Чтобы не обмануть ожидания животных и спокойно поговорить с Фергюсом, я взяла кочан капусты – возле загона стоял ларь, где лежали кочаны, побитые морозами, – и сунула несколько листьев в мохнатую блеющую массу.
Самый большой баран, Хьюи, пользовался правом сильного и проталкивался впереди всех к ограде, оттесняя остальных. От других овец стада он отличался не только габаритами, но и предметом мужской гордости внушительного размера. Фергюсу не понравилась моя благотворительность, и он, выбрав кочан побольше, бросил им в Хьюи.
Парень бросал метко, и баран, почувствовав боль, обиженно заблеял, высказывая этим свое недовольство и давая стаду сигнал к отступлению. Он затрусил впереди, заметая землю тем, что раскачивалось у него между ног.
Фергюс бросил на удаляющееся стадо уничижительный взгляд.
– Глупые, жадные, дурно пахнущие твари, – пробормотал он, отвечая барану на его блеяние. Мне подумалось, что он, имея на себе чулки и шарф из шерсти овец, вопиюще несправедлив к животным.
– Фергюс, я рада тебя видеть. Джейми в курсе, что ты здесь? – ласково обратилась я к унылому французу.
Интересно было знать, как Фергюс относится к произошедшему в Лаллиброхе за время его отсутствия. Если, конечно, он знает о случившемся.
– Нет, я не сообщал ему.
Это было странно. Почему он топчется здесь, а не идет в дом? И этот равнодушный тон… Что-то лежит у него на сердце.
– Что там слышно от мистера Гейджа?
Фергюс недоуменно вперил в меня глаза, но вскоре сообразил и оживился, делясь новостями:
– Все хорошо, лучше не бывает! Милорд верно рассчитал. Мы с Гейджем пошли сказать остальным об опасности, потом отправились в таверну, назначенную местом встречи. Да, там сидела засада! Целая свора, все переодетые. Мы мигом раскусили их. Ха! Они будут сидеть до второго пришествия, как их дружок, которого мы упихнули в бочку!
Далее Фергюс поник головой, вздыхая, и снова приуныл.
– Когда-то мы теперь получим плату за памфлеты… Станок, хвала Господу, спасли, да только кто знает, когда он снова заработает. Плохи дела милорда.
Он настолько опечалился, что я переспросила:
– Зачем ты так убиваешься? Ведь ты не печатник, это дело Джейми.
Фергюс повел плечом.
– И верно, сам я не занят в печатне, но часть прибылей от бренди, принадлежащих мне, я вложил в мастерскую милостью милорда. И мне хотелось быть партнером милорда в этом деле.
– Понимаю. Может, тебе помочь средствами?
Он искренне удивился, не веря своим ушам, а после заулыбался.
– Благодарю, миледи. Нет, деньгами мы не обижены. Мне есть на что погулять и выпить.
Француз провел рукой по боку плаща, где, надо думать, находился его кошелек. Плащ отозвался перезвоном монет. Его владелец сунул руки в карманы.
– Видите ли, в чем дело, мадам… Печатников уважают, иметь типографию почетно.
– Э… ну да. – Я не очень вникала в то, какие профессии вызывают уважение у шотландцев.
Фергюс сложил губы в грустную улыбку.
– Будучи контрабандистом, я могу жить безбедно и даже содержать семью, если захочу. Но если я представлюсь родне уважаемой юной леди так, вряд ли я смогу рассчитывать на ее руку.
– Вот в чем загвоздка… Я, кажется, понимаю. Ты хочешь связать свою судьбу с судьбой уважаемой юной леди?
– Именно, миледи. Ее мать против нашего брака.
Даже благоволя Фергюсу, я понимала, почему мать выступает против брака своей дочери с этим бойким французом. Фергюс, безусловно, красив, умен, ловок – идеальный любовник и энергичный спутник жизни. Но этого мало. Консервативные шотландцы не могли ввести в семью человека, не имеющего собственности, легального дохода, родового имени и левой руки.
Для горцев было приемлемым и даже нормальным угонять скот, промышлять контрабандой, жить в пещерах, прячась от власти. Фергюс же смотрел на эти коммунистические привычки хайлендеров довольно холодно. Не первый год живя в Лаллиброхе, он так и не стал шотландцем, оставаясь верным традициям своей родины, будучи до мозга костей французом. Он чужак здесь, как был бы чуждым собор Парижской Богоматери, насильно перенесенный в шотландские горы. Я тоже чужая.
– Если бы у меня было свое дело, печатня… – мечтательно протянул Фергюс. – Тогда бы ее мать прислушалась к моим просьбам. А так я никто – пришлый, оборванец, преступник, пропащий человек.
Он потупился.
Я успокаивающе коснулась его руки.
– Фергюс, не расстраивайся. Дело поправимо. Мы помозгуем вместе с Джейми и что-нибудь выдумаем. Ты говорил ему о своей беде? Он не откажется помочь.
Странно, но парень испугался и принялся умолять меня молчать.
– Нет, пожалуйста! Месье ничего не знает, и не говорите ему об этом! Он и так сейчас занят.
Это правда, Джейми был занят как никогда. Но зачем же так кипятиться? Пообещав держать язык за зубами, я предложила Фергюсу проводить меня в дом – было уже холодно стоять на улице так долго.
– Спасибо, миледи, но не сейчас, – отклонил он мое предложение. – Меня даже к овцам пускать не стоит.
