– Почему не успел? Они вместе в поезде...
Тут кондуктор спохватился и хотел прикусить язык, но было уже поздно.
– В поезде, значит, встретиться условились? Почему?
– Потому что Альфреду так удобнее, – огрызнулся Николай. – Он как раз из Москвы ехал.
– Когда именно? Когда они должны были встретиться?
Николай закусил губу и отвернулся.
– Пять дней тому назад, – наконец выдавил он из себя.
– Что было дальше?
– Дальше? Господи... Альфред был в вагоне. В Глухове я впустил Ваську...
– Почему именно в Глухове? Что он там делал?
– У него был знакомый ювелир, которому он продавал колечки.
– А в Петербурге разве нельзя?
– В столице полицейские на каждом шагу. А Глухов... Провинция, тут все проще. И потом, в таком деле знакомые надежнее. Васька осторожный был человек.
«Недостаточно все-таки осторожный», – подумал я, вспомнив, в каком виде впервые обнаружил Ваську.
– Итак, Альфред в вагоне, Васька тоже сел. И что?
– Да ничего, – угрюмо пробормотал Николай, избегая моего взгляда. – В Глухове буфет, стоянка пятнадцать минут. Я даже не заметил, откуда эти появились...
«Дама и молчаливый», – отметил я про себя.
– Ну, двое, которых он обокрал. И как они смогли его найти? Чудеса...
– Дальше что было?
– Я пошел его предупредить. Дама хотя и улыбалась, но вид у нее был того... нехороший. Может, она кольцами дорожила очень? Деньги-то в чемоданчике небольшие были. Я зашел к Альфреду в купе, шепнул Ваське, что так, мол, и так... Он махнул рукой и ответил, что ничего они не докажут, а если попробуют его обвинить, им же хуже будет. По-моему, он просто никак не мог сговориться с Альфредом о цене за паспорт.
Потом поезд тронулся. Я пошел по купе, смотрю, те двое куда-то делись... Честно говоря, у меня отлегло от сердца. Я вовсе не хотел скандала, у меня семья...
Он замолчал. На его лбу собрались мелкие капельки пота.
– Договаривай, – велел я.
Кондуктор сморщился, как от физической боли.
– Договаривать? Я пошел в соседний вагон, и... меня заперли в тамбуре. Я не мог вернуться в свой вагон. – Он побледнел. – Дергал ручку, пытался открыть дверь – никак... А потом услышал крики – голос Васьки. Он кричал что-то вроде: «Я не знаю, вы не имеете права...» А потом все стихло. На ближайшей станции я по перрону вернулся в вагон, вызвал старшего кондуктора, чтобы он отпер тамбур... Васьки не было. Альфред сказал мне, что произошло что-то нехорошее. По его словам, он не стал покупать паспорт, потому что внимательно рассмотрел его и понял, что тот поддельный...
«Однако Альфред-то знаток», – подумалось мне.
– Васька сказал, что все равно продаст паспорт кому-нибудь еще. И вышел из купе. Тут они его и прихватили, в коридоре... А что было потом, я не знаю. Альфред сказал, случилась драка и Васька, кажется, выпал из вагона. Я не поверил ему. То есть до конца не поверил... Потом уже, когда поезд отошел от станции, увидел, как те двое бегут по перрону к извозчикам. Они были целы и невредимы, а Васьки нигде не было. Но я не мог даже пойти в полицию, потому что мне стали бы задавать вопросы... А у меня семья, я не хотел терять место.
– Теперь все? – спросил я. – Больше ты ничего не припоминаешь?
Хомутов покачал головой.
– А что еще? Поезд приехал в Петербург, а там началось такое... Прибежал начальник станции, криво застегнутый, с ним какие-то в штатском... Всех допрашивали насчет пассажира с паспортом на имя Петровского. По всему было видно, что дело серьезное... И я здорово струхнул.
«Значит, моя телеграмма дошла по назначению», – понял я.
– Один господин потом все меня пытал... Чем-то я ему не понравился, верно.
– Что за господин? – заинтересовался я.
– Так ведь он мне не представлялся. А остальные его Аркадием Сергеевичем величали. Важная персона, по всему видать...
Изабель зевнула и отвернулась к окну.
– Но я стоял на своем: ничего не знаю, ничего не видел. И потом старший кондуктор Шемякин подтвердил, что кто-то закрыл меня в тамбуре. Формулярный список у меня безупречный, и меня отпустили. Стали составлять перечень пассажиров, кто ехал в том вагоне, чтобы их опросить... Смешно – там офицер один был с дамой, а дама вовсе не его жена. Тяжело ему дома-то придется.
В ответ я заметил, что тяжело придется ему самому, если он утаил от меня что-нибудь. Николай Хомутов стал клясться и божиться. У него семья! Он готов здоровьем детей поручиться... И он больше никогда, ни за что...
– Ладно, – кивнул я, открывая дверь, – убирайся. Пока я тебя не трону. Но если ты опять примешься за старое, тебе не поможет даже дядя-телеграфист. Понял?
Николай встал с дивана и шагнул к дверям. Изабель вновь углубилась в чтение, словно ничего не случилось.
– Ваше благородие... – несмело начал кондуктор.
– Что тебе?
– А Васька? Что с ним-то? Мне те, которые со мной говорили, ничего о нем не сказали...
– Умер он, – сообщил я. – Погиб. Можешь в церковь сходить, помянуть своего друга. С Васькой Столетовым все кончено.
