В 1926 году в Проскурове поставили памятник жертвам погрома, который стоит до сих пор.
По приблизительному подсчёту уполномоченного Отдела помощи погромленным при РОКК на Украине А. И. Гиллерсона, в Проскурове и в его окрестностях было всего убито свыше 1200 человек, кроме этого, умерла половина из более 600 раненых.
Сразу после погрома вышел «Наказ по Запорожской Казацкой Бригаде Украинского Республиканского Войска имени Головного Атамана Петлюры» от 16 февраля 1919 г., изданный в Проскурове атаманом Семесенко. В нем говорилось:
«Предлагаю населению прекратить свои анархические взрывы, поскольку свомну меня достаточно сил бороться; это более всего относится к жидам. Знайте, что вы народ всеми нациями не любимый, а вы устраиваете такое бесчинство между крещенным людом. Разве вы не хотите жить? Разве вам не жаль своей нации? Если вас не трогают, то сидите молча, а то такая несчастная нация баламутит бедный люд».
В том же наказе Семесенко приказывает в трехдневный срок переписать все вывески по-украински:
«Чтобы я ни одной московской вывески не видел. Вывески должны быть написаны литературно, заклейка букв строго воспрещается. Виновные в этом будут предаваться военному суду».
В тот же день был выпущен и другой наказ, логика которого удивительно напоминает трагические события последних лет. В нём Семесенко извещает, что «в ночь с 14 на 15 февраля какие-то неизвестные бессовестные, нечестные люди подняли восстание против существующей власти. Люди эти, по имеющимся сведениям, принадлежат к еврейской нации и хотели забрать в свои руки власть, чтобы произвести путаницу в государственном аппарате и повести столь много перестрадавшую Украину к анархии и беспорядку. Были приняты самые решительные меры, чтобы восстание было подавлено. Возможно, что между жертвами есть много невинных, так как ничто не может быть без ошибки. Но кровь их должна пасть проклятием на тех, которые проявили себя провокаторами и авантюристами».
Для расследования погрома из Каменца в Проскуров была командирована комиссия. Но Семесенко, как показывает свидетель, гласный городской думы Верхола, эту комиссию расформировал и назначил свою комиссию для расследования не погрома, а… большевистского выступления.
Трудно удержаться от того, чтобы не сравнить и обвинение жертв, и следственные действия украинских властей с реакцией на события в Одессе 2 мая 2014 года…
Одним из наиболее деятельных членов этой самой комиссии оказался гайдамак Рохманенко, настоящая фамилия которого была Рохман.
Будучи евреем, он поступил, по его собственным словам, в гайдамаки в качестве добровольца. Но он был персонаж, по оценке Верхолы, малоинтеллигентный, нуждающийся и живший раньше на средства, которые он добывал уроками иврита. Этот Рохман, как сообщал свидетель Штер, арестовывал преимущественно сыновей богатых родителей и через еврея Прозера, у которого он проживал на квартире, получал за них выкуп.
Верхола произвёл обыск у Рохманенко, отобрал у него 18 тыс. рублей наличными, арестовал его и на допросе принудил сознаться в шантажах и вымогательствах. При этом Рохманенко объявил, что полученные им взятки он большею частью передавал начальнику штаба бригады Гаращенко.
Следственное производство велось вяло, хотя имена погромщиков были хорошо известны и комиссии, и городской общественности. Рохманенко, будучи в тюрьме, хвастал, что никто не смеет предать его суду, что он скоро будет свободен и жестоко отомстит своим врагам.
Когда началась эвакуация петлюровцев из Проскурова, решено было перевести Рохманенко из общей тюрьмы в другое место, так как опасались, что его друзья его освободят и увезут. Тогда кто-то из личной мести его застрелил.
Как отнёсся к действиям Семесенко и его подчиненным Симон Петлюра?
