В тот вечер дом сиял огнями, во всех окнах горели свечи, лестницы и двери украшали ветки падуба и плюща. После Куллодена волынщиков в горной Шотландии поубавилось, но по случаю праздника волынщика все же нашли, как и скрипача, так что над лестницей витала музыка, смешиваясь с головокружительными запахами ромового пунша, сливового пирога, миндальных пирожных и савойского печенья.
Джейми спустился поздно и чувствовал себя не вполне уверенно. Многих из гостей он не видел почти десять лет и, по правде говоря, не горел желанием встретиться с ними снова, чувствуя, что изменился и отдалился от них. Однако Дженни справила ему новую рубашку, вычистила и починила плащ, гладко причесала и заплела его волосы, и у него просто не было предлога, чтобы не спуститься к шумной компании и не оценить угощение.
– Мистер Фрэзер?
Пегги Гиббонс заметила его первой и, ничуть не смущаясь, поспешила к нему через комнату с сияющим лицом и распростертыми объятиями. Захваченный врасплох, он крепко обнял ее в ответ и моментально был окружен маленькой толпой женщин, которые восклицали, поднимали маленьких детей, родившихся после его отъезда, целовали его в щеки и гладили по рукам.
Мужчины вели себя более сдержанно, ограничиваясь грубоватыми приветствиями или хлопками по спине, пока Джейми проходил через комнаты, но в конце концов он удрал от этого общего внимания в кабинет лэрда.
Когда-то здесь был кабинет его отца, потом его собственный, а в годы его отсутствия здесь обосновался управлявший делами имения зять. Гроссбухи, реестры и счета были аккуратно сложены на краю обшарпанного письменного стола. Он провел пальцем по кожаным корешкам, ощущая удовольствие от прикосновения. В этих бумагах отражалось все: посевы и урожаи, бережные, осмотрительные покупки и приобретения, медленные приращения и неизбежные траты, составлявшие ритм жизни арендаторов Лаллиброха.
На маленькой книжной полке он нашел деревянную змейку, оставленную им здесь перед отправкой в тюрьму, как и многое другое, представлявшее ценность. Например, иконку, вырезанную из вишневого дерева, подарок его старшего брата, умершего в детстве. Он сидел на стуле за письменным столом, поглаживая основательно потертые изгибы змейки, когда дверь в кабинет открылась.
– Джейми? – произнесла она, застенчиво стоя на пороге.
Он не потрудился зажечь лампу в кабинете, и ее силуэт очерчивали лишь горевшие в коридоре свечи. Ореол светлых волос, распущенных, как у девушки, делал лицо почти невидимым.
– Может быть, ты помнишь меня? – спросила она, не решаясь войти в комнату без приглашения.
– Да, – сказал он, помолчав. – Да, конечно помню.
– Там музыка, – заметила она.
Так оно и было: из большой гостиной доносилось пиликанье скрипки, топот ног и бравые восклицания. Судя по всему, веселье было в разгаре. После такого гулянья многие гости под утро заснут прямо на полу.
– Твоя сестра говорит, что ты прекрасно танцуешь, – сказала она, все еще робко, но не без настойчивости.
– Да я невесть сколько времени не танцевал, – неуверенно возразил Джейми, вдруг почувствовав, что при звуках музыки ноги сами стали проситься в пляс.
– Это «Вереск, вот моя постель». Знаешь эту мелодию? Может быть, пойдем посмотрим, все ли ты забыл?
Она протянула ему маленькую изящную руку. Джейми встал, принял предложенную руку и сделал первые шаги в поисках себя.
– Это было здесь, – сказал он, обведя взглядом комнату, где мы сидели. – Дженни распорядилась убрать всю мебель, кроме одного стола с едой и виски. Скрипач стоял там, у окна. Молодая луна светила над его плечом.
Он кивнул в сторону окошка, в которое скребся куст, и на лице его промелькнул мимолетный отблеск того Нового года. Меня это неприятно кольнуло.
– Мы танцевали всю ночь напролет, иногда с другими, но главным образом друг с другом. А уже на рассвете многие отправились по народному обычаю гадать. Мы тоже пошли. Ты знаешь этот обычай: одинокие женщины закрывают глаза, кружатся, а когда открывают, то первое, что они увидят, должно рассказать им о суженом.
Было много смеха, когда гости, подогретые виски и танцами, толкались у двери. Лаогера держалась позади, раскрасневшаяся и смеющаяся, сказав, что это игра для юных девиц, а не для матроны тридцати четырех лет. Но остальные настаивали, и она предприняла попытку. Развернулась три раза по часовой стрелке и, открыв дверь, вышла на холодный утренний свет и завертелась снова. И когда она открыла глаза, полные ожидания, они остановились на лице Джейми.
– В общем… она была вдовой с двумя детьми. Ей нужен был муж, это ясно. Мне нужно было… что-то.
Джейми уставился на очаг, на красную массу торфа, дающую тепло, но совсем мало света.
– Я подумал и решил, что мы могли бы помочь друг другу.
Они тихо поженились в Балриггане, и он перевез туда свои немногочисленные пожитки. А меньше чем через год уехал оттуда и отправился в Эдинбург.
– А что же случилось? – спросила я с любопытством.
Джейми беспомощно поднял на меня глаза.
