Мне было безразлично, кто и как на меня смотрит, поскольку я дышала так же натужно, как и крокодил.
Рептилия издыхала, глядя на своих убийц турмалиновыми зрачками, которые, впрочем, не выражали ничего, кроме предсмертной тоски.
Очевидно, я частично потеряла сознание или по крайней мере чувствительность, ибо ни холод, ни сырость глины, на которой я сидела, ни вид черной, густой крокодильей крови не трогали меня, а голоса людей долетали издалека.
Кто-то поднял меня в воздух, затем повел куда-то. В колеблющемся свете факелов виднелось шествие, длинная вереница движущихся людей, частью которой я невольно стала, но мне хотелось, только чтобы меня уложили на землю и накрыли чем-нибудь.
Говорить я не могла и машинально переставляла ватные ноги. Камыши, через которые мы шли, били по лицу и шелестели, касаясь человеческих тел. Эти заросли своим шуршанием напоминали поле, но колосьев здесь не было, был только шелест и треск, даже люди, продиравшиеся сквозь камыши, не говорили и, казалось, ступали неслышно.
Не могу сказать, как долго мы шли, да только за это время я пришла в себя и могла уже соображать, кто я, и посмотреть, где же я нахожусь. Глаз я не открывала и пыталась определить, что происходит, на слух. Судя по всему, ничего, кроме ушибов и царапин, мое тело не получило, значит, я была способна двигаться и даже быстро бегать, если потребуется, но куда бежать?
Куда делся Джейми? Что его задержало? Нашли они Эуона или нет? Насколько далеко я забралась в джунгли и что будут делать шотландцы, когда вернутся к лодке?
В конце концов, что здесь делает Измаил? Добывает крокодилью кожу?
Люди праздновали, кричали, смеялись за стенкой хижины, где я находилась, а в проеме открытой двери были видны силуэты пляшущих. Если их там много – а то было так, ведь самая земля была плотно утрамбована десятками ног, – мне не удастся ускользнуть незамеченной. Пахло перебродившим ямсом или чем-то таким же противным и дешевым.
Вопль огласил округу. Я догадалась, что все ринулись к костру, у которого что-то происходило. Скорее всего они побежали жарить крокодила: его как раз подвесили к шестам и пронесли мимо хижины.
Выглянув из своего укрытия, я подумала, как лучше сбежать отсюда. Камыш или тростник могли бы надежно укрыть меня, если бы мне посчастливилось туда добраться. Каким образом можно было вернуться к реке, не зная дороги и не имея факела? Лучшим вариантом выхода из ситуации представлялось отыскать Роуз-холл, чтобы там ждать Джейми с подмогой, но это тоже упиралось в отсутствие факела и страх перед мертвым преподобным, лежавшим на черном полу. Я была благодарна Измаилу за свое спасение, ничего не скажешь, но оставаться праздновать что-либо с ним у меня не было желания.
В дверях появилось некое существо, напугавшее меня пуще прежнего, – крокодил ростом с человека и на человеческих же ногах.
– Нет кричать, женщина. Это моя.
Я узнала голос Измаила, показавшийся глухим.
– Ага, да. Я узнала, не волнуйся, – в холодном поту проговорила я.
Беглый раб был в маске, сделанной из крокодильей головы: язык и нёбо были вырезаны, и глаза Измаила находились над верхней челюстью, тогда как нижняя висела, в то же время закрывая лицо мужчины.
– Эгунгун не есть твоя? Все хорошо? Мэм не болеть?
– Нет-нет, спасибо, все в порядке. Спасибо, что спасли меня. А не мог бы ты снять крокодила? А то с него капает.
Он не ответил и сел на корточки, рассматривая меня. Измаил явно был чем-то озабочен и недоверчиво блестел на меня темными глазами из-под маски.
– Мэм, твоя быть тут… Зачем? Что твоя делать здесь?
У меня не было выбора, и я сказала как есть. Все-таки у него была возможность убить меня или причинить какой-либо вред, пока я была, но он не сделал это.
– Твоя не быть здесь в ночь, – хмуро сказал он. Слово «ночь» прозвучало как-то по-особенному.
– Да… Я тоже хочу уйти. Ты не сможешь отвести меня к реке, туда, где растет большое дерево? Иначе муж отправится на мои поиски! – погрозила я.
– Моя думать, миссис брать мальчишка с собой, – сказал Измаил вслух, будто отвечая на свои мысли.
Речь, безусловно, шла о Джейлис. При этих словах я почувствовала, как сердце ухнуло и упало.
– Миссис Эбернети ушла с Эуоном? Но куда? Зачем он ей?
Нижняя челюсть закрывала его лицо, и улыбки я не видела, но глаза улыбались.
– Миссис любить мальчишки.
– Да уж… А она не говорила, когда приедет?
Измаил вскинул голову, но я уже догадалась, что сзади меня кто-то стоит.
– Мы знакомы. Да? Я вас знаю? – молодая женщина нахмурилась.
– Д-да, мисс Кэмпбелл. Как у вас дела?
Я уже видела, что она выглядит лучше, чем в Эдинбурге: ее лицо перестало быть одутловатым, а кожа – дряблой. Теперь мисс Кэмпбелл была одета в белый хлопок, а не в шерсть, и эта ткань не только давала коже дышать, но и выгодно оттеняла загар, которым она покрылась. Мисс Кэмпбелл даже была подпоясана обрывком того же белого хлопка, только выкрашенного в синий цвет.
