дзонг-кэ, клыки которого источали мягкое перламутровое свечение. Цэрин брел между ними, боясь дотронуться и вызвать гнев дракона, и, одновременно, борясь с желанием потрогать их все, превратить в жемчужины и сложить в карман взамен той, что перешла к Джэу. Желание это находило на него волнами, но разум и осторожность пересиливали, и он спешно отдергивал протянутую было руку. Так, в очередной раз он почти коснулся пальцами каменного клыка, когда сияние внутри дрогнуло, колыхнулось, словно живое:
– Спаси… – окутал Цэрина тихий шепот. – Спаси нас…
Глава 33. Джэу
Тхибат окружен горами, что делает его неприступным. Этим пользуется ченг-по, правитель Тхибата, устанавливая непомерную плату за въезд в страну торговых караванов из Лао. Казалось бы, и сами тхибатцы должны страдать от этой вынужденной изоляции – во всяком случае те, кто хочет повидать мир. Впрочем, таких людей в Тхибате почти нет – кому добровольно захочется покинуть край, хранимый благими тэнгри.
Когда Цэрин ушел в дом за Хиён, и та захлопнула дверь, словно мышеловку, из которой нет спасения, Джэу не могла найти себе места. Делая вид, что читает мантру, она постучала в молитвенный барабан, который всучила ей Лхамо. Затем снова проведала Чжигана. Принесла лишнее ведро воды, невольно освежив в памяти прошлый солнечный день, и то, как они с Цэрином укрывались от дождя.
Когда Джэу стало казаться, что от беспокойства за Цэрина у нее покалывает кожу на пальцах, внутренняя защелка на двери в дом Хиён наконец клацнула, открываясь. И выглянувшая нгаспа поманила ее к себе:
– Джэу! Зайди-ка, потолковать нужно.
«Цэрин? Что с ним?!»
Внутри все сжалось, и гнев хлынул по венам, опаляя щеки жаром. Джэу влетела в дом, едва не сбив Хиён с ног. Но та увернулась, а вдобавок еще и ухватила за чубу, удерживая и не позволяя приблизиться к Цэрину.
Он полусидел-полулежал на бывшей кровати Джэу, непривычно бледный, с закрытыми глазами. И от кожи его теперь словно исходило то же свечение, что и от волос. Солнечные лучи, падающие сквозь оконце, выхватывали кружащие вокруг Цэрина жемчужные пылинки, что сияли и переливались перламутром.
– Что это? – с замиранием сердца произнесла Джэу.
– Неправильный вопрос, – отозвалась сзади Хиён таким будничным тоном, будто ничего особенного и не происходило.
«А может она не видит этого?»
На миг Джэу уверовала, что и в ней открылись способности вроде тех, какими обладают сыны дракона. Но она тут же отогнала эти мысли:
«Да все она знает. Хиён всегда все знает».
– Сколько уже там… – тихо сорвалось с губ Цэрина. – Бермиаг… когда Бардо… А где…
Бессвязный шепот наполнил комнаты, и, казалось, что Цэрин ведет какую-то одному ему понятную беседу с невидимым собеседником.
Джэу выхватила взглядом чашу-капа́лу, лежащую на боку у бедра Цэрина, и поняла, что за ритуал провела Хиён. Внутри снова забушевало пламя. Потерять еще одного друга, ставшего даже ближе, чем она могла себе представить, было выше ее сил. А ведь она не раз видела, что просители, приходившие к Хиён, уже ее не покидали. Некоторые оставались помощниками, но бывали и те, кто терял разум, так и не сумев выбраться из лабиринтов видений, отделить мнимое от настоящего.
– Отдай, – потребовала вдруг Хиён и протянула раскрытую ладонь.
Джэу вынырнула из своих тревожных мыслей, совершенно сбитая с толку:
– Что?
– То, что ты украла у него. – Она кивнула на мечущегося в бреду Цэрина. – Отдай это мне.
Джэу покачала головой, отступая на шаг:
– Ты и так забрала слишком много, а взамен… Где теперь Лобсанг? А? И Цэрин… Он хоть знает, что он испил? Знает, что может не вернуться оттуда?
С каждым словом злость сильнее захлестывала ее, вынуждая говорить то, о чем раньше и подумать боялась в присутствии Хиён:
– Ты всегда требуешь плату. И берешь слишком много. А отдавать не спешишь. Ведь так? Повезет – хорошо. А если нет… – Джэу понизила тембр голоса, подражая Хиён: – Лунный день не подходящий. Духи отказались помогать… О! Или самое твое любимое: у него слишком слабая ла, он не справился. Сам виноват.