Ответ на этот вопрос содержится в архиве еврейского историка уроженца Полтавы Ильи Чериковера: «Доктор Абрахам Салитерник, лечивший Семесенко от «нервного расстройства» венерического происхождения, и атташе Датского Красного Креста Хенрик Пржановский утверждают следующее. Первый говорит о том, что на второй день погрома его пациент был вызван на станцию для доклада к прибывшему туда Верховному, что его явно встревожило, но вернулся он в хорошем настроении.
Второй (Пржановский) в тот же день добился аудиенции у Петлюры, «во время которой Семесенко ворвался в комнату с возгласом: «Согласно приказу Верховного Атамана, я начал погром в 12:00 дня. Четыре тысячи зарегистрированных евреев уничтожено». С.Петлюра был очень смущён, бросил на Семесенко злобный взгляд и попытался перевести разговор на тему о большевистском восстании в городе. Стоя у стола, он спросил: «Чего большевики хотели?» И опять Семесенко, не уловив хода С. Петлюры, ответил: «Евреи ничего не хотели». С.Петлюра выпроводил Семесенко и попросил Пржановского «забыть то, что он слышал».
Сам Петлюра в своей последней книге, изданной за несколько месяцев до смерти, писал:
«Когда же вспомнить об украинских жидах, то много из них тоже на большевицкую сторону подались, надеясь, что здесь они наверх выплывут, силу будут иметь, на первые места достучатся. В старину им путь не давали, то они думали, что за большевиков самыми старшими станут. Так вот много жидов, а особенно молодых – сопливых, по-большевичилисъ и коммунистами сделались». (Петлюра С. Московська воша, Париж, 1926, с. 25–26).
Памятник жертвам погрома в Хмельницком (б. Проскурове)
Как же относятся к этому событию современные националисты?
Издание Depo.Хмельницкий пишет так: «Провокация большевиками евреев к вооружённой борьбе против УНР повлекла восприятие евреев как антиукраинской силы. Инициаторы восстания бежали, а пострадало мирное еврейское население. Более того, было активное участие части евреев в вооружённых выступлениях против власти УНР с целью ее свержения, как это имело место во многих населённых пунктах Украины, в частности в Проскурове».
В апологетической литературе можно встретить упоминание о том, что Петлюра расстрелял Семесенко. Да, расстрелял, но вовсе не за погром, а за кражу казенных денег. В общем, борьба с коррупцией, как и сегодня, превыше межнационального согласия.
Сам Петлюра, как известно, был застрелен в Париже евреем Самуилом Шварцбардом. Не секрет и то, что суд оправдал убийцу после того, как были представлены свидетельства о погромной деятельности подчинённых Главного атамана войск УНР. Но, пожалуй, основным аргументом в пользу Шварцбарда было его происхождение – его близкие были в Проскурове, и 15 февраля 1919 г. стал чёрным днём для его собственной семьи.
Самого же города Проскурова сегодня не отыскать на карте. В 1954 г., в честь «300-летия воссоединения Украины с Россией» он был переименован в Хмельницкий. Известно, что казацко-крестьянское восстание, вошедшее в историю как Хмельниччина, сопровождалось массовым избиением еврейского населения восточных окраин Речи Посполитой.
Максим Рыльский: польский шляхтич, сочинивший украинскую песню о Сталине
19 марта 1895 года в Киеве родился Максим Фадеевич Рыльский – дворянин, политзэк и классик украинской советской литературы, кавалер и лауреат. Пожалуй, это самый интересный персонаж школьного курса литературы, которого одновременно любили и коммунисты, и националисты.
Как становятся украинцами
Рыльский был профессиональным украинцем во втором поколении. А что же бывает в первом, спросите вы? А в первом – либо крестьянские дети, либо бывшие русские и поляки, внезапно воспылавшие чувством к народной культуре края (некоторые евреи и хотели бы такой судьбы, но их по понятной причине в украинцы не принимали). Вот таким сыном польского шляхтича и княжны Трубецкой и был отец поэта Тадеуш Розеславович Рыльский (1841–1902), ставший в процессе своей деятельности Тадеем.