– О, мэм, очень хорошо, вы не поверите, как хорошо.
Я действительно плохо верила: перемена, произошедшая с ней, была разительной, но взгляд ее был отстраненным, мисс Кэмпбелл плохо понимала, где она находится.
О пугающей маске Измаила она не сказала ни слова, а он, по всей видимости, не носил ее каждый день. Все внимание женщина перенесла на меня, а содержание ее вопросов подтверждало мои догадки.
– Мэм, я так рада, что вы изволили пожаловать к нам. Мы столько уговаривали вас, и вот вы наконец прибыли. Желаете что-нибудь? Чаю? Вин у нас, к сожалению, нет, потому как мой брат уверен, что алкоголь является возбуждающим средством.
– Правильно полагает, – отозвалась я.
Измаил, не дослушав разговор до конца, встал и поклонился. Маска хлопнула челюстями.
– Бебе, ты готова? Огонь ждет тебя.
– О, огонь! Да, я иду. Миссис Малкольм, не хотите ли присоединиться к нам? Приготовим чай. – Я встала, и она вцепилась мне в руку: – Я люблю глядеть в огонь. А вы? Вам не приходилось видеть там образы?
– Э-э, бывало.
Измаил, стоя у входа в хижину, развел руками и последовал за нами, когда миссис Кэмпбелл увлекла меня за собой.
Перед хижинами развели костер, но так, что он не касался деревянных лачуг. Убитого крокодила освежевали, его шкуру повесили на раму, чтобы все видели результаты удачной охоты.
Мясо крокодила было наколото на заостренные колья, и я не удивилась бы, если узнала, что это дурно пахнущее нечто является наибольшим лакомством у туземцев.
У костра толпились люди: мужчины, женщины и дети, всего около трех десятков. Один мужчина пел под аккомпанемент старенькой гитары.
Выходя из хижины, я услышала «хау!», и воцарилась тишина – нас почтительно приветствовали. Крикнувший обратил внимание, что здесь присутствуют высокие гости.
Измаил не спеша ступил вперед, улыбаясь своей крокодильей мордой. Темные глаза созерцали наше появление, а лица цвета полированного агата или жженого сахара выжидали.
У костра стояла скамья, служившая своего рода местом собраний, и мисс Кэмпбелл пошла прямиком туда, словно ходила так уже не раз, поманив меня за собой.
В меня вперились десятки разнообразных взглядов, выражавшие и враждебность, и недоверие, и любопытство, но мисс Кэмпбелл все-таки интересовала людей больше, чем я. «Удивительно, – думала я, украдкой наблюдая стоявших людей, – насколько меняются африканцы, живущие в Европе или Америке среди белых людей». Джо, толком не знавший Африки, был больше европейцем или американцем, нежели африканцем, а в его облике черты черной расы были едва уловимы, если равнять его с далекими предками.
Мужчина, сидевший с гитарой, взял барабан, зажал его между ног и начал ритмично, но мягко стучать, так, как стучит человеческое сердце. По бокам инструмент был обтянут пятнистой шкурой какого-то животного.
Мисс Кэмпбелл спокойно и скромно сидела, слушая барабан. Она сложила руки на коленях и, улыбаясь, смотрела в огонь.
Рабы расступились, пропуская вперед девочек с большой корзиной в руках, увитой белыми розами. Внутри корзины что-то двигалось, как с опаской отметила я.
Покосившись на головной убор Измаила, дети поставили корзину к его ногам, а он коснулся их головок розовато-желтыми ладонями и отпустил.
Люди подошли поближе к скамье и к корзине, чтобы поглядеть, что там будет, а барабан заиграл быстрее, но все так же тихо. Женщина с бутылью в руках дала сосуд Измаилу и скрылась в толпе.
В бутыли, судя по запаху, содержалось что-то спиртное. Измаил облил землю вокруг корзины содержимым бутыли, а корзина угрожающе зашевелилась.
Дальше действовал мужчина, в чьих руках был посох с ветошью. Сунув его в огонь, он подождал, когда ткань загорится, а потом ткнул горящим посохом в спиртовой круг у корзины.
Люди ахнули, потому что спирт вспыхнул, образовав голубое пламя, и тут же угас, а из корзины донесся петушиный крик.
Мисс Кэмпбелл покосилась на корзину, но промолчала.
Истошное «кукареку!» стало своеобразным сигналом к началу действа. До этого мы видели только прелюдию, как оказалось; сейчас же заиграла флейта и люди загудели.
Измаил, подойдя к скамье-помосту, взял руку девушки, лежавшую на колене, и повязал запястье Маргарет красной тканью, а после снова положил ее руку на колено.
– Это же мой платок! – сказала она, утирая им нос.
Но вряд ли это кто-то заметил, поскольку все взгляды были устремлены на Измаила, говорившего что-то толпе. Петух, предчувствуя недоброе, бился в корзине, отчего увивавшие ручку розы ходили ходуном.
– Пусть это будет последний раз, – зло проговорила девушка. – Следующий раз будет третьим, не к добру это.
– Да? – ничуть не удивился Измаил, обливая алкоголем помост.
Мне хотелось верить, что Маргарет не убежит с криками от огня.
– Да, Арчи так сказал: «Прежде чем петух пропоет трижды, ты предашь меня». Женщины всегда предают, – так говорит он. Как думаешь, так и есть?