ый рёв, предупреждающий о смертельной опасности. Волосы на макушке встали дыбом; ноги подкосились.
Вскоре мы увидели зверинец собственными глазами: разноцветные ряды деревянных и железных клеток среди деревьев. В одной из них я заметил густую чёрную гриву, в другой мелькнул пушистый хвост, в третьей сидел какой-то полосатый зверь, похожий на собаку. Неподалёку на цепи паслось заморское животное с горбом на спине, чуть повыше лошади.
В королевской менажерии было много других диковинных зверей, но я не останавливался, чтобы рассмотреть их или подивиться им. Мои глаза искали знакомую железную клетку.
Медведица лежала неподвижно на полу, вытянув задние лапы; её большая белая голова покоилась на крупной передней. Когда мы подошли ближе, я заметил, что она начала принюхиваться, затем подняла голову и повернулась ко мне. Тихонько всхрапнув, медведица встала. И тут я сорвался с места и побежал, не обращая внимания ни на полосатую собаку, ни на горбатого зверя. Я слышал, как доктор позвал меня, но даже не обернулся. Проскользнув между прутьями клетки, я бросился к медведице и обнял её большую мягкую шею. Теперь у меня не осталось никаких сомнений: Норвегия подождёт.
Глава 47Сердце может разбиться
Но чего-то всё равно не хватало.
В следующие несколько дней мне удалось уговорить медведицу поесть. Кусочек лосося, немного форели, чуть-чуть говядины и свинины; я кормил её с рук и сидел рядом. Но этого было мало. Я прекрасно знал, сколько она ест: на корабле она могла за раз умять ведро трески.
Медведица перестала беспокойно расхаживать по клетке, я не чувствовал в ней желания сбежать. Она не проявляла интереса к окружающему миру; лишь безразлично всматривалась вдаль. Иногда мне удавалось немного поднять ей настроение, когда я пел или чесал ей за ушком: она урчала от удовольствия и обнюхивала мои волосы и шею.
Смотритель вспомнил, что я говорил ему о питании медведицы в Нидерландах, и принёс ей три или четыре вида яиц и немного ежевики. Медведица слизывала по одной ягодке с моей ладони и проглатывала их, а к яйцам не притронулась. Я попросил доктора рассказать о том, как она съела кроличью ножку в амбаре в Бергене. На следующий день смотритель принёс ей зажаренного кролика. Я протянул медведице мясо. Она принюхалась, но оторвала лишь небольшой кусочек шкурки.
— Ну поешь, мишка! — попросил я. — Глупая ты башка, ну поешь!
День шёл за днем; смотритель приносил ей самое разное мясо: ягнёнка, лису, гуся. Иногда она проявляла интерес, но всегда съедала только пару кусочков. Время от времени доктор и смотритель о чём-то с тревогой переговаривались. Я часто слышал слово «леопард» в их разговорах и спрашивал доктора об этом. Он не хотел отвечать, но в конце концов сдался.
— Как я понял, несколько лет назад император Фредерик подарил королю Генриху трёх леопардов. Они почти перестали есть и ко всему утратили интерес.
— И что с ними было потом? — спросил я.
Доктор помедлил с ответом, но всё же сказал:
— Один за другим они умерли за несколько лет.
Умерли. Сердце сжалось от этого страшного слова.
Я думал, что, если буду проводить с медведицей хотя бы небольшую часть дня, она повеселеет; думал, что ей нужен я и этого будет достаточно; что я смогу залечить её душевные раны. Но я так и не смог понять, из-за чего разбилось её сердце. Может, из-за тоски по дому; может, потому что ей запретили жить той жизнью, для которой она была рождена. А ещё его могла разбить клетка.
Но что будет с моим сердцем, если медведица не будет есть? Как я смогу жить дальше, если она умрёт?!
Смотритель сообщил доктору, что охотник на тюленей скоро вернётся и что полярные медведи могут месяцами не есть, когда лёд на море ломается и охота на тюленей невозможна.
Я прекрасно знал, как моя медведица любила вкус тюленя: она поплатилась своей свободой за это.
Я возлагал большие надежды на возвращение охотника.
