– Нет. Их разлука длилась больше двадцати лет. Так позволь им пожениться как можно скорее. Ты присмотришь за приготовлениями к свадьбе, отец?
– Да. И я подарю Ноздре бумагу о его освобождении в качестве свадебного подарка. Я имею в виду – Али-Бабе. Думаю, нам надо привыкнуть обращаться к нему более уважительно, ведь теперь он станет свободным человеком и супругом царевны.
– Но прежде чем это произойдет, я на всякий случай схожу и удостоверюсь, что он упаковал мои принадлежности. Ну что же, я прощаюсь с тобой, отец, на случай, если не увижусь больше с тобой и дядей Маттео до отъезда.
– Прощай, Марко, и позволь мне кое-что добавить относительно того, чтобы ты продолжил династию купцов. Увы, из тебя никогда не выйдет хорошего торговца. Ты только что отпустил ценную рабыню, вообще не взяв за это денег. Ты ведь освободил ее даром?
– Да, отец.
– Мало того, ты вообще не извлек из этого никакой прибыли. Ты освободил Мар-Джану без звуков фанфар, красивых слов и благородных жестов, упустив возможность позволить ей расцеловать тебя и поплакать в твоих объятиях, пока огромная аудитория восхищенно рукоплескала бы тебе, а писцы сделали бы записи об этом великом благодеянии для будущих поколений.
Ошибочно посчитав, что отец говорит совершенно серьезно, я произнес с некоторым разочарованием:
– Ссылаясь на твои же собственные поговорки, отец: сначала ты зажигаешь светильники, а потом подсчитываешь фитили в свечах.
– Хороший купец не станет раздавать вещи даром. Мало какой человек не испытывает гордости от собственного благородства. Ясно, что ты не знаешь стоимости вещей. Увы, сейчас я окончательно понял, что из тебя не получится торговца. Надеюсь, что ты станешь поэтом. Прощай, сынок, и возвращайся обратно невредимым.
До отъезда мне удалось увидеться с Мар-Джаной еще раз. На следующее утро они с Ноздрей, вернее, теперь уже с Али пришли попрощаться и поблагодарить меня за то, что я способствовал их воссоединению. Они поднялись рано, чтобы застать меня, и, очевидно, провели перед этим бурную ночь, которую делили, потому что одежда их пребывала в беспорядке, а глаза были заспанными. Однако оба выглядели необычайно счастливыми и, пытаясь описать мне восторг от того, что снова вместе, просто не могли подобрать слов.
Ноздря начал:
– Это было почти…
– Нет, это было как… – сказала она.
– Да, разумеется, это было как… – произнес он. – Все двадцать лет, с тех пор как мы расстались… это было, как если б их… ну…
– Давай, давай, – произнес я, смеясь над его косноязычием. – Никогда еще ты не был таким плохим рассказчиком сказок.
Мар-Джана тоже рассмеялась и в конце концов объяснила, что они имели в виду:
– Двадцати прошедших лет словно никогда и не было.
– Мар-Джана до сих пор считает, что я красив! – воскликнул Ноздря. – А она, по-моему, стала еще красивее, чем была!
– У нас так же кружится голова, как у юнцов, впервые познавших любовь, – сказала женщина.
– Я счастлив за вас, – произнес я. И, хотя по возрасту оба вполне годились мне в родители, добавил: – И желаю вам вечного наслаждения, молодые возлюбленные.
После этого я зашел к великому хану – чтобы забрать письмо к орлоку Баяну – и обнаружил, что у него уже были посетители: придворный мастер огня, которого я видел днем раньше, придворный астроном и придворный золотых дел мастер – с этими двумя я встречался некоторое время тому назад. У них у всех были необычайно красные глаза, но в них сверкало что-то похожее на возбуждение.
Хубилай произнес:
– Эти господа придворные желают, чтобы ты взял с собой в Юнь-нань кое-что, что у них имеется.
– Мы провели на ногах всю ночь, Марко, – сказал мастер огня Ши. – Теперь, когда ты открыл способ перевозить воспламеняющийся порошок на большие расстояния, мы желаем посмотреть, как он будет вести себя в сражении. Я всю ночь смачивал его и сушил, превращая в брикеты, а потом дробил на маленькие катышки.
– Et voilà[216], я приготовил для них новые сосуды, – добавил господин Пьер, золотых дел мастер, показав мне блестящий латунный шар величиной с его голову. – Мастер Ши рассказал нам, как ты уничтожил половину дворца всего лишь при помощи содержимого одного глиняного горшка.
– Не половину, – запротестовал я. – Это была всего лишь…
– Какая разница? – нетерпеливо спросил он. – Если простой горшок с крышкой привел к таким последствиям, то мы посчитали, что более твердая оболочка сделает его еще разрушительнее. Мы остановились на латуни.
– Я решил, сравнив небесные тела, – сказал астроном Джамаль-уд-Дин, – что сосуд круглой формы подойдет лучше всего. Его можно точно и далеко запустить рукой, или при помощи катапульты, или даже покатить в сторону врага, и круглая форма – обратите внимание! – наиболее эффективно распределит его разрушительную мощь во все стороны.