– Так обычно и бывает, – ничуть не смутилась нгаспа.
– Виноват кто угодно, но не ты, Хиён. Однако плату берешь именно ты. При любом исходе. Отнимаешь самое ценное. Чжиган заплатил тебе памятью о Сюин… У Лобсанга ты забрала кхукри. У Цэрина… Ты ведь заберешь его волосы в любом случае, и не важно – придет он в себя или нет.
– Если нет – так даже удобнее, – безразлично пожала плечами Хиён.
– Какая же ты бездушная! Я столько лет приносила тебе все, что попросишь. Служила твоим желаниям, отдавая долг жизни. Но больше не буду.
Хиён заломила одну бровь, а в следующий миг Джэу словно под дых ударили, хотя нгаспа даже не шелохнулась. Джэу хватала ртом воздух, но тот будто внезапно исчез. Вместо него вдыхалась колючая тьма, выжигающая горло, словно Джэу разом попыталась проглотить горящий букет лаванды, и тот встал колом – ни туда, ни сюда. Она принялась судорожно кашлять, царапать горло руками. Перед глазами поплыли черные круги, в ушах нарастал писк, в висках стучало. Джэу завалилась на бок, прямо на шаткий столик, захламленный склянками, костяными бусами и браслетами. Рухнув вместе со столом, Джэу упрямо прохрипела:
– Я тебе ничего не должна. Хватит.
– Ослица! – выдохнула Хиён. – Глупая ослица. Значит, я сперва заберу твою…
– Душу?! – воскликнул с лежанки Цэрин. – Но как можно?
Хиён отвлеклась на него, и в тот же миг Джэу смогла нормально вдохнуть. Нгаспа тем временем повернулась к Цэрину и осмотрела его цепким взглядом. Но он все еще бредил и говорил сам с собой. Или же с тем, кто был недоступен взору прочих.
– Жизнь-то, конечно, забрать проще, – задумчиво протянула Хиён. – Но и душу можно. Иначе б не ходили ко мне и через одного не просили призвать души их пустым младенцам. Ведь если души не вошли в тела детей, то отправились куда-то в другое место… К кому-то еще.
– Души просто не приходят на круг перерождений, словно застряли в Бардо, – просипела Джэу, приходя в себя.
Хиён звонко рассмеялась.
– Это в Икхо такому учат?
Джэу не стала отвечать, а с усилием поднялась на ноги. Валяться среди бардака, смотреть с пола на Хиён побитой собакой она больше не хотела. И не столько Джэу держалась за жемчужину, сколько за свое упорство и желание вырваться на свободу – поднять голову, расправить плечи и просто жить. Без страха и без оглядки в прошлое.
– Вести людей на смерть – тоже там учат? Ты, Джэу, меряешь все только чужими пиалами. А в свою заглянуть не хочешь?
– В моей – только лишения и страдания.
– Разве? Вот ты обвиняешь меня в том, что я беру плату за то, что помогаю людям. Но сама поступаешь так же.
– Нет.
– Еще как – да. Ты повела лаосцев через горы за просто так? Конечно, нет. Что они тебе пообещали? Деньги?
«Устроиться в Лао. Подальше от тебя!»
– Это другое, – вслух сказала Джэу.
– Как же! Другое! Еще скажи, что в пути ты не потеряла ни одну жизнь.
– Я…
Джэу осеклась. Внутри разливалась горечь утрат. Ло, Мэйлинь, Сюин, Фанг, Ким. Эти имена кровью стучали в висках.
– И кто следующим будет, Джэу? Кого ты скормишь голодному демону врат?
«Проклятая нгаспа! Она и это прознала! Я же не говорила ей, что пойдем через врата! Может кто-то из лаосцев обмолвился, хоть я и просила… Или опять тульпа… Да какая разница! Теперь все усложнилось. Хоть бы Цэрин мне помог».
Джэу вновь взглянула на него, неразборчиво бормочущего себе под нос. Что происходило там, в его личном невидимом мирке, понять было невозможно. Но здесь он казался таким уязвимым. Кхукри вывалился у него из-за пояса и лежал у ног на полу. Один удар и все, можно брать волосы, не спрашивая.