— Господи, как хорошо, что не надо опять залезать в седло!
— Угу. Не говоря уж о возможности спать на настоящей кровати, а не в сыром вереске.
Я перекатилась, нежась в тепле тяжелых стеганых одеял и расслабляя натруженные мышцы на мягчайшей перине, набитой гусиным пухом.
— Так ты расскажешь мне, что это за бабуин такой? — осведомился Джейми. — Или делаешь свои замечания просто так, ради развлечения?
Он повернулся, взял из умывальника размочаленный ивовый прутик и принялся чистить зубы. При виде этого я улыбнулась: пусть у меня не было никаких других заслуг, но благодаря мне все Фрэзеры и Мурреи содержали свои зубы в порядке. В отличие от подавляющего большинства современников, шотландских горцев, да и англичан тоже.
— Бабуин, — сказала я, наслаждаясь созерцанием игры мышц на его мускулистой спине, — это очень большая обезьяна с красным задом.
Джейми фыркнул от смеха, чуть не поперхнувшись ивовым прутиком.
— Что ж, — сказал он, вынув его изо рта, — с твоими замечаниями не поспоришь.
Он ухмыльнулся мне, показав великолепные белые зубы, и отбросил прутик в сторону.
— Надо же, я уже добрых тридцать лет плетки не нюхал и совсем забыл, — он осторожно прикоснулся к своей все еще горевшей заднице, — каково это.
— А вот Айен–младший говорил, что твоя задница, наверное, задубела от езды верхом, как седельная кожа, — весело сказала я. — Это пошло на пользу, как думаешь?
— Определенно, — ответил Джейми и улегся в постель рядом со мной.
Его тело было твердым и холодным, как мрамор, и я пискнула, но не стала противиться, когда он решительно прижал меня к груди.
— Надо же, какая ты теплая! Давай–ка сюда, поближе.
Он просунул свои ледяные ноги между моими и, обхватив мои груди ладонями, издал вздох чистого удовлетворения. Я расслабилась рядом с ним, чувствуя, как благодаря перетеканию тепла сквозь тонкий хлопок одолженной мне Дженни сорочки наши с ним температуры начинают выравниваться. Огонь в камине полыхал вовсю, но разогнать холод он не мог. Согревая друг друга, можно было добиться куда большего эффекта.
— Ну вот, дело того стоило, — заявил Джейми. — Я мог отколошматить парня до полусмерти — отец пару раз так с ним и поступал — и не добился бы этим ничего, разве что укрепил его решимость удрать из дома при первой возможности. Но теперь малый предпочтет прогуляться по горячим угольям, чем снова предпринять что–то подобное.
Джейми говорил с уверенностью, и мне подумалось, что он прав. Юный Айен со смущенным видом принял прощение своих родителей в форме поцелуя от матери и быстрого крепкого объятия от отца, а потом отправился в постель с пригоршней печенья, наверняка обдумывать любопытные последствия непослушания.
Джейми тоже получил отпущение с поцелуями, и я заподозрила, что это для него важнее, чем результативность его действий по отношению к племяннику.
— По крайней мере, Дженни и Айен больше на тебя не сердятся, — сказала я.
— Да. По правде говоря, они не так уж сильно сердились, просто не знали, что делать с малым, — пояснил он. — Они уже воспитали двух сыновей, и Джейми–младший, и Майкл — оба славные ребята, но они больше похожи на Айена по всем повадкам. Юный Айен тоже достаточно спокойный малый, но он гораздо больше похож на мать. И меня.
— Фрэзеры упрямы, а?
Этот клановый принцип я усвоила первым делом, когда познакомилась с Джейми, и весь мой последующий опыт только подтверждал эту мысль.
Он негромко хохотнул.
— Пожалуй, что так. Может, Айен–младший и похож на Муррея, но он настоящий Фрэзер, это точно. А на такого упрямца кричать без толку, и бить его бесполезно — это лишь укрепляет его решимость.
— Буду иметь это в виду, — рассеянно отозвалась я.
Одна его рука поглаживала мое бедро, мало–помалу прокладывая путь по ночной рубашке вверх. Внутренняя печь Джейми уже разожглась, и его крепкие, жавшиеся к моим голые ноги вполне согрелись. Одно колено осторожно проталкивалось между моими бедрами, раздвигая их. Я в ответ чуть сжала его ягодицы.
— Доркас рассказала мне, что есть джентльмены, готовые платить в борделе хорошие деньги за то, чтобы их отшлепали. Она говорит, что они находят это… возбуждающим.
Джейми хмыкнул, напрягая ягодицы, потом расслабился, когда я легонько погладила их.
— Наверное, так оно и есть. Доркас всяко виднее, но сам я этого не понимаю. Есть множество гораздо более приятных способов помочь штуковине встать, если уж на то пошло. С другой стороны, — добавил он, — справедливости ради стоит сказать, что, когда это делает не отец или там племянник, а смазливая девчонка, оно может восприниматься по–другому.
— Возможно. Может, мне стоит как–нибудь попробовать?
Впадина на его горле находилась прямо перед моим лицом, и я видела едва заметный белый треугольник шрама прямо над ключицей. Я прижалась губами к пульсировавшей там жилке, и он вздрогнул, хотя ни ему, ни мне уже не было холодно.
— Нет, — сказал он, слегка задыхаясь.
