Оно лежало возле тропинки, на примятых земляничных листьях. Рот был раскрыт, зубы оскалены, глаза остекленели. Над трупом вились три или четыре мухи, но в первое мгновение я даже не заметил их.
Это было тело собаки.
ГЛАВА ХV
– Ой, – как-то сдавленно пискнула Изабель.
Она даже не попыталась воспользоваться случаем и лишний раз прижаться ко мне. Я же стоял как дурак и во все глаза глядел на мертвое животное.
Собака была маленькая, левретка, как две капли воды похожая на Жужу, – но у Жужу имелось небольшое пятнышко на правой передней лапе, а у этой ничего подобного не было. Закусив губу, я наклонился над трупиком, отогнал мух и тщательно осмотрел тонкую шейку.
Так и есть. Собака удавлена. Злость и жалость переполняли меня. Кому, кому мог помешать маленький, смешной и беззащитный зверек? А вдруг собака тоже принадлежит Веневитиновым... Черт возьми! Ведь Старикова отпустили как раз сегодня утром!
Нет, нет, нет. Нельзя. Ни в коем случае не стоит делать поспешных выводов из событий, которые могут в конце концов объясняться обычным совпадением. Нужны улики, нужны надежные свидетельские показания, нужны... Ах, черт возьми! Черт возьми!
«Какие улики, Марсильяк? Какие показания? – одернул я сам себя мысленно. – Вы со своим чистоплюйством смешны, месье! Положим, кто-то убивает собак... Но ведь законом это не запрещено, так? Или не так? Какое вам вообще до какого-то сумасшедшего дело? Ваша задача – искать исчезнувшего Петровского Ивана Сергеевича, будь он неладен...»
– Что происходит, Аполлинер? – тихо спросила Изабель.
Я вытер платком лоб. День обещал быть жарким.
– Не понимаю, – устало признался я. – Я совсем запутался.
И я рассказал ей о Веневитиновых, которых так не любят в N, о Старикове, о телеграмме губернатора. Но на том не остановился. Я поведал мадемуазель Плесси о своих нелепых надеждах, связанных с расследованием убийства пассажира, о переполохе, который произвела телеграмма со словами «совершенно секретно», о том, что баронесса Корф на самом деле прислана из Петербурга. Словом, рассказал почти все, не упомянув лишь о ключе. Надо признаться, реакция Изабель ни капли не удивила меня.
– О, как интересно! – воскликнула она. – Интереснее, чем любой роман!
Я только плечами пожал. Роман, да... Но то, что в романе кажется закономерным предметом повествования, в жизни обычно смотрится убого, жалко и грязно. Сколько уголовных романов повествует об убийствах – и насколько отвратительны последние в действительности... Особенно вот такие убийства исподтишка, гнусные и совершенно бессмысленные. Кому, кому могла помешать эта несчастная собака?
– Вы найдете того, кто убил ее? – спросила Изабель.
Если бы я мог, ответил бы утвердительно. Но я предвидел, что пока в городе находится баронесса Корф, все силы будут брошены на поиски исчезнувшего тела. А значит, мне вряд ли удастся изобличить Старикова, если и впрямь он принялся убивать собачек.
Я кликнул Онофриева с Соболевым, велел им продолжить осматривать лес, напомнил о награде и в сопровождении Изабель двинулся к усадьбе. Мертвую собаку я завернул в шаль моей спутницы. И, хотя платок был совсем новый, мадемуазель Плесси рассталась с ним без колебаний.
– Право же, господа, я не могу...
– Госпожа баронесса, вы так нас обяжете! Мы столько наслышаны о вас и вашем муже...
– Да, сударыня, мы будем счастливы видеть вас! Такой праздник... Фейерверки выписаны из Парижа... Не обидьте!
В таких или примерно таких словах Веневитиновы уламывали столичную гостью оказать им честь присутствовать на свадьбе их дочери с Максимом Ивановичем. Тут же присутствовал и Григорий Никанорович Ряжский, который сулил баронессе Корф, что она многое потеряет, если не согласится. Такое торжество! А угощение, угощение... И потом, раз тело Петровского до сих пор не найдено, не исключено, что Амалии Константиновне придется задержаться. У нее такая сложная работа... В конце концов, почему бы ей немного не развеяться?
– Уломали, господа, – промолвила баронесса с улыбкой. – Хорошо, я буду на свадьбе. И от всей души поздравлю невесту и достойного молодого человека, ее жениха.
Андрей Петрович Веневитинов засиял, как новенький алтын. Какие люди, какая честь! Он счастлив будет принять баронессу под своим кровом... Кстати, где она остановилась?
– Я ведь приехала только сегодня и как-то не имела возможности подумать об этом, – призналась баронесса.
Анна Львовна Веневитинова немедленно принялась за дело. У них просторный дом, на свадьбу приехали самые приличные люди. Не угодно ли будет баронессе остановиться у них? Если ей понадобится отлучиться в N, лошадей и прочее ей предоставят...
Столичная гостья стала отнекиваться и твердить, что ей неловко стеснять кого бы то ни было, и вообще она предпочитает гостиницы. Мне надоело слушать дамский вздор, и я вышел из-за деревьев. Изабель скользила за мной бесшумной тенью. Глаза ее были сухи, лицо потеряло свою привычную живость.
