— Если вы — о графине де Ляфер, то между нами встал князь Гяур.
— Серьезный соперник. Достойный.
— Вполне достойный того, чтобы вызвать его на дуэль. И если я не сделал этого, то лишь из уважения к его храбрости и к чувствам самой графини.
— …Которая и не скрывала своего выбора, — уточнил гетман. — С князем Одар-Гяуром мы довольно близко познакомились во время вояжа во Францию. Господи, да ведь и графиня де Ляфер там была. Они еще и свадьбу вроде бы затеяли.
— Хотите сказать, что князь Гяур женился на графине де Ляфер? — сникшим голосом поинтересовался Радзиевский, но тут же овладел собой и вполне искренне рассмеялся.
— Венчания, в общем-то, не состоялось. Но в авантюру помолвки они умудрились втянуть весь королевский двор, включая Анну Австрийскую и малолетнего Людовика XIV. Не говоря уже о принце де Конде, кардинале Мазарини и прочих великих людях Франции. Уверен, что и Владислава IV это тоже каким-то образом коснулось.
— Если уж графиня затевает какую-то авантюру, в нее обязательно будут втянуты как минимум три королевских двора, четыре армии и два рыцарских ордена, — вновь рассмеялся Радзиевский. Ему не о чем было жалеть в своем прошлом. Он вспоминал о нем легко и беззаботно, как человек, красиво поживший. И Хмельницкий понимал его. — Не знаете, где графиня сейчас? Все еще во Франции?
— Как и Гяур, — пожал плечами гетман.
— О, нет, Гяур уже давно в Польше.
— Неужели? — насторожился Хмельницкий. — Значит, скоро увижу его русичей на острие атаки вашей конницы?
— Пока не знаю. Известно только, что он все еще находится на территории исконной Польши. Войска, которые пребывают там, перебрасывать в Украину сейм пока не разрешает. Как и трогать Каменецкий гарнизон, в который входит давно осиротевший полк Гяура.
— Князь вернулся в него?
— Вряд ли. Думаю, что этим полком, под штандарт которого собраны рыцари чуть ли не всего мира, все еще командует один из норманнов, пришедших в Польшу вместе с Одаром. Но об этом лучше вам вспоминать в беседе с полковником Сирко.
Радзиевский демонстративно помолчал, выжидая, отзовется ли Хмельницкий на это имя. Потом, стараясь быть как можно деликатнее, поинтересовался.
— Если только это не тайна и вы согласны ответить на мой вопрос… Сирко уже в вашем войске?
— По-моему, он все еще во Франции. Вы хотите сказать, что уже видели его в Варшаве?
— В столице он пока не объявлялся. Но и во Франции война завершается.
— Чудесно. Когда полк его вернется в Речь Посполитую, получу хорошее «фламандское» пополнение.
Оба офицера сдержанно, дипломатично улыбнулись, одновременно решив для себя, что время, отведенное для воспоминаний, истекло и пора возвращаться к походной действительности.
— Ну, пока что трудно сказать, к кому именно пристанет это «фламандское» пополнение, уже познавшее лоск Европы, — все же молвил Радзиевский. — Но что Потоцкий получит достаточно большое пополнение, подходящее из внутренних воеводств и различных волостей земли Украинской, это уже известно.
— Я слышал, что граф будто бы собрал под свои знамена около семи тысяч воинов. Из них более трех с половиной тысяч [18] кварцяного войска, чуть больше тысячи сабель казаков реестра да около тысячи гусар. К тому же артиллеристов он, говорят, набрал из пруссаков и саксонцев. И в этом я ему завидую, а себе — нет.
Хмельницкий умолк и вопросительно взглянул на ротмистра. Но самое большее, что мог сделать для него Радзиевский, это помолчать и таким образом согласиться, что сведения, добытые казачьей разведкой, не так уж далеки от истинных.
— Нет-нет, докапываться до численности вашего войска я не стану, — с некоторой иронией нарушил это молчание ротмистр. — Тем более что знаю: оно значительно меньше числом и пока что слабо обучено. Кроме разве что отдельных сотен запорожцев и бывших реестровиков. В связи с этим граф Потоцкий как коронный гетман послал меня с предложением.
— Он — с предложением?! — поползли вверх брови Хмельницкого. — Каким именно? Неужели готов присоединиться со своими солдатами к моей повстанческой армии?
Радзиевский снисходительно поморщился. Он явился для того, чтобы вести серьезные переговоры, а не обмениваться колкостями.
— Потоцкий предлагает вам повстанческий отряд свой распустить, а самому явиться к нему с повинной. Причем сделать это как можно скорее, пока не пролились реки крови, то есть пока еще не поздно. Только тогда он сможет просить короля и сейм простить лично вас и собранных вами повстанцев. В противном случае коронный гетман вынужден будет истребить вас, стерев с лица земли все те укрепления, которые вы понастроили на островах.
— Надеюсь, коронный гетман догадывается, что попытки истребить нас будут связаны с серьезным риском?
— Для этого у него имеется все — даже целая флотилия боевых челнов.
— Вы приводите меня в трепет.