И почему-то, хотя кондуктор был мне абсолютно несимпатичен, я подумал, глядя на его лицо, что он непременно поставит за упокой души своего друга самую большую и дорогую свечу.
Люди – странные существа. И тут мне нечего добавить.
ГЛАВА XXVII
– И все-таки это были вы, – укоризненно покачал я головой, обращаясь к Изабель.
Француженка непонимающе посмотрела на меня.
– О чем вы, Аполлинер?
– Сами знаете, – упрямо заявил я. – О тех ста рублях, которые вы положили мне в карман так же ловко, как полчаса назад подсунули мошеннику-кондуктору свой кошелек, пока он сидел рядом с вами на диване. Думаете, я такой глупый, что ничего не заметил?
– О! – Изабель покраснела. – Вы все-таки заметили?
– Ну, не заметил, но догадался, – проворчал я. – Кто же вы такая на самом деле, мадемуазель? А?
– Будто вы не знаете, – отозвалась француженка. – Я – Изабель Плесси, мне... ну, скажем, чуть больше двадцати, и я все еще не замужем. – Она кокетливо посмотрела на меня. – И вообще я рада, что трюк с кошельком удался. В романе он прошел без сучка без задоринки.
– В каком романе? – глупо спросил я.
Изабель протянула мне книгу, которую читала.
– Вот в этом! На девяносто шестой странице... Видите? Там инспектор подбрасывает подозреваемому улику, чтобы заставить его сознаться.
Несколько мгновений я молча смотрел на нее, но потом меня прямо-таки прорвало:
– Мадемуазель Плесси! Так вы провернули не самый достойный, скажем прямо, трюк только потому, что прочитали о нем в книге? Так, что ли?
– Ну да, – подтвердила она, обиженно хлопая ресницами. – А по поводу тех ста рублей, в которых вы меня обвиняете, – обидчиво продолжала она, – я и сама в полном недоумении, откуда они могли взяться. Впрочем, уверена, что вам их подложила какая-нибудь тайная поклонница.
Она торжествующе посмотрела на меня.
– И вообще, – продолжала Изабель, видя, что я безмолвствую и только время от времени потираю рукою лоб, который отчего-то вдруг заныл, – вообще странно, что вы приписываете мне какие-то недостойные мотивы... между тем как если бы не я, вы бы так и не разговорили мерзкого кондуктора, сообщника вора.
Она была права, тысячу раз права. Очень кротко я попросил у нее прощения и сказал, что, конечно же, заблуждался на ее счет. Поэтому я ничего так не желаю, как искупить свою вину перед ней.
– Правда? – расцвела мадемуазель Плесси. – Ну раз так, вы купите мне в Петербурге самый лучший зонтик от солнца! Договорились?
И в знак примирения она протянула мне свою ручку, которую я почтительно поцеловал.
Тает, тает Петербург в фиолетовых сумерках. А в просторной комнате, освещенной слабым светом лампы, мечутся тени...
Прибыв в Северную столицу, прежде всего мы с мадемуазель Плесси направились по адресу, где проживал Василий Агеевич Столетов, безвременно покинувший сей мир. О нет, никто не опередил нас, и все вещи мирно лежали на своих местах. По правде говоря, вещей было много, очень много, и на то, чтобы осмотреть все, должно было уйти время.
– Что мы ищем? – деловито спросила Изабель.
– Листки голубой бумаги с чертежами, – ответил я. – А еще – небольшой чемодан.
И мы принялись за дело.
Газеты. Счета. Стопки крахмальных воротничков. Галстуки. Подробная инструкция по различным способам завязывания оных.
Не то.
Изабель прежде всего полезла в книжки и принялась их трясти. Как она объяснила, в книги часто прячут разные бумаги. Но, похоже, не в случае с покойным Столетовым.
Я перерыл ящики стола, нашел фамилию глуховского ювелира и переписал ее в свою записную книжку. Хоть одного скупщика краденого притянем к ответу, и то хорошо.
Изабель покончила с книжками (которых, по правде говоря, было совсем немного), присела на корточки и заглянула под кровать.
– Что вы там нашли? – поинтересовался я.
– Да ничего особенного, – отозвалась она, убирая пряди, выбившиеся из прически. – Там паутина. И ночная ваза. И еще какой-то чемодан.
– Чемодан? – воскликнул я и бросился к кровати.
Совместными усилиями мы извлекли его наружу и со значением поглядели друг на друга.
– На нем нет паутины, – сказала Изабель.
– И почти нет пыли, – заметил я.
Откинули крышку. Ничего. Я прощупал все швы, тщательно обследовал дно. В следующее мгновение крышка отвалилась сама собой, и я увидел хитроумное углубление, о котором бы нипочем не догадался, если бы не знал, что за люди владели чемоданом прежде.
Я сунул руку в углубление. Изабель подалась вперед, с любопытством глядя на меня. Протекли несколько томительных секунд.
– Ну что? – шепотом спросила Изабель.
Я вытащил руку.
– Ничего, – сказал я. – Нет, погодите...
И я извлек наружу обрывок бумаги – уголок листка голубого цвета.
– Чертов мерзавец! – выпалил я. – Или он уронил чемодан и таким образом обнаружил тайник, или... Или не знаю что! Ну скажите на милость, что ему стоило оставить чемодан немцев в покое? Ведь тогда чертежи уже были бы у нас в руках! А теперь ищи их по всему Петербургу... а то и в Берлине...