В глазах у меня потемнело, и доклад вылетел из головы.
Стою я дурак-дураком, а Иван Фомич ободрительно на меня глядит и говорит потихоньку:
— Смелей, Челноков! Ведь ты же все хорошо знаешь!
Тут у меня будто выключатель какой в голове щелкнул, и сразу все осветилось. Я начал довольно тихо, а потом все громче и громче:
— В обширных южных степях нашей родины две тысячи лет назад кочевали скифы. Скифские поселения были распространены по всему Северному Причерноморью, и это могучее племя оставило в здешних краях многочисленные следы своего пребывания…
Тут у меня пошло и пошло без передышки и запинки. Я даже прочитал четверостишие из Бунина (это мне, конечно, Иван Фомич посоветовал):
Прибрежья, где бродили тавро-скифы,
Уже не те, — лишь море в летний штиль
Все так же сыплет ласково на рифы
Лазурно-фосфорическую пыль…
Словом, когда я окончил доклад горячим призывом создать археологический кружок и спасти какие еще можно остатки далекой старины, раздались дружные аплодисменты.
В кружок записалось около тридцати человек. Сенька Ращупкин тут же сделал список на листке и вложил в свой неизменный блокнот. Не понимаю, как ему не надоедает все записывать! И ведь никто его не заставляет. Старшая вожатая Капитолина Павловна очень хвалит Сеньку за эту книжечку и советует всем звеньевым брать с него пример.
В бюро кружка выбрали трех человек: Ивана Фомича, меня и Ваську Таратуту.
Потом встал председатель колхоза Мирон Андреевич и сказал, что на время похода дает нашему кружку коня с телегой, но только без конюха.
Ребята захлопали ему еще громче, чем мне, и закричали, что с конем они управятся сами: ведь они потомственные казаки.
Иван Фомич сказал мне и Ваське Таратуте, что мы трое должны собраться, распределить обязанности и выработать план работы кружка.
Скорей бы отправиться в поход!
22 июня. Мама сегодня ходит печальная: прошло ровно десять лет с тех пор, как началась война и батя уехал в районный военкомат.
Я не помню прощания с ним, мне было только два года, а Арся помнит хорошо. Он тогда перешел во второй класс, и, если бы не оккупация, он кончил бы школу в прошлом году.
Наше горе тем сильнее, что батя погиб за месяц до победы, на подступах к Берлину…
К вечеру приехал Арся с дядей Толей. Арсю приняли работать на земснаряд, где капитаном товарищ Цедейко. Арся будет работать матросом.
Я спросил с беспокойством, справится ли он с работой.
— Постараюсь. Работа тяжелая, но ведь силенка и выносливость у меня есть…
— Смотри не посрами честь семьи Челноковых! — приказал я шутливо.
— Есть не посрамить честь семьи Челноковых, товарищ младший брат!
Потом Арся сказал, что ежедневно ездить в Цимлянскую невозможно и потому он будет жить на земснаряде с экипажем, а домой станет приезжать на воскресенье.
Сейчас Арся и дядя Толя сидят возле мотоцикла, разговаривают о переключении скоростей, о тормозах, об электропроводке, копаются в моторе…
Арся не отступится от дела, пока не изучит его как следует. Он уже заявил маме, что в понедельник поедет в район — сдавать экзамен на право вождения мотоцикла, а во вторник отправится в Цимлянскую — уже начнет работать.
Глава четвертая. Чрезвычайное происшествие в доме Ращупкиных (из дневника Гриши Челнокова)
23 июня. Перечитал я свой дневник. Опять получается, что пишу все про себя да про Ваську Таратуту. Ведь предупреждал меня Арся от… (Забыл, как слово называется.) И вот я решил рассказать про Сеньку Ращупкина, тем более что с ним недавно случилась забавная история.
Я уже писал, что Сенькин отец, Андрей Васильевич, — парторг нашего колхоза. Могу еще добавить, что он знаток метеорологии, такой науки, которая изучает давление атмосферы, ветры, дождики и все, что относится к погоде. Андрей Васильевич заведует гидрометеорологическим (вот какое длинное слово — 22 буквы!) постом. Этот пост — будка на открытом месте ращупкинского огорода. Она с решетчатыми стенками, в ней и около нее разные приборы. Сенька мне про них рассказывал, и я знаю, для чего они.
В первую голову есть там уличный термометр, он помещен в тени, чтобы солнце его не нагревало. Есть барометр, показывающий давление атмосферы; давление атмосферы важно знать, оно связано с изменением погоды. Флюгер на высокой мачте показывает направление и скорость ветра. По-научному этот прибор называется анемометр. Прибор гигрометр определяет влажность воздуха, то есть сколько в воздухе содержится водяных паров. Есть еще там дождемер. С его помощью измеряют количество осадков, то есть дождя и снега.
В семье Ращупкиных хранится большая книга «Метеорологический журнал», куда они записывают четыре раза в сутки наблюдения за приборами, сделанные в определенные часы. Андрей Васильевич следит за этим строго. Если ему приходится отлучиться по партийным делам, записи делают либо Сенька, либо его старшая сестра, восьмиклассница, нет, теперь уже девятиклассница Кира.
Очередная сводка наблюдений немедленно передается по телеграфу на областную гидрометеорологическую станцию, и там ею, вместе со многими другими, пользуются для предсказания погоды по области. А областные сводки идут в Москву, и по ним предсказывается погода на весь Союз.