— Не храбритесь, господин полковник, не храбритесь. Подумайте о своей блестящей карьере, о жизни. Не смею распространяться о численности, но предупреждаю: буквально через несколько дней войско Потоцкого удвоится. Вы слышите, удво-ит-ся! Я довольно понятно изложил вам условия, выдвинутые его светлостью графом Потоцким, господин генеральный писарь войска реестрового казачества? Уточню: пока еще — генеральный писарь…
31
Хмельницкий долго молчал. Радзиевскому казалось, что он старательно обдумывает пункты ответа. На самом же деле в голове полковника эти пункты уже давно были составлены. Он понимал, что рано или поздно гонцы от Потоцкого прибудут и ему предъявят ультиматум. Сейчас гетман боролся с самим собой. Он старался сбить собственную спесь, унять раздражение, вызванное условиями коронного гетмана и наглым напоминанием о присяге королю.
Раздражительность и буйные вспышки гнева уже тогда стали проявляться в качестве неотъемлемых черт характера Хмельницкого и настораживали его ближайшее окружение. Но в те времена, осознавая свою слабость, будущий гетман всея Украины еще кое-как пытался выжигать ее остатками иезуитского спокойствия.
— Признаюсь, что, во избежание кровопролития, я и сам хотел направить к Потоцкому свое посольство. Но коль уж вы здесь и вам негоже являться без ответа, мои требования как раз и будут ответом. Они предельно просты. Избежать восстания, а значит, и кровопролития, удастся только в одном случае — если Потоцкий немедленно выведет польские войска с Украины…
Радзиевский все с той же снисходительностью рассмеялся.
— Он никогда не пойдет на это. Мне даже не хочется передавать ему это требование, настолько оно бессмысленное.
Хмельницкий воинственно ухмыльнулся.
— Если бы эти слова сорвались с ваших уст, когда вы выслушивали условия турецкого паши или перекопского мурзы, не говоря уже о султане или правителе Крыма, единственным красноречивым ответом коронному гетману явилась бы ваша насаженная на копье голова.
— Какая дикость, — поморщился Радзиевский.
— Реалии наших войн как раз и состоят из подобных дикостей. Вам очень повезло, что первое ваше парламентерство связано с визитом к человеку, знающему вас по салонам д'Оранж, де Ляфер и прочих графинь.
— Пожалуй, вы правы, — мужественно признал ротмистр, умерив свою гордыню. На какое-то время он действительно забыл, что пребывает в лагере врага и перед ним полководец, восставший не просто против Потоцкого, но против всей польской аристократии, и которому терять уже нечего.
— Дальше… Он должен сменить всех полковников реестра, являющихся польскими шляхтичами и, по существу, презирающих казачество и его вольности. Имена этих полковников Потоцкому, как и канцлеру Оссолинскому, хорошо известны по жалобам казачьей старшины. И еще: вернувшись в Варшаву, Потоцкий должен добиться, чтобы вся польская административная система в Украине была ликвидирована, а власть передана казачьей выборной администрации при сохранении всех прочих казацких вольностей.
Теперь настала очередь ротмистра долго и мучительно молчать, чтобы, с одной стороны подчеркнуть жуткую неприемлемость условий Хмельницкого, с другой — сохранить сугубо посольское смирение.
— Извините, господин полковник, но, независимо от того, принесу я свою голову в стан Потоцкого в собственных руках или же ее привезут, украсив один из гетманских бунчуков, реакция коронного гетмана от этого не изменится. Условия приняты не будут.
— Значение большинства условий, которые обычно предъявляются полководцами во время войны, заключается не в том, чтобы они хоть в какой-то мере были выполнены, уважаемый ротмистр. В выполнение их, как правило, не верят, а в большинстве случаев — и не желают его.
Радзиевский удивленно смотрел на Хмельницкого, явно не понимая, о чем это он.
— Истинный смысл подобных условий, — не замечал его удивления полковник, — в том, чтобы засвидетельствовать перед правителями, народами и историей, что они все же были предъявлены. А значит, полководец не шел со своими полками напролом, очертя голову, полагаясь только на сабли и пушки.
— В стане Потоцкого меня предупредили, что вы довольно тонкий и хитрый дипломат, — пришел в себя Радзиевский. — Однако не сумели убедить, что настолько коварный. Но, в общем-то, я признателен вам за первые уроки. Я ведь понимаю, что откровения, которым вы меня только что подвергли, преподнесены исключительно в виде наглядных примеров.
— Плата должна быть соответствующей. Она может выражаться в том, что мои условия вы передадите Потоцкому дословно.
Несколько мгновений Радзиевский стоял с закрытыми глазами, пытаясь погасить в себе очередную вспышку гнева и презрения.
— О том, что ваш ответ послужил Потоцкому поводом для начала войны, — медленно, почти сквозь сжатые зубы процеживал ротмистр, — вы, очевидно, узнаете уже не из моих уст, а по грохоту копыт польской конницы.
— Вот с этого-то грохота и начнется настоящая военная дипломатия, — охотно развил его мысль вождь восставших.