– А, господин Марсильяк! – вскричал исправник, завидев меня. – Что новенького, сударь? Мы обошли Лепехино, расспросили крестьян, но никто ничего не видел. Вот и Антон Фаддеич, – он кивнул на брандмейстера, скромно стоявшего в сторонке, – обыскал со своими людьми все озеро, но и там ничегошеньки не нашел. А вы чем нас порадуете?
– Боюсь, что ничем, – угрюмо ответил я и развернул шаль.
Анна Львовна ахнула, всплеснула руками и повалилась в обмороке. Учитель верховой езды, присутствовавший при нашем разговоре, едва успел подхватить ее.
– Это Топси, – буркнул Веневитинов, играя желваками. – Утром мы ее хватились, думали... – Он резко оборвал себя. – Где вы ее нашли?
Я рассказал. Андрей Петрович отвернулся.
– Тоже задушена? – тихо спросил он, глядя, как горничные приводят в чувство его жену.
Я кивнул.
– Н-да-с, – изрек Веневитинов и более ничего не сказал.
Он отошел к жене и, так как она пришла в себя, стал успокаивать ее. Ряжский смотрел на меня, качая головой.
– О, Аполлинарий Евграфович, Аполлинарий Евграфович... Умеете же вы быть в центре внимания, – добавил он так, чтобы никто, кроме нас, слов не расслышал.
Вот тут, по правде говоря, я подумал, что, если бы несколькими часами ранее баронесса наговорила ему вдвое больше колкостей, он все равно заслужил худшего. Передав собаку дворецкому, который почтительно принял хрупкое тельце, я подошел к Анне Львовне.
– Скажите, сударыня... Ваши мальчики сегодня все время были дома?
– Вы что, думаете... – начала Анна Львовна, но тут же обмякла и махнула рукой. – Люсиль! Подойдите сюда.
На ее зов из дома вышла мадемуазель Бланш. Хорошенькая француженка, краснея, подтвердила, что Поль и Николя сегодня никуда не отлучались, а если и играли, то только в саду.
– Вот видите, – сказал Веневитинов, пожимая плечами. – Значит, все-таки... И для чего только его отпустили?
– А может быть, Зацепин, бывший управляющий? – резко спросил я.
Анна Львовна поморщилаеь.
– Зацепин уже два месяца в Москве, – заявил Андрей Петрович. – Сюда он точно не заявится.
– А Антипка Кривой, конокрад? – допытывался я. – Говорят, вы с ним здорово не поладили.
Веневитинов взглянул на меня, и в его глазах замелькали смешинки.
– Верно, – подтвердил он спокойно. – Но ваш Антипка прекрасно понял, что он не жилец, если еще хоть раз сунется сюда.
– Вы плохо его знаете, – сердито сказал я.
– Было бы куда прискорбнее, если бы я знал его хорошо, – парировал Андрей Петрович. – Думаете, его работа?
Я хотел честно ответить, что покамест вообще не знаю, что и думать, но Веневитинов не стал дожидаться моего ответа.
– Вы останетесь на обед, Аполлинарий Егорович?
– Евграфович, – поправил я.
– Простите... Евграфович. Милости просим! И вашу невесту, Аполлинарий Евграфович, тоже приглашаем к столу, – добавил он, скользнув по Изабель равнодушным взглядом.
Я уже устал опровергать, что Изабель не моя невеста. Однако мадемуазель Плесси просияла и на ломаном русском заверила месье Андре, что будет счастлива принять его приглашение.
Мне ничего не оставалось другого, как присоединиться к ее словам.
ГЛАВА XVI
Справедливости ради следует сказать, что обед превзошел все мои ожидания – как в части содержательной, ибо повар-француз оказался настоящим кудесником, так и в части сопроводительной, если разуметь под нею разговоры за столом. Потому что баронесса Корф, на которую, очевидно, таланты повара произвели совершенно неизгладимое впечатление, разговорилась несколько больше обычного и поведала нам о том, кем был бесследно пропавший Иван Сергеевич Петровский.
– Я вижу, господа, что, хотя мое пребывание здесь было предписано держать в секрете, но тем не менее все вы уже осведомлены о том, кем я являюсь. – Кокетливая улыбка. – И я понимаю, что всем вам не терпится узнать, кто же на самом деле был злосчастный Петровский и почему нам так необходимо его отыскать.
Исправник кашлянул.
– Есть мнение, – заметил он, ни к кому конкретно не обращаясь, – что господин Петровский принадлежал к вашему ведомству.
Баронесса Корф усмехнулась.
– С точностью до наоборот, господа, – отозвалась она. – На беду нам, тот, кто известен вам под фамилией Петровский, являлся секретным немецким агентом.
И дальше последовала совершенно умопомрачительная история. Как оказалось, на самом деле Петровского звали Клаус Леманн, и он был заслан в Россию с заданием выкрасть у некоего рассеянного ученого те самые чертежи – восемь листков на голубой бумаге, – пропажа которых столь сильно опечалила генерала Багратионова. Сам Леманн прибыл в нашу страну под видом Фридриха Хенесса, торговца немецкими духами.
– Ну прямо-таки несусветная глупость, его же сразу должны были разоблачить, – заявила Анна Львовна, поводя пухлым плечом. – Никаких немецких духов не бывает, есть лишь духи французские, и только.