Род Рыльских древний, с XV века прослеживается наверняка. Некоторые исследователи возводят его к одной из окатоличившихся ветвей Рюриковичей, но доказательств этому недостаточно. Наверняка же известно, что во времена Сигизмунда Августа и Стефана Батория паны Рыльские ходили в костел.
А предок поэта Ромуальд, привязанный гайдамаками к столбу во время Колиивщины в 1768 году, начал петь излюбленное произведение местных православных «Пречистая Діво, мати Руського краю», за что его эти головорезы и помиловали, в отличие от других попавших им в руки поляков и евреев. Это был прадед Тадеуша Розеславовича, ученик уманской базилианской католической школы.
Сам поэт говорил, что отец назвал его Максимом в честь одного из главарей того бунта – Максима Зализняка, который помиловал Ромуальда, отрекшегося от веры предков (ненадолго). Два следующих поколения от своей польской и католической идентичности не отходили. Более того, мать Тадеуша княжна Дарья Трубецкая после венчания стала Данутой.
Попав на учёбу во Вторую киевскую мужскую гимназию, Тадеуш окунулся в ту оппозиционную атмосферу, которая господствовала среди воспитанников. Достаточно вспомнить, что там же одновременно учился и Павел Чубинский, автор слов национального гимна. Кроме того, он видел, что генерал-губернатор Д. Бибиков с носителями польского духа не церемонился, а малороссийские дела воспринимал как детскую болезнь.
Рыльский
В Киевском университете на историко-филологическом факультете студент Рыльский выбирал себе круг общения между польской гминой и украинским кружком. Как объяснил сам Тадей, «Наше поколение, чувствуя необходимость гуманного единения с народной массой, начало вглядываться в прошлое и настоящее жизни народа, земля которого нас вскормила, песня которого пробудила в нас первые сердечные думы, с которым мы, наконец, имеем соединиться в будущем. Большинство дворян правого берега Днепра – это ополяченные украинцы».
И Рыльский-отец соединился. Причём в самом прямом смысле этого слова. Рано овдовев, он вновь женился на простой крестьянке Мелании из села Романовки (ныне Попельнянский район Житомирской области). Она и родила ему трёх сыновей, младшим из которых был Максим.
Тадей Рыльский печатал свои труды по этнографии и экономике в журнале «Основа», выходившем в С.-Петербурге, под псевдонимом Максим Чорный. Далее развил экономическо-правовую тему в «Киевской старине» в самом большом по объёму произведении «Изучение основ распределения богатства». Он дружил с историком Владимиром Антоновичем, композитором Николаем Лысенко и драматургом Михаилом Старицким, который читал этим своим товарищам пьесу «За двумя зайцами» еще до постановки в театре.
Когда Тадей Розеславович умер, погребали его по старинному обычаю и, разумеется, без ксёндза: гроб, покрытый красной китайкой, везли серые волы. Огромная толпа местных и соседних крестьян, делегация украинской интеллигенции из Киева провожали пана Рыльского в последний путь.
Из Романовки в Киев
Мелания Фёдоровна отвезла детей в Киев и там при помощи друзей мужа устроила их в гимназию. Максим некоторое время жил в семьях Лысенко и фольклориста Русова. От них и ходил он в частную гимназию Науменко, ставшего потом министром просвещения в гетманском правительстве, а затем расстрелянного большевиками.
В 1915–1918 годах Максим Рыльский обучался на медицинском факультете Киевского университета Св. Владимира, а затем на историко-филологическом факультете Народного университета в Киеве, основанного при гетмане Скоропадском, однако из-за гражданской войны полного высшего образования он так и не получил.
Рыльский начал писать рано и сразу по-украински. Первое его стихотворение опубликовано в 1907 году, первый юношеский сборник «На белых островах» вышел в 1910 году. Первым зрелым сборником считается «Под осенними звёздами» (1918, переиздан в новом составе в 1926 году). С 1919 по 1923 годы он работал учителем в селе, в частности в родной Романовке, а затем преподавал в киевской железнодорожной школе, на рабфаке Киевского университета и в Украинском институте лингвистического образования.
