— Стойте! — крикнул он во весь голос. — Остановитесь, сумасшедшие!
Толпа остановилась и застыла оторопев. Жук смело сделал несколько шагов навстречу. Но не успел он еще толком опомниться, как все испуганно шарахнулись назад и кинулись врассыпную с криками ужаса:
— Нечистый!.. Сатана!.. Сообщник их адский!.. Спасайтесь!..
— А-а-а!
Ошеломленный Жук подошел к пострадавшим. И тут потемнело у него в глазах.
— О-о-о! Что это с вами, друзья?! — вскрикнул Усатый, узнав боровика и сыроежку.
Но Шапочник и Рябенькая лежали в глубоком обмороке. Боровик еще лепетал в забытьи: «Лекарства» и «Рыжик Щербатый», а сыроежка не подавала уже признаков жизни…
Жук в отчаянье заломил было над головой руки. Но тотчас, не теряя присутствия духа, бросился спасать друзей. Раньше всего он смочил им росою виски и залепил на скорую руку кровоточащие раны листиками подорожника. Приведя их в сознание, он взобрался на высокий репейник и крикнул:
— Эй! Кто тут есть живой, отзовись!
— Что случилось? Что случилось? — зашуршали отовсюду кузнечики, сверчки и ящерицы. Даже зеленая жаба прибежала запыхавшись: «Батюшки-светы, что случилось?»
— Раненых нужно спасать от смерти, — ответил коротко Жук. — Давайте скорее сюда телегу.
— Сейчас! — затопотали торопливо кузнечики.
Мигом подкатила легкая бричка, запряженная резвой четверкой. Вокруг затолпился зеленый народ, пополз испуганный шепот: А кто это? За что их так? Но Жуку было не до разъяснений. Он быстро уложил раненых в бричку и сказал коням:
— Рысью к Озеру, друзья!.. Сами видите, дорога каждая минута!
Кузнечики-кони понеслись как ветер. Через час были уже у Озера. Жучиха выбежала во двор и испуганно всплеснула руками.
— Ой! Что это с ними, Жученька?!
— Не спрашивай, стели скорей постель, давай теплую воду и беги к Озеру за пиявками, — ответил спокойно Жук. — После все узнаешь…
Жучиха молча принялась за дело. А Жук, горячо поблагодарив кузнечиков за помощь, принялся за изувеченных. Уложив их в постель и напоив насильно малиновым соком, аккуратно обмыл и перевязал их многочисленные раны, приложив к ним целебные травы. Тем временем Жучиха привела двух стареньких пиявок. Бабуси осмотрели больных, покашляли, поугукали и сказали хозяевам:
— Не волнуйтесь, выздоровеют… Раны у них не смертельные, надо только испорченную кровь отсосать, чтоб не заразила здоровой.
К вечеру боровик с сыроежкой действительно пришли в себя. Правда, их еще лихорадило, но смертельная опасность безусловно миновала, это можно было сказать твердо. Больные лежали на чистой постели, за ними заботливо ухаживали друзья. Жук и Жучиха, зная, что в телах приятелей уже нет червяков, не сомневались в их выздоровлении. Но что же произошло на Тихой поляне? — не мог Жук заснуть спокойно…
РАДОСТНЫЕ ВЕСТИ
Прошло несколько тревожных недель, Боровик и сыроежка понемногу поправлялись и окрепли настолько, что могли, уже подняться с постели. Телесные раны заживали, но тем сильнее болели и кровоточили раны душевные, нанесенные крушением всех их надежд. Бывают в жизни такие дни, в которые она кажется постылой и невыносимой, — и именно такие дни переживали теперь оба выздоравливающие. Их взлелеянные мечты были разбиты, их заветные желания были безжалостно растоптаны, их веселье и счастье утонули в бездонной яме злобы и ограниченности, грибов. Для чего же выздоравливать, для чего жить, для чего слоняться по свету без цели и надежд?..
Особенно мучили несчастных докучливые мысли: какова судьба лекарств? Неужели гнилые неуки отыскали и уничтожили их? Страшно было представить себе это, но мысли донимали, как назойливые мухи. Неужели все пропало и грибы во веки веков отданы червякам на съедение?.. Неужели торжествуют победу на Тихой червивые, выжившие из ума деды со своей гнилой традицией: так жили наши отцы и деды от сотворения мира?..
Такие мысли мучили их больше незаживших ран, сверлили сердце и мозг, отбивали охоту жить. Часто хотелось им, зажмурив глаза навсегда, ринутся в черное беспамятство, часто хотелось бежать обратно на Тихую, грызть зубами врагов и силой тащить в счастливое будущее своих собратьев. Но оба были еще настолько слабы, что не могли двинуться с места, а сознание своего бессилия повергало их еще глубже в пучину отчаянья.
А тут еще начались первые осенние дожди. Небо затянулось серыми тучами и несколько дней с него лило и лило беспрерывно. Казалось, никогда уж не прорваться солнцу сквозь плотную пелену черных, низко нависших туч. Боровик с сыроежкой тоскливо смотрели на заплаканные окна и теряли последние надежды.
Один только Жук, будучи прирожденным оптимистом, постоянно утешал отчаявшихся друзей:
— Не печальтесь, не вешайте носы, ничего еще не пропало. Вы только выздоравливайте, это сейчас самое главное. Хандрить не о чем, я уверен, что дела на Тихой не так уж плохи. Вот увидите, пойдет тепленький дождик, молодые грибки так и подымутся, — а вы ж сами сказали, что успели таки за те дни дать лекарство сотне-двум надежной молодежи. И вы думаете, что здоровые потерпят гнилье возле себя? Да никогда в жизни! Так что выше голову, приятели! Счастье, что я наткнулся на вас вовремя, а то кто его знает, что было бы.