– Поэтому я сделал такие вот шары, состоящие из двух половинок, – сказал господин Пьер. – Мастер Ши наполнил их катышками порошка, а затем я накалил их на огне, соединив вместе. Только внутренняя сила теперь сможет их разделить. Но когда это произойдет – les diables sont déchaînés![217]
– Вы с орлоком Баяном будете первыми, кто применит huo-yao на войне. Мы сделали дюжину таких шаров. Возьми их с собой, и пусть Баян воспользуется ими, как сочтет нужным. Они должны сработать.
– Легко сказать, – произнес я. – А как воины их подожгут?
– Видишь эту нить, которая напоминает фитиль? Ее вставили еще до того, как были соединены обе половинки. Она из хлопка и обвита вокруг содержимого huo-yao. Как только ее подожгут – можно воспользоваться тлеющей лучиной, – успеешь досчитать лишь до десяти, прежде чем пламя доберется до порошка.
– А не могут эти ваши шары воспламениться случайно? Мне бы не хотелось по дороге разнести несколько караван-сараев.
– Не бойся, – сказал мастер Ши. – Главное, не позволяй каким-нибудь женщинам играть с ними. – И сухо добавил: – У иудеев в одном из благодарственных молебнов есть слова: «Благодарю тебя, о Господь наш, за то, что не создал меня женщиной».
– Правда? – заинтересовался мастер Джамаль. – В нашем Коране тоже есть нечто похожее, в четвертой суре: «Мужчина выше женщины по качествам, которыми Аллах одарил одного, чтобы он был превыше другого».
Я решил, что голова у старика от недосыпа плохо соображает, раз он начал дискуссию о недостатках женщин. И вознамерился положить конец досужим разговорам, сказав:
– Я с удовольствием возьму эти шары, если великий хан не против. Хубилай жестом показал, что он согласен, и трое придворных поспешили прочь, чтобы погрузить дюжину шаров на моих вьючных лошадей. Когда они ушли, Хубилай обратился ко мне:
– Вот послание для Баяна, запечатанное и скрепленное цепочкой, чтобы ты мог безопасно носить его на шее под одеждой. А вот это охранная грамота на желтой бумаге, точно такая же была у твоих родственников. Однако тебе не понадобится часто ею пользоваться, потому что я вручаю тебе еще и это: более приметную пайцзу. Тебе надо просто повесить ее себе на грудь или прикрепить к седлу. При виде пайцзы все в этом государстве будут делать ko-tou и оказывать тебе всевозможное гостеприимство и помощь.
Пайцза представляла собой дощечку или медальон, шириной с мою руку и длиной с ладонь, сделанный из слоновой кости и с серебряным кольцом, за которое можно было его подвесить. Пайцзу украшали золотые письмена на монгольском языке, которые говорили о том, что все люди должны приветствовать меня и подчиняться, ибо я являюсь посланником великого хана.
– И еще, – продолжил Хубилай, – на всякий случай я приказал придворному мастеру вырезать для тебя персональную yin – печать.
Это была маленькая плашка из мягкого камня темно-серого цвета с красными прожилками, в дюйм шириной и в палец длиной, закругленная с одной стороны для того, чтобы ее было удобно держать в руке. Гладкая лицевая поверхность была покрыта гравировкой. Хубилай показал мне, как припечатывать этой поверхностью пропитанную чернилами тряпочную подушечку, а потом ставить печать на бумагу, если требовалась моя подпись. Я бы никогда не признал в отпечатке, который yin оставляла, свое имя, но не мог не восхититься тонкостью работы.
– Это хорошая yin, и она будет служить тебе вечно, – сказал Хубилай. – Я приказал мастеру изготовить ее из мрамора – камня, который хань называют цыплячьей кровью. Что касается тонкости гравировки, то мастер Лиу так опытен, что он может написать целую молитву на единственном человеческом волосе.
Таким образом, я покинул Ханбалык и отправился в Юньнань, везя с собой кроме своей собственной поклажи, одежды и других необходимых лично мне вещей двенадцать латунных шаров с воспламеняющимся порошком, запечатанное послание для орлока Баяна, охранную грамоту, пайцзу и вдобавок еще свою личную yin. Вот как выглядело мое имя, написанное иероглифами:
Отправляясь на войну, я не был уверен, скоро ли вернусь и вернусь ли вообще. Но, как сказал Хубилай-хан, личная yin могла служить мне вечно, так же как и мое собственное имя.
Часть девятаяТибет
Глава 1
Путешествие от Ханбалыка до того места, где орлок Баян вел свои военные действия, оказалось долгим: дотуда было примерно столько же ли, сколько от Ханбалыка до Кашгара, но мы – я и двое моих сопровождающих – ехали налегке и поэтому быстро. Мы везли с собой только все самое необходимое – никакой еды, посуды или постельных принадлежностей. Самое тяжелое, что у нас было, – это заполненные порошком латунные шары, равномерно распределенные между тремя запасными лошадьми. Кстати, нам выделили самых быстрых скакунов, в том числе и для перевозки груза, поэтому вся шестерка лошадей была способна передвигаться походным монгольским шагом. Хубилай объяснил, что, как только какая-нибудь лошадь начнет выказывать признаки усталости, нам нужно остановиться и сделать передышку на одной из почтовых станций, созданных министром дорог, где нам незамедлительно предоставят шестерку свежих скакунов.