В Киев Максим переселился в 1923 году. Он взял рекомендательное письмо к бывшему односельчанину Ивану Очкуренко с просьбой помочь устроиться с жильем. Когда Максим Тадеевич пришёл по указанному адресу – Бульонская, 14 (ныне Боженко), хозяина дома не было. Екатерина Николаевна, жена Очкуренко, приняла его сначала в качестве жильца, а потом и мужа.
Брак этот оказался прочным и счастливым, Рыльский был почти всю жизнь верным мужем и прожил счастливо более тридцати лет. Хотя старшие братья Максима сокрушались, зачем ему нужна женщина старше его на девять лет, да и к тому же с ребенком (Георгий Иванович Очкуренко стал Георгием Максимовичем Рыльским). Потом родился и общий сын Максима и Екатерины Богдан, многие годы бывший директором музея отца.
Впрочем, абсолютно идеальным этот брак не назовёшь. В 1943 г. в Кремле, во время вручения Сталинской премии, Рыльский познакомился с химиком Валерией Познанской. Вспыхнула взаимная страсть. В то время поэт жил в Москве сам, семья находилась в эвакуации в Уфе… Сын Богдан даже потребовал, чтобы Максим Фаддеевич ушёл от них. Но вскоре все уладилось. Екатерина Николаевна повела себя благородно и мудро. Никогда и ничем не упрекнула мужа.
Как вспоминают очевидцы, Екатерина Николаевна всегда тщательно следила за собой, умела выглядеть элегантно. Она никогда не выходила из спальни в халате и тапочках – только в платье и на каблуках. Вкусно готовила. Коронным блюдом считался шпигованный салом заяц, добытый на охоте мужем. Всегда нравился гостям (особенно Остапу Вишне) суп из дикой утки… Когда в 1958 году Екатерина Николаевна умерла, над её гробом рыдали и Максим Рыльский, и её первый муж Иван Очкуренко.
Под дамокловым мечом
В 1920-е годы Максим Фадеевич входил в объединение «неоклассиков«, которое подверглось преследованиям официальной критики за оторванность от проблем социализма.
Впрочем, это не помешало Рыльскому издать в течение десятилетия 10 поэтических сборников, в частности «Синяя даль» (1922), «Поэмы» (1925), «Сквозь бурю и снег» (1925), «Тринадцатая весна» (1926), «Звук и отзвук», «Где сходятся дороги» (1929).
Но в 1931 году Максим Фадеевич был арестован и почти год провёл в Лукьяновской тюрьме. Обвинение утверждало, что он, якобы, являлся военным руководителем какой-то тайной украинской националистической организации. «Меня, сугубо штатского человека, пытались представить каким-то милитаристским монстром», – говорил он потом.
В признаниях следователю во время заключения 1931 г. поэт написал: «…Я ответил (Хвылевому), что готов принять революцию, сдерживает меня лишь одно – кровь». Литератор Николай Хвылевой покончил с собой в 1933 г., после ареста своего товарища Михаила Ялового.
Екатерина Николаевна, рассказывая детям о том времени, вспоминала, как «выручал» «Торгсин» – так называлась в 30-е годы система магазинов, где можно было за серебряную ложку или какую-то ценную вещь получить продукты, чтобы испечь домашние пирожки, которые так любил Максим, и пойти к нему на свидание.
Вспомнила, как ездила в Харьков, тогдашнюю столицу, как с большими трудностями попала на приём к генеральному прокурору УССР, как написала Максиму, что увлекается поэзией Ахматовой и дважды подчеркнула, чтобы Максим все понял – генеральным прокурором республики был Ахматов. Прокурор «удивился»: «Как, известный украинский поэт в заключении? Не может быть… Разберемся…»
Максим Фадеевич навсегда запомнил последний день в тюрьме.
