ера огня.
– Ничего особенного, так, просто кое-что пришло в голову, – скромно сказал я.
Мастер Ши стоял, уставившись на меня глазами, похожими на блюдца, тряс головой и бормотал что-то вроде «khakhem»[212] и «khalutz»[213]. Затем он снова обратился к Чимкиму:
– Мой принц, намерены ли вы наказать этого беспечного ференгхи за то, что он стал причиной разрушений и жертв? Разумеется, он заслужил того, чтобы его наказали. Однако Mishna[214] говорит нам, что думающий бастард ценится гораздо выше знатного раввина, который лишь заучил чужую мудрость и бездумно ее повторяет. Я полагаю, что Марко Поло совершил величайшее открытие.
– Я не знаю, что такое Mishna, мастер Ши, – проворчал принц, – но я передам ваше мнение своему отцу. Причем немедленно. – Чимким повернулся ко мне. – Пошли со мной, Марко. Отец как раз послал меня за тобой, когда я услышал грохот твоего… открытия. Я рад, что мне не придется нести тебя к нему в ложке. Поторапливайся.
– Марко Поло, – произнес великий хан без всякого вступления. – Мне надо послать гонца в Юньнань, к орлоку Баяну, чтобы оповестить его о тех событиях, которые недавно здесь произошли. Думаю, что ты достоин чести быть этим гонцом. Послание, которое ты возьмешь с собой, как раз сейчас пишут. В нем я рассказываю Баяну новости о министре Пао и предлагаю ему теперь, когда юэ лишились своего тайного сторонника в самом сердце Монгольского ханства, предпринять некоторые меры. Передай Баяну послание и оставайся при нем, пока война не будет выиграна. Затем тебе окажут честь, отправив ко мне с известием, что Юньнань наконец наш.
– Вы посылаете меня на войну, великий хан? – Не скажу, что это привело меня в восторг. – Но ведь у меня нет в этом отношении никакого опыта.
– Тогда тебе надо его приобрести. Каждый мужчина за свою жизнь должен принять участие, по крайней мере, в одной войне – как еще иначе он может сказать, что вкусил все, что предлагает мужчине жизнь?
– Боюсь, великий хан, что война предлагает нам не столько жизнь, сколько смерть. – Я рассмеялся, но без особого веселья.
– Каждый человек умрет, – сказал Хубилай довольно сухо. – Смерть некоторых, по крайней мере, менее постыдна, чем смерть других. Ты предпочитаешь умереть как чиновник, постепенно старея, слабея и увядая? Неужели ты боишься, Марко?
– Я не боюсь, великий хан. Но что, если война затянется надолго? Или так никогда и не будет выиграна?
Еще более сухим тоном он произнес:
– Лучше сражаться за проигрышное дело, чем быть вынужденным признаться потом своим внукам, что ты вообще никогда не сражался. Вах!
Принц Чимким подал голос:
– Могу заверить вас, отец, что Марко Поло не из тех, кто уклоняется от борьбы, да и трусом его тоже не назовешь. Однако вы должны проявить к нему снисходительность, ибо в настоящий момент Марко слегка потрясен недавним несчастьем. – Он вкратце рассказал Хубилаю о трагедии, подчеркнув, что все произошло случайно.
– Понятно, значит, ты лишился женщин, которые тебе прислуживали, и возможности самому служить женщинам, – с сочувствием произнес великий хан. – Ну что же, тебе придется преодолеть путь до провинции Юньнань слишком быстро, чтобы иметь нужду в служанках, и ты будешь слишком сильно уставать каждый вечер, чтобы мечтать о чем-либо, кроме сна. Когда ты доберешься туда, то, разумеется, сможешь вместе с остальными воинами принять участие в грабеже и насилии. Возьми себе рабов, выбери женщин для услужения. Веди себя так, словно ты рожден монголом.
– Хорошо, великий хан, – произнес я покорно.
Он откинулся и вздохнул, словно сожалея о том, что старые добрые деньки прошли, и пробормотал, вспоминая:
– Мой великий дед Чингис, говорят, родился, сжимая в крошечном кулачке сгусток крови, по которому шаман предсказал, что он прольет в своей жизни много крови и многого достигнет. Предсказание исполнилось. И я до сих пор вспоминаю, как он говорил нам, своим внукам: «Мальчики, для мужчины нет большего наслаждения, чем убивать своих врагов, а затем, вымазавшись в их дымящейся крови, насиловать их непорочных жен и девственных дочерей. Нет ничего восхитительнее чувства, которое испытываешь, изливая струю jing-ye в женщину или девочку, которая рыдает, всячески сопротивляется, ненавидит и проклинает тебя». Так говорил Чингисхан, Бессмертный Монгол.
– Я буду помнить об этом, великий хан.
Он снова сел прямо и сказал:
– Не сомневайся, ты сможешь привести в порядок свои дела перед отъездом. Но постарайся закончить все как можно быстрей. Я уже выслал вперед всадников, чтобы они подготовили вам дорогу. Если по дороге туда ты сумеешь нарисовать для меня карты этого пути – такие же, как карты Шелкового пути, созданные твоими родственниками, – я буду благодарен и щедро тебя награжу. И еще, если во время путешествия ты сможешь добраться до беглеца министра Пао, я разрешаю тебе убить его, и за это ты тоже получишь награду. А теперь ступай и собирайся в путешествие. Я приготовлю быстрых лошадей и надежный эскорт. Сообщишь мне, как только будешь готов.
