– Когда грань миров стянулась, – повторил Рэннё.
– Но Лундуп-то наш обрел душу раньше прочих. В день, когда на деревню напал ракшас. Цэрин…
– Цэрин?
– Да жил тут у нас один… в доме пастуха. Старик – не старик. Молодой – не молодой. Странный очень. Так вот он ракшаса победил непонятно как. Был ракшас, ногу мне разодрал, Даву и вовсе… – Он вздохнул. – А потом раз – и нет ракшаса. Словно в воздухе растворился. И в тот же миг Лундуп заплакал. В первый раз заплакал, понимаешь, кушог?
«Не понимаю ровным счетом ничего» – подумал Рэннё, но уверенно кивнул и вслух произнес:
– Продолжай.
– Да, собственно, это и был мой вопрос. Нет ли беды в том, что Лундуп обрел душу раньше других?
Рэннё ободряюще похлопал Ринчена по плечу:
– Хоть будущее никому и не ведомо, но уверен – впереди много светлых дней. Теперь уж точно!
Сам же он, вернувшись в гомпа, отправился прямиком в опустевшие и закрытые покои Бермиага. Ему давно следовало разобраться в том, что за ритуалы проводил настоятель Бермиаг. Разобраться лично, хотя бы попытаться проверить то, что сказал дзонг-кэ Цэрин. Конечно, подозревать тэнгри в обмане было кощунством, но Рэннё просто не мог теперь слепо верить кому бы то ни было. Не после того, как его предал собственный учитель.
Рэннё все откладывал и откладывал, мысленно ссылаясь на более важные и срочные дела, а на самом деле просто боясь той правды, которую мог обнаружить. Но теперь откладывать больше было нельзя. Не после того, что рассказал Ринчен. Ракшасы пришли неизвестно откуда и вернулись неизвестно куда после того, как Цэрин сомкнул разлом между мирами живых и мертвых. Но что из себя представляли эти чудовища? Кем были? Или чем?
Ни на столе, ни в ящиках бывшего настоятеля ничего стоящего не нашлось. Разве что несколько тренгхва, но к ним Рэннё прикасаться до сих пор не решался.
– Что, если ракшасы – это души, скитавшиеся по Бардо в ожидании перерождения, искореженные нарушениями в цикле перерождений и выбравшиеся в мир живых через открывшийся проход? – произнес он вслух, разговаривая сам с собой, пытаясь разобраться. – А раз они – души без тела, то логично, что они искали себе сосуды…
Он обошел комнату, заглядывая в каждый угол, ощупывая стену. Изучил содержимое шкафа, не переставая рассуждать и перебирать варианты:
– Возможно ли, что ракшасы потому и предпочитали охотиться на беременных и детей? Пытались обрести новые тела? Переродиться в этом мире? Тогда им следовало бы выбирать Бездушных. Но ракшасы их, напротив, не чувствовали. Быть может все дело как раз в пустоте их тел? Бездушние – словно ничего. Ох, как же сложно! Столько вопросов.
Рэннё дважды обыскал покои прежнего настоятеля, но так ничего и не нашел. Но мысль о том, что лжеБермиаг мог хранить что-то важное, то, что дало бы ключ к пониманию его поступков, не оставляла Рэннё в покое.
«Должно же быть хоть что-то! Если дзонг-кэ прав в своих обвинениях…»
Рэннё чувствовал, что обязан разобраться, выяснить все до конца!
– А что, если Бермиаг не доверял стенам гомпа… – задумчиво протянул он, и догадка вспыхнула в его голове.
Ведь было место, куда прежний настоятель удалялся из монастыря, когда ему требовалось обдумать нечто важное. Где в уединении он предавался медитации в течение многих солнечных и лунных дней. Место, куда послушники носили ему еду и воду.
Немедля Рэннё покинул гомпа Икхо и направился к отдаленной пещере, где когда-то давно жили отшельники, а позже ее облюбовал Бермиаг. Со времени, когда он последний раз там бывал, внутри ничего не изменилось. Старинные деревянные и глиняные статуэтки тэнгри все так же стояли вдоль неровных шершавых стен.
Рэннё упрямо стиснул зубы и с неменьшей дотошностью, чем в гомпа, принялся за осмотр пещеры. И, наконец, его поиски увенчались успехом. Сдвинув плоский валун, который Бермиаг использовал в качестве стола, Рэннё обнаружил в земле тайник. Подняв деревянный щит, накрывающий выкопанное углубление, он брезгливо уставился на мешочки, перетянутые костяными четками, и склянки с ржаво-мутной жижей, от вида которой у него начала зудеть спина. Кожа, где когда-то был изображен дракон, давно затянулась неровными бугристыми шрамами. Но порой они ныли так, что хотелось их содрать ногтями. Рэннё потянулся было к баночке с лечебной мазью, что теперь всегда носил в кармане своей кашаи, но взгляд его упал на кончик свитка, что виднелся за мешочками в тайнике. И все остальное померкло. Остался лишь Рэннё, записи Бермиага и жуткие ритуалы, запечатленные буквами на бумаге.
Многое открылось теперь. И так противно Реннё становилось от себя самого с каждой прочитанной строкой, ведь и он, одурманенный ложью, пел неправильные молитвы, приводил отловленных ракшасов в пещеру и помогал Бермиагу выдирать из них души и запечатывать их в каменных темницах.