— Тоже мне счастье! — горько улыбнулся боровик. — Я вот иногда и сам думаю, что счастье, но сразу же убеждаюсь в обратном. Нет, не могу я быть счастливым, если несчастливы мои братья, если они гибнут в…
— А вы подождите! — перебил Жук Шапочника. — В жизни всяко бывает: нынче слезы, а завтра, глядишь, веселье… Как с погодой: сегодня дождь, а завтра — солнышко сияет.
— Ну, а лекарства? — горевала сыроежка. — Что если они уничтожат их от злости?
— И это не беда, — имел на все ответ Усатый. — Будете здоровы вы, будут здоровы те, которым вы дали лекарство, остальные убедятся, на них глядя, в правоте вашей, и, не сомневайтесь, найдутся сотни охотников, которые побегут на край света за новыми лекарствами. Самое трудное всегда — начало, а оно уже положено, сами знаете.
— А если всех здоровых уничтожат гниляки окаянные? — боялся боровик. — В них же столько злости, что всего можно ожидать.
— Ну, всех не уничтожат, пороху не хватит, — возразил Жук. — Друзей у вас, сами говорили, было немало, и среди молодежи, и среди зрелых грибов. Я даже предполагаю обратное, что здоровые гниляков прикончат, чтобы даже их запаха не было.
Как-то легче становилось на душе от непоколебимого оптимизма Усатого. Из всякого положения он находил выход, все видел только в светлых тонах. Для каждого находил доброе слово и совет. — «Золото — не Жук, — думали боровик с сыроежкой.
И Жук таки оказался прав.
Следующий день начался утром, сияющим, как улыбка. Радостно светило с неба солнце, игриво шелестел желтеющими листьями лес. В подсохшей траве деловито засуетились букашки, шумно рассаживались по кустам воробьиные стаи. А высоко-высоко в синеве печально курлыкали отлетающие журавли-эмигранты. Тяжело покидать родной край позолоченный.
Воспользовавшись хорошей погодой, запасливая Жучиха побежала в лес пособирать кое-чего на зиму. А Жук вывел своих подопечных на крылечко погреться, на солнышке и развлекал их своими добродушными шутками.
Вдруг видят — мчится из лесу Жучиха. Летит, словно кто-то за нею гонится, и кричит еще издалека, как ребенок:
— Вести с Тихой поляны! Вести с Тихой поляны!
— Ну-у!? — вскочили разом все трое на крылечке. — С Тихой поляны?
— Чтоб я так здорова была! — задыхалась Жучиха. — Ох, как я бежала…
— Выпей воды, ведь еле дышишь, — метнулся Жук за кружкой в дом.
Жучиха с жадностью выпила воду, отдышалась немного и начала рассказывать по-женски, подробно:
— Ну, слушайте! Собираю я сухую малину под бором, когда смотрю — плетется целая вереница букашек и козявок с детишками, да со всяким скарбом на плечах. Ну, совсем как переселенцы весною, когда реки разливаются. Погорельцы, что ли, думаю про себя, — что еще за диво? Ведь не птицы это, чтоб переселяться, когда зима на носу! Заинтересовали меня, знаете ли, эти путешественники. Уселись они в кружок полдничать, я и подошла к старой Букашке с детворою:
«Добрый день!» — говорю.
«Добрый день!»
«И куда это вы, — спрашиваю, — направляетесь, тетя?»
«Ах… и не спрашивайте! — отвечает. — Такая беда на нас свалилась, что пришлось из своего дома бежать, когда зима вот-вот нагрянет. Да еще из такого места, милушка, где нам разве только птичьего молока не хватало».
«Ха! Откуда-ж вы?» — спрашиваю.
«Да с Тихой поляны, сестричка… Из того, — говорит, — содома нынешнего, может, слыхивали»…
«Ничего я, тетушка, не слыхала, — говорю я удивленно. — Да что ж там такое происходит?»
«И сказать-то страшно, голубушка! — махнула рукой. — Такое творится, что горе да и только».
И начала мне рассказывать все, утирая слезы: — «На Тихой поляне я всю жизнь прожила, а такого не видала, Жучишенька… Было там тихо, спокойно — живи себе да радуйся, Вдруг несколько недель тому назад что-то с грибами случилось, кто их знает… Ну, обезумели все не иначе! Раскололись, слышите, на два лагеря, да и бьются меж собою. Каждый день у них споры да раздоры, драки, шум невероятный. А позавчера ошалели окончательно. Учинили, окаянные, такой бой, что трое деток моих растоптали в свалке. Вижу я, — пришла беда, их спорам конца-краю не видно, ну и говорю соседкам: бежим букашки-милушки из этого содома, пока нас тут всех грибы сумасшедшие не растоптали. Пособирали мы наскоро барахлишко, да айда с поляны! Вот и шатаемся сейчас, Жучишенька, как бездомные. Иду вот и не знаю, где с детками голову приклонить в чужом краю?..»
— Так-то рассказывала Букашка. Ну дальше я уже не слушала об ее горе, а помчалась домой, — закончила Жучиха. — Так хотелось рассказать вам все поскорее, что на бегу палец себе расшибла о корягу.
Жук на радостях расцеловал крепко свою хозяйку.
— Ну, умница! Три мешка тебе ягод сладких за такие новости!