Его рука зашарила у ворота моей сорочки, развязывая ленты. Он перекатился на спину, неожиданно подняв меня над собой, как будто я вообще ничего не весила. Быстрое движение пальца — и сорочка спала с моих плеч, а соски напряглись, как только их коснулся холодный воздух.
Он улыбнулся мне, наполовину прикрыв веками казавшиеся чуть более раскосыми, чем обычно, глаза, тепло его ладоней окружило мою грудь.
— Я ведь сказал, что могу придумать более приятные способы.
Свеча оплыла и погасла, огонь в очаге горел слабо, в затуманенное окно смотрели бледные ноябрьские звезды. Было сумрачно, но мои глаза уже приспособились настолько, что я без труда различала все детали обстановки: кувшин из толстого белого фарфора, тазик, вообще–то синий, но в звездном свете казавшийся черным, кучка одежды Джейми на табурете у постели.
Джейми тоже был отчетливо виден: покрывала отброшены назад, мускулистая грудь слабо поблескивала. Вне себя от восхищения, я любовалась завитками темно–каштановых волос, спиралью поднимавшихся над бледной, свежей кожей, и непроизвольно, не в силах оторваться, обводила пальцами линию ребер.
— Это так хорошо, — мечтательно произнесла я. — Замечательно иметь под рукой мужское тело, к которому можно прикасаться.
— Значит, тебе оно все еще нравится? — смущенно спросил он, польщенный и словами, и лаской.
Его рука обняла меня за плечи.
Я промычала нечто утвердительное. Может быть, нехватка этого и не осознавалась мной слишком остро, но, получив все это в свое распоряжение, я смогла в полной мере насладиться радостью той сонной интимности, в которой мужское тело становится столь же доступным тебе, как твое собственное, словно его очертания и фактура стали продолжением тебя самой.
Я пробежала рукой по плоскому животу, по гладкому выступу тазовой кости и мускулистой выпуклости бедра. Отблески догорающего огня упали на ярко–золотистый пушок на руках и ногах и заиграли в каштановой гуще между его бедрами.
— Господи, ты чудесное волосатое создание, — сказала я. — Даже там.
Моя рука скользнула вниз, и он послушно развел ноги, позволяя прикасаться к густым пружинистым кудряшкам в складке ягодиц.
— Слава богу, никому еще не пришло в голову охотиться за моей шкурой, — добродушно пробормотал Джейми. Он решительно обхватил одной рукой мой зад, поглаживая по округлой выпуклости большим пальцем, а другую руку закинул за голову, лениво скользя взглядом по всей длине моего тела. — Но ты, англичаночка, стоишь ошкуривания еще меньше, чем я.
— Надеюсь, что так.
Я слегка передвинулась, чтобы, когда его теплая рука переместилась на мою обнаженную спину, полнее воспринимать его касания.
— Ты когда–нибудь видела гладкую ветку, которая долгое время пробыла в спокойной воде? — спросил он, и его палец легонько пробежался вверх по моему позвоночнику, оставляя за собой рябь гусиной кожи. — На ней крохотные пузырьки, сотни, тысячи и миллионы. Она выглядит так, как будто покрыта мехом или серебристым инеем.
Его пальцы гладили мои ребра, руки, спину, и крохотные волоски поднимались повсюду, откликаясь на прикосновения.
— Вот так выглядишь и ты, моя англичаночка, — сказал он почти шепотом. — Вся гладкая, обнаженная, облитая серебром.
Некоторое время мы лежали неподвижно, слушая, как стучат снаружи дождевые капли. Холодный осенний воздух дрейфовал по комнате, смешиваясь с дымным теплом огня. Джейми перекатился на бок, отвернувшись от меня, и натянул одеяла, чтобы накрыть нас.
Я свернулась калачиком позади него, аккуратно всунув свои согнутые колени в его подколенные выемки. Теперь очаг тускло горел позади меня, отбрасывая блики на гладкую округлость его плеча и смутно освещая спину. Я видела едва различимые линии шрамов, тонкие серебряные полоски, вросшие в плоть. Когда–то я знала эти шрамы так, что могла провести по любому пальцем по памяти, с закрытыми глазами. Но теперь появился новый, незнакомый мне тонкий диагональный разрез в форме полумесяца — след бурного прошлого, к которому я не была причастна.
Я коснулась полумесяца, проведя по нему подушечкой пальца.
— Может, никто не норовил добыть твою шкуру, но за самим–то тобой охотились?
Джейми слабо пожал плечами.
— Бывало время от времени.
— А сейчас? — спросила я.
Он сделал несколько медленных вдохов, прежде чем ответить:
— Скорее, да. Пожалуй, что так.
Мои пальцы снова заскользили по диагональному порезу, старому, хорошо зажившему, но когда–то глубокому, а потому ощущавшемуся как плотный, жесткий рубец.
— Ты знаешь кто?
— Нет. — Он помолчал, его рука накрыла мою, лежавшую на его животе. — Но кажется, я знаю почему.
В доме было очень тихо. Поскольку почти все дети и внуки отбыли, здесь оставались лишь слуги в дальних каморках позади кухни, Айен с Дженни в своей комнате в дальнем конце коридора и Айен–младший где–то наверху. Все спали. Мы словно оказались одни на краю света, а Эдинбург и бухточка контрабандистов остались где–то очень далеко.