– Я ведь думал, это поможет вернуть равновесие, – с горечью прошептал Рэннё. – Что мы лишаем силы проклятых демонов, а не мучаем души невинных людей, обретшие такую уродливую форму. Что мы избавляем мир от напасти. А он…
– Я знаю. – Тяжелая рука опустилась на его плечо.
– Цэрин? – Рэннё с удивлением обернулся. Хоть он и отвлекся, читая записи Бермиага, но пропустить приход в пещеру другого человека никак не мог. Но то человека… – Как ты здесь?..
– Я дзонг-кэ, могу оказаться, где пожелаю. – Губы тэнгри тронула легкая улыбка. – А вот что ты здесь делаешь?
– Я виноват, Цэрин. – Рэннё поднял на него больной взгляд. – Ты говорил, что Бермиаг лживым путем выбрался из Бардо, обманув законы сансары, и родился в теле младенца, который должен был стать настоятелем Икхо. Забрал себе чужое имя, чужое тело, чужую судьбу…
– Верно. Сначала из-за его чудовищного поступка ткань миров пошла трещинами.
– Так то извержение священной горы Ундзэн?..
– Да, последствия поступка Бермиага надолго запомнят люди Тхибата. Ведь в открывшийся разлом из Бардо хлынули ракшасы. Но лжеБермиаг поступил еще чудовищней: когда он подрос и разобрался что к чему – то не стал обратно стягивать трещину мира, тогда еще небольшую, хотя мог. Силы его испорченной ла хватило бы. Но нет, он специально держал грань миров открытой, не давая душам вернуться в Бардо. Он знал, что представляют собой ракшасы, но продолжал вытягивать из них ла, напитывая ей и себя, и те ритуалы, которые стал позже проводить.
Рэннё устало покачал головой, раздавленный открывшейся ему истиной.
– Я и прежде верил твоим словам, дзонг-кэ. Но теперь, когда я вижу тому подтверждение… Когда знаю, как именно… – Рэннё сжал пальцами переносицу, словно сдерживая непрошенные слезы, не достойные монаха-воина и настоятеля. – Тут описаны его ритуалы, успешные и провальные… Как же их много!
– Да, он заигрался с энергиями в поисках иного пути. – Цэрин присел на край валуна и вздохнул. – Старость уже подбиралась к нему, дышала в затылок, и он искал способ переродиться, оставаясь в этом мире, минуя Бардо. Ему нужен был новый сосуд для собственной души.
Он посмотрел на Рэннё долгим пристальным взглядом.
– Я?!
Цэрин печально улыбнулся:
– Ты слишком силен. Но защитником стал бы прекрасным. Особенно если чувство долга тесно сплелось бы с братской любовью.
У Рэннё внутри все похолодело:
– Лобсанг?!
Перед внутренним взором замелькали воспоминания. А ведь говорили ему, и Ло, и Джэу, пытались докричаться, объяснить. Но он оставался глух.
Цэрин снова вздохнул, но этот раз сочувственно. В тесном полумраке пещеры мелькнула перламутровая вспышка, и тонкая молния ударила в свиток, что Рэннё по-прежнему держал в руке. Он охнул и отбросил бумагу, и та вспыхнула белым огнем, опала на пол частицами пепла.
– Зачем?! – воскликнул Рэннё. – Это ведь доказательство! Мы должны рассказать обо всем… Чтобы люди Тхибата…
– Эти знания слишком опасны, – возразил Цэрин.
А затем белым шипящим пламенем вспыхнул и весь тайник.
Эпилог 2. Лхамо
Одиннадцать мальчиков четырех-пяти лет сидели на соломенных циновках в небольшом помещении гомпа Икхо, поджав под себя ноги. На лицах их еще не было ни благоговения перед настоятелем, ни восторженности и понимания, какой чести они удостоены. Лишь тревожность, беспокойство и очевидное желание вернуться домой к матерям.
Лхамо взяла в руки чашу, вытряхнула из нее пепел истлевших трав и положила новый пучок.
«Они же дети. Еще рано. Но скоро они поймут. Встанут на первую ступень обучения».
Лхамо снова оглядела ребят, остановила взгляд на двух, что сидели ближе всех к Рэннё, и сжала челюсти.
«Я должна ко всем относиться одинаково. К этим – тоже».
Вопреки собственным мыслям, внутри закипала злость.
– Лхамо, – позвал Рэннё, словно почувствовал, как меняется ее настроение, – думаю, на сегодня достаточно занятий. Пригласи их матерей, у меня есть напутствия для них.
Она молча кивнула, подошла к дверям и толкнула тяжелые створки. В комнату ворвался аромат ячменных лепешек, напоминая, что подошло время обеда. Но один только вид двух женщин из ее деревни отбивал весь аппетит. Одна, угловатая и тощая, в привычной льняной одежде, стояла возле окна. Вторая же, не изменяя себе, вырядилась в ярко-желтое платье, тесноватое для ее пышной груди, и сидела на скамье вместе с остальными матерями.
Лхамо они не признали, ведь зеркала Долины смерти изменили ее, подарив лишние годы, в то время как Бяньба и Пассанг помнили ее лишь как седовласую старуху.
«Если вообще помнили. Пять лет уже прошло с той поры, как мы покинули деревню».
Все матери расположились на циновках рядом со своими сыновьями и внимали умудренным речам Рэннё. Лхамо же осталась стоять у дверей, в очередной раз перекатывая в голове мысли:
«Ну когда успел-то? Ладно с Пассанг еще можно было что-то заподозрить, хоть та и отнекивалась там, в подвале дома Ринчена, когда напали ракшасы. Но Бяньба?.. Вот же две лисицы!»