Следователь издевался над ним, говоря, что, поскольку он не признает себя виновным, то получит десять лет на Соловках, хотя и знал, что уже имеется постановление об освобождении. И, поняв, что поэта, измученного допросами и однообразными требованиями, уже ничем не запугаешь, наконец-то произнёс: «Хотя, Рыльский, вы и наш классовый враг, вы ещё можете быть нам полезны. А потому принято решение вас освободить».
Можно сказать, что Рыльскому повезло. Когда маховик репрессий заработал на полные обороты, его уже не трогали. Но это не значит, что коллеги-пысьмэнныки не писали на него доносы куда следует, к которым добавлялись и показания выбитые из коллег и даже друзей. Вот лишь некоторые образцы этого жанра, приведенные украинским изданием «Зеркало недели»:
«В декабре 1934 г- в моем и Зерова присутствии Рыльский прямо заявил, что на Украине будет заброшено все украинское до тех пор, пока Украина не станет самостоятельным национальным государством».
«…М. Р. сказал, что политика коллективизации ведет к гибели украинского крестьянства».
«7. XII состоялся вечер, устроенный Рыльским по случаю именин его жены, присутствовали Бабель, И.Северов, Балацкий, В.Сосюра и др….Рыльский, поднимая тост за Бабеля, сказал: «Выпьем за человека, который все-таки писать будет так, как ему хочется…»
«В 1934-35 г., бывая в Киеве, я сблизился с Рыльским и его группой. Р. в прошлом принадлежал к неоклассикам и был тесно связан с реакционерами Филиповичем, Зеровым, Драй-Хмарой. В 1931 г. он арестовывался органами ГПУ в Киеве. По своим убеждениям Р. является националистом».
«Впервые мне стало известно о принадлежности Рыльского Максима, Бажана Николая к антисоветской националистической организации от Нагорного Виталия весной 1936 года».
Как бы там ни было, но после Лукьяновки, после ареста его друзей-литераторов и единомышленников-неоклассиков Рыльский заявил:
«…Я стал орудием верхушки СВУ(Союза вызволения Украины – прим. ред.)… Ложная мысль о некой самодостаточной украинской идее, идее украинского «возрождения» не давала мне увидеть, что, собственно, истинное возрождение всех порабощенных наций только в Советском Союзе обернулось действительным фактом… Я думал, что те нити, которые связывали меня… с дореволюционным «украинским движением» (в массе своей буржуазным) не надо рвать, что надо создавать некую «украинскую культуру», как остров среди моря культуры советской, не понимая до конца, что тот остров превратится непременно в крепость контрреволюции…».
В сборнике «Знак весов» (1932) он продемонстрировал полную лояльность советской власти.
Рыльский вместе с композитором Левком Ревуцким стал в 1937 году автором песни про Сталина. Этот факт стал основным доводом Хрущева в 1938 году, на его стол легла докладная записка от наркома внутренних дел республики Успенского. В ней предлагалось немедленно арестовать отъявленного антисоветчика и националиста Рыльского. В конце концов расстреляли самого Успенского. А следующие десять лет претензий к Рыльскому не возникало.
Но 1947 году Украину вторично, на этот раз менее чем на год, возглавил Лазарь Каганович. В начале октября 1947 «Советская Украина» опубликовала статью «О националистических ошибках М. Рыльского», где поэта обвиняли в «буржуазном объективизме, отсутствии большевистской партийности» и т. п.
В ЦК для разбирательства вызывалось все правление Союза писателей Украины. О проработке «поэта Р.» вспоминали Довженко и другие деятели украинской культуры. Каганович не смущаясь в выражениях обвинял Рыльского в приверженности Центральной Раде и тесных связях с «петлюровским отродьем». Однако Рыльский, к удивлению присутствующих, находил в себе силы возражать и заявил, что никогда не имел ничего общего с петлюровщиной. И это была правда, в отличие от Остапа Вишни, Павла Тычины и Владимира Сосюры, он не воевал за Директорию.
