Я улыбнулась такой оценке собственного состояния.
– Да и не нужно, знай стой себе твердо на ногах. А… Хобарт точно не…
– Точнее некуда. Я уверен, – заверил он. – Но позавтракать следует в любом случае. Вдруг это будет мой последний прием пищи?
Джейми никогда не терял присутствия духа. Я любила его и за это.
– Ладно, раз Джанет не идет, схожу сама. – Успокоившись, я вышла в холл. Чьи-то шаги за окном заставили меня остановиться.
Дженни шла к сараю на холме, надвинув на голову капюшон. Мы могли спокойно поговорить с глазу на глаз, уединившись ото всех. Нельзя было упускать такую возможность – когда я еще застану Дженни Мюррей одну? Схватив плащ, я бросилась вслед за ней.
Она уже взялась за дверцу сарая, когда я запыхтела сзади. Дженни услышала, что кто-то догнал ее, поняла, зачем я пришла, выпрямилась и взглянула на меня. Она была готова говорить со мной.
– Нужно предупредить младшего Эуона, чтобы расседлал лошадь. И достать лук из погреба. Идем?
– Да.
Ветер пронзал насквозь, и я укуталась поплотнее. Мы вошли в теплую конюшню. Здесь царил полумрак и доносился запах, какой обычно исходит от лошадей, смешивавшийся с запахом сена и навоза. С непривычки я ничего не видела и стояла, подпирая дверь, ожидая, что через какое-то время смогу видеть в темноте, но Дженни время не требовалась. Видимо, она не раз входила сюда и выработала сноровку.
Ее шаги остановились у соломенной кучи, где восседал Эуон-младший. Он спал, а когда почуял неладное, вскочил, моргая.
Его мать оценивающе посмотрела на него, а потом на стойло, в котором стоял Донас, жующий сено. На нем не было ни узды, ни седла.
– Я наказывала тебе оседлать Донаса. Ну, что скажешь в свое оправдание? – сурово спросила она.
Пряча глаза, Эуон поднялся с кучи.
– Наказывала, мама. Да только мне пришло в голову, что седлать его – даром тратить время. Расседлывать ведь придется.
Дженни изумилась.
– Расседлывать? Это почему еще?
Эуон хитро сверкнул глазенками.
– Мама, дядюшка никуда не поедет, это известно. Ну куда и от кого ему бежать? Неужто от дяди Хобарта?
Дженни молча изучала его, вздыхая. Тихо улыбнувшись, она потрепала сына по голове, а потом убрала волосы, лезшие ему в глаза.
– Известно, мой мальчик. Ты прав.
Она обвела рукой его щеку.
– Хорошо, малыш. Иди к своему дяде, позавтракай еще раз. А мы с тетей Клэр будем в погребе. Как только услышишь, что приехал Маккензи, или увидишь его, дай мне знать.
– Ладно, мама, – Эуон поспешил в усадьбу, ожидая еще раз подкрепиться и обогреться у очага.
Издали это выглядело так, будто к дому спешит длинноногий журавль, неуклюже ступая на холодную землю. Дженни смотрела вслед своему рассудительному отпрыску и улыбалась.
– Хороший мальчишка… – Вспомнив о моем присутствии, она пришла в себя и строго сказала: – Раз уж пришла, тогда пойдем.
Молча добрались мы до погреба – махонького помещения, доверху заполненного всякими вкусностями. Здесь, как и в кухне, пахло всеми запахами сразу: резкий дух лука и чеснока, заплетенных в косицы, пряность сушеных яблок, влага картофеля, лежавшего на одеяле на полках.
– Помнишь эту картошку? – Дженни погладила шероховатый бок клубня. – Это ведь ты посоветовала выращивать ее. Знаешь, несколько суровых зим после Каллодена мы продержались именно потому, что посадили картофель.
Как не помнить… Тогда тоже была осень. В ночном мраке мы плакали, прощаясь. Дженни ждал новорожденный малютка, меня – Джейми. Я не знала, где искать его, объявленного преступником и подлежащего казни. Тогда я спасла его, а своим незатейливым советом спасла весь Лаллиброх. И вот теперь я узнаю, что все это висело на волоске, что все это могла отобрать Лаогера.
– Зачем? – спросила я, пяля глаза на ее склоненную голову.
Дженни занималась луком, обрывая головки с косицы, висящей под потолком, выбрасывая сухие стебли и складывая овощи в корзину.
– Дженни, зачем ты так поступила? – В отличие от нее, я не хотела работать быстро, как машина, выполняя определенную последовательность действий, потому катала свою луковицу в ладонях. Шелуха тихо шелестела. – Зачем так?
Несколько минут молчания дали Дженни возможность овладеть собой, и ее голос звучал совсем спокойно. Для других, но не для меня: я знала ее слишком хорошо, чтобы поверить в то, что она спокойна.
– Ты спрашиваешь, зачем был нужен брак с Лаогерой? – Она блеснула на меня из-под черных ресниц и продолжила перебирать лук. – Да, его устроила я, это правда. Иначе бы Джейми никогда не пошевелился.
– Выходит, ты принудила его взять ее в жены.
Дверь была прикрыта неплотно, или это ветер был так силен, во всяком случае, на ступеньки подвала сыпалась земля.
– Одиночество, – произнесла она одно-единственное слово, правда, потом пояснила подробнее: – Джейми был таким одиноким, он умирал от одиночества. Оно тяготило его. И меня. Он так долго убивался по тебе…
– Я была уверена, что его нет в живых, – тихо промолвила я, понимая, что Дженни обвиняет меня.