– Не могу сказать. Не то чтобы было так уж плохо, просто ничего не складывалось. – Он устало потер рукой лоб. – Наверное, в этом была моя вина. Я все время как-то ее разочаровывал. Бывало, за ужином ни с того ни с сего глаза ее наполняются слезами, она, рыдая, выходит из-за стола, а я остаюсь сидеть, гадая, что на сей раз сделал не так.
Он сжал кулак на покрывале, потом напряжение его отпустило.
– Господи, я никогда не знал, что сделать для нее или что сказать! Что бы я ни говорил, все было не так. И бывали дни – да что там дни, недели! – когда она не разговаривала со мной, отворачивалась, когда я подходил к ней, и стояла, уставившись в окно, пока я не уходил снова.
Его пальцы пробежались по параллельным царапинам на лице и шее. Теперь они почти зажили, но следы моих ногтей были все еще заметны на его светлой коже. Он покосился на меня.
– Ты никогда не поступала так со мной, англичаночка.
– Это не мой стиль, – согласилась я с улыбкой. – Если я сержусь на тебя, ты, черт возьми, по крайней мере знаешь почему.
Он хмыкнул и снова прилег на подушки. Некоторое время мы оба молчали. Потом, глядя в потолок, он сказал:
– Я думал, что не хочу ничего знать, как это было – с Фрэнком, я имею в виду. Наверное, я был не прав.
– Могу рассказать тебе обо всем, что ты захочешь узнать, – сказала я. – Но не сейчас. Пока твоя очередь.
– Она боялась меня, – тихо проговорил он после долгого молчания. – Я пытался быть с ней деликатным… Господи, да просто из кожи вон лез, делая все, что, по моему разумению, могло понравиться женщине! Но все без толку.
Его голова беспомощно повернулась, оставив вмятину в перьевой подушке.
– Может быть, дело было в Хью, а может быть, в Саймоне. Я знал их обоих, и они были хорошими людьми, но никто не знает, что происходит на супружеском ложе. Может быть, причина заключалась в вынашивании и родах: не всем женщинам это дается легко. Так или иначе, несмотря на все мои потуги, что-то во мне ее задевало или ранило. Стоило к ней прикоснуться, как она вздрагивала с болью и страхом в глазах.
Вокруг его закрытых глаз разбегались грустные морщинки, и я порывисто взяла его за руку.
Он мягко сжал мою ладонь и открыл глаза.
– Вот почему в конце концов я ушел, – тихо сказал он. – Я просто не мог больше этого выносить.
Я молча держала его руку, положив палец на пульс и считая удары. Пульс, к счастью, был медленным и равномерным.
Джейми поерзал в кровати, двинул плечами и тут же сморщился.
– Рука очень болит? – спросила я.
– Немножко.
Я наклонилась над ним, коснулась лба. Он был очень теплым, но жара не было. Между густыми рыжими бровями залегла морщинка, и я разгладила ее.
– Голова болит?
– Да.
– Пойду заварю тебе чая из ивовой коры.
Я хотела встать, но он удержал меня.
– Мне не нужен чай. Зато мне полегчало бы, будь у меня возможность положить голову тебе на колени, чтобы ты потерла мне виски. Немножко, а?
Голубые глаза смотрели на меня, прозрачные, как весеннее небо.
– Ты мне зубы не заговаривай, Джейми Фрэзер, все равно я не забуду о следующем уколе.
Тем не менее я уже отодвинула стул и села на кровать рядом с Джейми.
Он удовлетворенно заурчал, когда я уложила его голову себе на колени и принялась поглаживать ее, потирая ему виски, убирая назад густую волнистую массу его волос. Его шея сзади была мокрой, и я убрала оттуда волосы, тихо подула и увидела, как по коже побежали пупырышки.
– Ой, как приятно, – пробормотал он.
Вопреки недавнему решению не прикасаться к нему иначе как в медицинских целях, пока между нами все не утрясется, я поймала себя на том, что мои руки сами собой поглаживают четкие рельефные изгибы его шеи и плеч, ища твердые узлы позвоночника и широкие плоские крылья лопаток.
Мои ладони ощущали его крепкое тело, бедром я чувствовала теплое дыхание, и, когда пришло время переложить его обратно на подушку и взяться за ампулу с пенициллином, мне пришлось призвать на помощь всю силу воли.
– Ладно, – сказала я, откинув простыню и потянувшись к подолу его рубашки. – Быстрый укольчик, и ты…
Я задрала рубашку и охнула.
– Джейми! – вырвалось у меня. – Ты с ума сошел! В твоем состоянии…
– Наверное, ты права, – покладисто согласился он и свернулся на манер креветки, опустив темные ресницы. – Но ведь может же человек помечтать?
В ту ночь я не пошла спать наверх, так и осталась у него. Мы мало говорили, просто лежали бок о бок на узкой кровати, почти не шевелясь, чтобы не тревожить его раненую руку. В доме царила тишина, все улеглись спать, и не было слышно никаких звуков, кроме потрескивания огня, вздохов ветра и царапанья розового куста Элен об окно, настойчивого, как требование любви.
– А ты знаешь? – тихо сказал Джейми где-то уже в черные предрассветные часы. – Знаешь, каково это, иметь с кем-то дело таким образом? Делать все, что в твоих силах, и так и не понять, в чем твоя ошибка?