Начались долгие настырные требования покаяться, даже самый близкий друг Андрей Малышко приходил и просил: «Это нужно для сохранения не только вас, но и Украины». В конце концов 11 декабря 1947 года украинская «Литературная газета» напечатала «признание» Максима Рыльского «О националистических ошибках в моей литературной работе».
Украинский литературовед Нина Пидпалая приводит слова из публикации Никиты Хрущева в газете «Правда» от 27 августа 1957 года:
«Мне с большим трудом удалось оградить от разносной критики такого заслуженного писателя, каким является Максим Рыльский, за его стихотворение «Мать» («Слово про рідну матір». – Н. П.) полное глубоких патриотических чувств. Главным поводом для необоснованных обвинений против Рыльского и нападок на него послужил тот факт, что в стихотворении, воспевающем Советскую Украину, не было упомянуто имя Сталина. И т. Каганович, который подхалимничал и все делал для раздувания культа личности Сталина, стал изображать Максима Рыльского как украинского буржуазного националиста… Надо сказать, что это могло привести к тяжелым последствиям и не только для литературы».
При этом Рыльский занял должность директора Института искусствоведения, фольклора и этнографии, возглавил республиканскую писательскую организацию, получил Сталинскую премию I степени и Ленинскую премию, получил много орденов, был выездным, построил себе дом в Голосеевском парке…
Являясь депутатом Верховного Совета СССР целых пяти созывов, он всегда поддерживал связи с избирателями Житомирщины, помогал им чем мог, а для этого сам или через своих секретарей постоянно «находился в кляузной переписке с киевским или житомирским начальством, которое принуждал хотя бы что-то, хотя бы малость сделать для простого труженика». Ни одно письмо, ему адресованное, не осталось без ответа.
«Известен случай, – пишет Пидпалая, – когда один из руководителей писательского союза, который в прессе и на трибунах называл Рыльского «помещицким сынком, защищавшим свой эксплуататорский строй», сам попал в немилость. Его исключили из партии, а затем и из Союза писателей. Нигде не брали на работу. И тогда добрые люди посоветовали – иди к Рыльскому, только он не побоится помочь.
И действительно, Максим Фадеевич спокойно выслушал просьбу и, узнав в каком издательстве есть вакантное место редактора, написал на депутатском бланке: «Прошу принять такого-то на работу главным редактором. Ручаюсь за этого человека как за самого себя».
После падения «антипартийной группы и примкнувшего к ней Шепилова» вопросов к Рыльскому сверху не возникало.
Ненамеренная лингвистическая диверсия
Понятно, что одними стихами на сытную жизнь не заработаешь. Основной доход поэта – это переводы. С польского языка он перевёл поэму «Пан Тадеуш» Адама Мицкевича. А вот против переводов на языки народов СССР романов Генрика Сенкевича «Пан Володыевский» и «Огнём и мечом» Рыльский категорически возражал, доказывая московским редакторам, что появление романов оскорбит национальные чувства украинцев и будет проявлением национальной бестактности.
Но главная мина, которую невольно подложил Рыльский, – это перевод на украинский язык Пушкина, особенно «Евгения Онегина». Своей жене он писал посвящение:
Тобі дружино, друже милий,
Двотомник Пушкіна несу.
Ми всі чимало доложили
Свого уміння, хисту й сили,
Щоб передати, як уміли,
Величну пушкінську красу.
Цель Максима Фадеевича была проста – познакомить с творчеством поэта крестьянские массы так, чтобы люди сами захотели прочитать в подлиннике, например, такие строки:
Ми всі навчались небагато,
Абияк і абичого,
Тож вихованням здивувати
В нас можна легко хоч кого.
Откуда он мог знать, что после провозглашения независимости Пушкин попадёт в курс зарубежной литературы, и ученики украинских школ будут изучать только его перевод.