Сенька Ращупкин очень гордится тем, что принимает участие в службе погоды, и, когда передают по радио сводку погоды, он задирает нос, хочет показать, что тут без него дело не обошлось. У Андрея Васильевича много книг по метеорологии, и Сенька их читает, хотя, конечно, не все понимает. Он переписал в свою знаменитую книжечку названия разных облаков по-латыни и щеголяет ученостью, особенно перед девчонками. Например, посмотрит на небо и заявляет:
— Ого! Кумулонимбусы идут! Готовьте зонтики!
И это значит, что собрались кучевые дождевые облака.
Или:
— Айда, ребята, в степь! Циррусы пошли на убыль, дождя не будет…
Циррусы — это перистые облака. После таких слов девчонки смотрят на Сеньку с уважением, а он задается…
Кроме метеорологических, Андрей Васильевич ведет фенологические наблюдения. Он каждый год записывает, когда появилась первая травка, когда раскрылись почки на кустах и деревьях, когда появились первые ягоды и плоды, когда начали и кончили падать листья, когда вскрылся и замерз Дон, когда прилетели скворцы и другие птицы, когда в первый раз закуковала кукушка, и всякое тому подобное. Эти записи Андрей Васильевич отсылает в Москву и говорит, что они имеют большое значение для изучения родной природы.
История, которая получилась с Сенькой Ращупкиным, как раз и вышла из-за метеорологии.
У Андрея Васильевича есть старинная книжка, издания 1890 года (в том году еще мой дедушка под стол пешком ходил!), под названием «Предсказание погоды», а написал ее французский ученый Габриель Далле. Вот что Сенька вычитал в книжке Далле (я решил выписать, как там напечатано, по старому правописанию, со смешными буквами ѣ и i и с твердыми знаками на конце слов):
«Весьма распространено повѣрье, что многiя животныя могутъ служить для предугадывания погоды.
Въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ употребляютъ слѣдующий способъ: берутъ лягушку или пiявку и помещаютъ ее въ склянку, вмѣстимостью съ большой стаканъ, закрывая кускомъ полотна. Воду надо переменять — лѣтомъ разъ въ недѣлю, а зимою разъ въ двѣ недѣли. Если пiявка остается на днѣ без движенiя, свернувшись въ спираль, то это предъ хорошей погодой; если она ползетъ вверхъ, то это къ дождю; если она кажется неспокойной — къ вѣтру; если она очень возбуждена и вылѣзла изъ воды — это къ грозѣ…»
Сенька задумал проверить, так ли это. В озерке на берегу Дона он за полчаса наловил пиявок, штук двадцать пять, посадил в стеклянную литровую банку с водой и обвязал сверху марлей.
А ночью случилась ужасная вещь. Пиявки прорвали марлю и расползлись по всему дому.
Сенькина сестра проснулась ночью оттого, что почувствовала у себя на шее что-то мокрое и холодное. Она провела по шее рукой и закричала от страха. Потом она догадалась, что это Сенькина пиявка.
Проснулась мать, зажгла лампу и сняла пиявку с Кириной шеи. Вдруг Кира закричала еще сильнее: на постели оказалась еще одна пиявка.
Кирина мать обнаружила пиявку у себя на голове. В доме начался переполох. Вбегая в Кирину комнату, Сенька наступил босой ногой на пиявку, поскользнулся, упал и набил себе шишку на лбу.
Пиявки обнаруживались в самых неожиданных местах: в крынке с маслом, в умывальнике, в Кириной коробке с духами, в горлышке чернильницы. А одна, здоровенная, особенно отличилась: залезла в батарейный приемник. Утром приемник отказался работать, пришлось его разобрать, и там нашли пиявку.
Вспомнив указание Далле, что быть грозе, если пиявки возбуждены и вылезают из воды, Сенька решил, что в этот день будет не просто гроза, а целая грозища, вроде тропической. Поэтому он не поехал с нами на рыбалку, а мы очень приятно провели время при чудесной погоде.
Женщины в доме Ращупкиных еще три дня жили в страшной панике, с опаской брались за любой предмет, ожидая, что в нем спряталась холодная, скользкая пиявка…
Сенька в пиявках разочаровался. Они не предсказывают погоду. Но в то же время он доволен: как-никак, это положение он доказал путем научного эксперимента. Но у Далле написано, что по лягушкам тоже можно предсказывать погоду.
Однако, когда Сенька заикнулся об этом, дома поднялся такой скандал, что от этого опыта пришлось отказаться.
— Вот видишь, Челнок, — сказал Сенька с горькой улыбкой, — как женские предрассудки мешают двигать вперед науку…
Я думаю, когда Сенька Ращупкин вырастет, он станет ученым-биологом.
Глава пятая. Атаманский курган (из дневника Гриши Челнокова)
24 июня. Когда я вчера списывал отрывок про пиявок по старому правописанию, мне в голову пришли разные мысли. Вот я переписал одиннадцать строчек и вспотел: до того трудно было следить, чтобы не наделать ошибок с этими «ятями» и «i» с одной палочкой. Мне стало жалко дореволюционных учеников, сколько им приходилось зубрить лишних правил. И у нас-то их хватает, а как они учились, несчастные?