Француз снова вздохнул и пошел по направлению к голубятне.
По странному совпадению, Дженни была в гостиной. Она разговаривала с братом. Наверное, тоже побывала на улице, потому что от ее платья исходил бодрящий морозный запах, а щеки разрумянились.
– Эуон-младший седлает Донаса. – Она хмуро оглядела брата. – Ты можешь добраться до конюшни или тебе помочь?
Джейми пялился на нее.
– Все я могу, и ходить, и скакать, но зачем это все? Я не намерен никуда выезжать сейчас.
– Ты что, не слышал, что он собирается сюда? Эмиас Кетрик вчера был у нас и говорил, что Хобарт направляется к нам, покинув Кинуоллис. – Дженни взглянула на каминную доску, где стояли часы. – Он появится здесь через час, если выехал сразу после завтрака. Или даже раньше.
Джейми сдвинул брови и, положив голову на спинку дивана, смерил сестру взглядом.
– А ты слышала, что Хобарт Маккензи мне не страшен? – холодно поинтересовался он. – Я не буду бежать от него, словно трусливая собака!
Дженни вскинула брови и в свою очередь подбавила льда в голос.
– Хорошо. Лаогера тоже не представляла опасности. Ты ее тоже не боялся, а что теперь?
Кончиком прямого носа она указала на перевязку.
Джейми скривился.
– Ну да, не боялся. Откуда мне было знать! – защищался он. – Но, Дженни, сколько осталось на руках у хайлендеров огнестрельного? У курицы зубов будет побольше. Или ты воображаешь, что Хобарт ворвется сюда и пристрелит меня из моего же пистолета? Не смеши.
– Зачем ему пристреливать тебя? Только тратить порох. Ты надулся, как глупый гусь! Он перережет тебе горло, вот и все!
Джейми забавляла такая перспектива и такое сравнение – он засмеялся. Воспользовавшись тем, что Дженни обиженно дуется, я спросила обоих:
– Из-за чего весь сыр-бор? Хобарт Маккензи – это кто?
Джейми сощурился, как довольный кот.
– О, англичаночка, Хобарт – это брат самой Лаогеры. Но чтобы он перерезал мне горло, так это очень сомнительно.
– Он живет в Кинуоллисе. Лаогера известила его… об этом. – Дженни обвела рукой комнату. Судя по жесту, получалось так, что Хобарт знает о Джейми, обо мне и о Дженни, то есть обо всей той истории, которая разыгралась в Лаллиброхе при нашем участии. – Теперь мы ждем его здесь.
– По мнению общества, Хобарт просто обязан вызвать меня на дуэль за поруганную честь Лаогеры. Ну или просто прирезать, как уже было сказано.
В данном случае нельзя было не признать правоту общественного мнения. Мы с Дженни не считали, что поездка Хобарта в Лаллиброх может быть забавной шуткой, а Джейми улыбался от уха до уха.
– Джейми, Хобарт тебя не волнует?
– Нет, конечно! – разозлился он и продолжил отпускать шуточки по адресу задерживавшегося брата Лаогеры: – Дженни, скажи, что Хобарт Маккензи не может даже свиньи зарезать – вечно сам порежется!
Дженни не оценила шутки и не засмеялась, но, поразмыслив, сказала, что Хобарт не может тягаться с Джейми и что Джейми хватит и одной руки, чтобы защититься.
– Ну а если ты убьешь его? – встряла я.
– Тогда его похоронят, – ответствовал Джейми, удивленный моей незадачливостью.
– О да, братец, тогда тебя повесят служители английской короны! – стращала Дженни. – Или отправишься опять куковать в свою пещеру, а Лаогера и все ее родственники будут обшаривать каждый куст. Думай, что делаешь: может начаться кровная вражда!
Джейми лукаво глядел на сестру. Я видела, насколько они похожи, причем и внешне, и по характеру.
– Я думаю, что неплохо было бы позавтракать для начала, – смиренно протянул он. – Или надеешься, что я оголодаю и тогда могу прятаться в любой лаллиброхской щели, пока здесь будет ее братец?
Дженни молчала, борясь с раздражением. Тонкие ноздри раздувались, но полноватая нижняя губка уже растягивалась в улыбке. Так заканчивались почти все семейные сцены между Фрэзерами: долгие препирательства сменялись шутками.
– Да, ты прав, пожалуй. Если бы можно было припрятать тебя где-нибудь в церкви, но я не дотащу тебя туда.
Она повела плечами.
– Делай что хочешь. Только не трогайте мой турецкий ковер, пожалуйста. Договорились?
Джейми осклабился.
– Ну разумеется, сестренка. Я заверну его труп во что-нибудь другое.
– Дурак, – незлобиво сообщила она. – Джанет принесет тебе кашу.
Зашуршали многочисленные юбки, и она исчезла.
– Эуон седлает Донаса? – вспомнила я. – Да ну, этого не может быть. Неужели это тот Донас, которого ты привез из Леоха?
– Англичаночка, успокойся. Это внук того Донаса. Когда он околел, мы стали называть всех гнедых в его честь.
Я подошла к нему, с тем чтобы осмотреть руку.
– Здесь больно? – Я видела, что он морщится, если пощупать руку выше раны.
Да, хвала волшебному пенициллину: краснота сходила на глазах, а еще вчера больно было касаться и других участков кожи.
– Так, более-менее. – Джейми пытался выпрямить руку. – Ничего, но на голову встать не смогу.