– Он страдал так сильно, что, почитай, был мертв. – Она вскинула голову, тряхнув волосами. – Конечно, ты могла и не знать, что он выжил: сколько таких было после Каллодена… Он говорил, что ты ушла навсегда, что он навсегда осиротел. Англичане ранили его тело, а ты ранила его душу… Он приехал из Англии таким…
Дженни взяла новую луковицу.
– Тело было невредимым, но лучше бы они изранили его, чем так. – Она вперила в меня голубые глаза – глаза Джейми. – Такие, как он, не могут спать в холодной постели.
– Знаю, – бросила я. – Все-таки мы выжили – и он, и я. Я вернулась. Зачем же ты известила об этом Лаогеру?
Она долго молчала, заставляя меня изучать ее и овощи, лежавшие в погребе.
– Я любила тебя, – прозвучал ускользающий шепот. – Ты так нравилась мне, была как сестра. Когда ты была его женой, я любила тебя.
– И я тебя, – призналась я. – И все же – зачем?
Дженни сжала свои небольшие руки в кулаки.
– Сын сказал, что ты здесь, – она говорила это луковицам, не желая смотреть на меня, боясь потерять сосредоточенность. – Я была так рада твоему возвращению, сразу хотела бежать навстречу, обнимать, расспрашивать.
Дженни повременила, словно раздумывая, стоит ли исповедоваться передо мной. Я молчала. Тогда она заговорила снова:
– А потом вдруг меня обуял страх.
Глаза скрылись за веером ресниц.
– Я увидела тебя, когда Джейми стоял у алтаря с Лаогерой, – Дженни будто разрезала взглядом стены погребка и уносилась далеко за холмы. – Они венчались, а ты стояла рядом, я видела. Между ними. Тут до меня дошло, что ты придешь за ним.
Я похолодела.
Дженни побледнела от воспоминаний и безвольно опустилась на стоявшую в подвале бочку. Плащ лежал вокруг ее ног подобно цветку.
– Я не колдунья и никогда не видела видений. Хотелось бы верить, что больше их не будет. У меня нет дара видеть будущее, и я не занимаюсь пророчествами. Но, Клэр, я ясно видела, что ты стояла там, такая реальная, как сейчас. Пришлось покинуть церковь посреди венчания.
Она сглотнула, подняв голову в мою сторону.
– Кто ты – неизвестно. Или… что ты. Мы никогда не говорили с тобой ни о твоем роде, ни о твоей родине. Мне хватало того, что Джейми любит тебя, а ты – его. Ты исчезла надолго, настолько, чтобы можно было завести новую семью и вить гнездышко, не вспоминая о тебе.
– Но он ничего не свил. – Я надеялась, что Дженни признает бесплодность предпринятых ею попыток осчастливить брата.
Она не обманула мои ожидания.
– Да. Не свил. Однако он человек чести: если уж он приносит обет или клянется, то клятвы не может нарушить, хотя бы сам ад поглотил его. Он стал мужем Лаогеры и обещал любить ее и заботиться о ней. Он не мог ее оставить на произвол судьбы. Да, он обычно жил в Эдинбурге. Но он не мог не посещать Лаллиброх. А потом пришла ты.
Руки Дженни покоились на ее коленях – фантастика просто. Это была огромная удача видеть их, когда они не заняты делом, не шьют, не стирают, не готовят, не задают корм животным, не гладят детские головки. Очень редко кто-нибудь из лаллиброхцев мог похвастать, что видел ее руки, сложенные на коленях. Они были натружены, под кожей были видны вены, но пальцы сохранили изящную форму.
– Представляешь, Клэр, я никогда не бывала дальше Лаллиброха. Если куда уезжала, то разве миль на десять.
– Ого.
Дженни подтвердила свои слова кивком.
– А ты… ты бывала во многих местах.
Она задержалась взглядом на моем лице, пытаясь угадать, так ли это.
– Это правда, во многих.
Ответ, видимо, не удивил ее, и она подытожила:
– И ты уйдешь опять, я знаю. Это мы с Лаогерой тамошние, но не ты. Ты куда-то исчезнешь, не говоря ни слова. И заберешь его с собой. Навсегда.
Последние слова я скорее угадала, чем услышала. Дженни прикрыла глаза и открыла вновь, нахмурив тонкие брови.
– Поэтому я так боялась. Подумала, что стоит тебе узнать о втором браке Джейми, ты сразу уберешься, а он останется со мной. Так и случилось, – ее губы изогнулись в улыбке. – Но Эуон вернул тебя, – развела она руками. – Выходит, все мои усилия пошли прахом: он всегда будет с тобой, куда бы ни отправилась. Хорошо ли, плохо ли, но вы одна семья. И когда ты уйдешь, он пойдет за тобой.
Мне хотелось утешить сестру Джейми.
– Нет, что ты, Дженни, я не хочу никуда уезжать. Я хочу жить в Лаллиброхе с Джейми, всегда.
Я коснулась ее кисти. Дженни не отстранилась, но напряглась, впрочем довольно быстро ответив мне пожатием.
В погребе было холодно, но мы, увлеченные разговором, не обращали на это внимания, и теперь руки Дженни стали холодными.
– Не знаю, поговаривают всякое. Кто утверждает, что если приходит видение, то это судьба и нужно ее слушаться, кто-то говорит, что это указывает на то, что, может быть, и не стоит относиться к этому очень серьезно. Ну а ты что думаешь?
Дженни покосилась в мою сторону.