«Вот и хорошо, – думал я, возвращаясь в свои покои, – это, по крайней мере, позволит мне скрыться от своих врагов при дворе – wali Ахмеда, госпожи Чао, Ласкателя Пинга и кого-то там еще, я ведь могу лишь гадать, кто нашептывал мне угрозы. Уж лучше пасть в открытом сражении, чем от руки того, кто подкрадывается незаметно со спины».
У меня в покоях находился придворный архитектор, который производил замеры, что-то бормотал себе под нос и резким голосом отдавал приказы команде рабочих, уже начавших убирать разрушенные стены и крышу. К счастью, бо́льшая часть личных вещей и ценностей, находившихся в спальне, осталась целой. Ноздря тоже был там, он поджег ладан, чтобы очистить воздух. Я приказал ему уложить мне одежду для путешествия и собрать легкий вьюк с необходимыми вещами. После этого я собрал вместе все свои дорожные заметки, которые делал с тех самых пор, как покинул Венецию, и отнес их в комнату отца.
Он слегка удивился, когда я уронил кипу перед ним на стол, потому что это была целая гора грязных измятых листов всевозможных размеров.
– Я буду очень тебе обязан, отец, если ты отправишь это к дяде Марко, когда в следующий раз поручишь отвезти какой-нибудь груз товаров конному разъезду на Шелковом пути, и попросишь отправить их в Венецию, на сохранение моей мачехи Фьорделизы. Записки, может быть, покажутся интересными какому-нибудь космографу в будущем, если, конечно, он сможет расшифровать их и привести в порядок. Я намеревался сам это сделать – когда-нибудь, – но мне приказано отправиться с миссией, из которой я могу и не вернуться.
– Правда? Что за миссия?
Я рассказал ему все, с приличествующей случаю драматической мрачностью. И, признаться, меня сильно удивила реакция отца, ибо он сказал:
– Я завидую тебе: ты делаешь то, чего я никогда не делал. Ты должен ценить возможность, которую предоставил тебе Хубилай. Da novèlo tuto xe belo[215]. Немногие из белых людей видели, как воюют монголы, и выжили, чтобы потом рассказать об этом остальным.
– Я надеюсь выжить, – сказал я. – Однако сие не единственная моя цель в этой кампании. Я хочу многому научиться, ибо мне еще многое в жизни предстоит сделать. И поэтому не стану зря терять время.
– Да-да, Марко. Из всего на свете можно извлечь пользу.
– И прибыль, я полагаю?
Похоже, мое замечание задело отца.
– Мы с Маттео оба купцы, и я хотел бы, чтобы мой сын продолжил династию. Это правда. Однако, Марко, ты не должен смотреть на все с точки зрения купца, постоянно спрашивая себя: «На что это может сгодиться? И сколько это стоит?» Оставь эту грязную философию для торговцев, которые никогда не выходили за двери своей лавки. Ты едешь на границу самой обширной в мире империи. Будет жаль, если ты привезешь домой всего лишь прибыль и не привезешь хоть немного поэзии.
– Да, кстати, – сказал я, – это напомнило мне одну весьма поэтическую историю. Могу я отправить одну из твоих служанок с поручением?
Я послал ее в помещение для рабов, велев привести мне турчанку по имени Мар-Джана, которая раньше принадлежала госпоже Чао Ку Ан.
– Мар-Джана? – повторил отец, когда служанка вышла. – Турчанка? Вроде я о ней слышал.
– Да, ты знаешь ее, – подтвердил я. – Мы говорили о ней прежде. – И я рассказал отцу целую историю, начало которой он услышал много лет тому назад.
– Да это же настоящий роман! – воскликнул он. – Со счастливым концом! Господь не всегда отдает долги только по воскресеньям. – И тут он в изумлении широко раскрыл глаза, так же как и я совсем недавно, когда впервые увидел Мар-Джану. Женщина вошла, улыбаясь, в покои, и я представил ее отцу.
– Моя госпожа Чао, кажется, не очень-то этому рада, – застенчиво сказала мне гостья. – Но она говорит, что теперь я ваша собственность, господин Марко.
– Совсем ненадолго, – сказал я, достав бумагу об освобождении из своего кошеля и отдав ее Мар-Джане. – Вы снова принадлежите себе самой, как того и заслуживаете, и, надеюсь, я больше никогда не услышу, что вы называете кого-нибудь своим господином.
Одной дрожащей рукой она взяла бумагу, а другой вытерла слезы со своих длинных ресниц. Казалось, что ей трудно найти слова, чтобы заговорить.
– И теперь, – продолжил я, – царевна Мар-Джана из Каппадокии может выбрать любого мужчину, при этом дворе или при любом другом. Но если сердце вашего высочества принадлежит до сих пор Ноз… Али-Бабе, то он ждет вас в моих покоях дальше по коридору.
Женщина склонилась в поклоне ko-tou, но я схватил ее за руки и поднял, потом повернул к двери, сказав: «Идите к нему», – и она пошла.
Отец проводил Мар-Джану одобрительным взглядом, а затем спросил меня:
– Ты не хочешь взять Ноздрю с собой в Юньнань?