Медведица спала в полуденный зной, и часто в это время я помогал смотрителю кормить других животных в зверинце. Там была рысь, каких я не раз видел в Норвегии, и две другие кошки чудовищных размеров, которые выглядели диковинно и устрашающе. У одной из них была гладкая чёрная шерсть; другую, тёмно-жёлтую, украшала объёмная пушистая грива. Ещё там жили хищная полосатая собака и длинношеяя горбатая лошадь, какой я никогда не видел раньше. Кроме того, в зверинце можно было увидеть небольшого зверька, спину которого покрывали чёрно-белые иглы — они гремели, когда зверёк передвигался; и очень необычная синяя птица, размером с ягнёнка, которая кричала, как испуганный ребёнок, и раскрывала веером свой потрясающий хвост с блестящими разноцветными перьями. Эти животные тоже были оторваны от дома и заключены в клетки, но тем не менее они ели и выглядели здоровыми.
В следующий раз, когда доктор пришёл в менажерию, я попросил его расспросить мастера де Боттона об этом. Смотритель обернулся и мрачно взглянул на меня, когда понял, о чём говорит доктор. Отвечая, он смотрел мне в глаза, как обычно это делал, хотя я понимал лишь некоторые из его слов.
— Он говорит, что не знает, — перевёл доктор, — почему одному животному хорошо, а другому нет. Возможно, некоторым здесь слишком холодно, а твоей медведице слишком жарко. Кроме того, они едят здесь непривычную еду, которая, быть может, им не подходит.
Смотритель решил добавить что-то ещё. Доктор выслушал.
— Он считает, что некоторые дикие животные, как и люди, не перестают скорбеть о том, что потеряли.
Зов сердца.
Я кивнул.
Многим кажется странной мысль о том, что животные могут страдать и грустить, но я долгое время жил в поместье и видел, как овца несколько часов блеяла над телом погибшего ягнёнка, а собака неделями печалилась после гибели собрата.
Была ли медведица мамой? Тосковала ли по своим медвежатам?
Моё сердце в очередной раз сжалось от боли.
Мама! Я не мог вернуться к ней сейчас и не знал, смогу ли когда-нибудь. Но теперь я хотя бы мог её успокоить.
Тем вечером, после ужина, я попросил доктора написать за меня письмо.
— Кому? — спросил доктор.
— Моей матери. О том, что со мной всё хорошо.
Хотя доктор планировал вернуться в Берген, корабль ушёл без него. Мы перебрались из нашего номера в гостинице в небольшую комнатку над сапожной мастерской, и доктор начал принимать пациентов.
По вечерам мы вместе ужинали в соседней пивной. Позже он стал учить меня французскому, поскольку смотритель и большинство знатных людей в городе говорили именно на этом языке, а английским доктор владел не лучше меня.
Каждый день я возвращался в крепость к медведице. Я больше ни разу не видел ни короля, ни его свиты. Доктор сказал, что у короля много за́мков и он останавливается в Тауэре не так уж часто.
И вот, в один прекрасный день я увидел, как смотритель идёт от ворот, ведущих к реке, и катит перед собой тележку. Он позвал меня.
Наконец-то: тюлень!
Маленький, печальный и серый. Вместе мы закинули тюленя в клетку и захлопнули дверь. Медведица приподняла голову, принюхиваясь, как будто учуяла давно забытый запах на ветру. Она медленно поднялась на ноги, притронулась носом к тюленю, затем повернулась и снова легла на пол.
Смотритель опустил голову. Я проскользнул в клетку, запустил пальцы в шерсть медведицы и потрепал её.
— Ешь, — сказал я. — Это же тюлень! Разве ты не видишь?
Она тяжело вздохнула, но не пошевелилась.
Глава 48Посылка
Через несколько недель, когда лето пошло на убыль, я захворал и никак не мог поправиться. Медведица полиняла, и у неё выросла новая шерсть — белая, как первый зубик младенца; но вскоре и она потускнела и безжизненно повисла. Над головой медведицы кружились мухи, но она даже не пыталась их отогнать. Глаза впали и покрылись сухими корочками. Я умолял её поесть, предлагая одно лакомство за другим. Иногда она соглашалась и съедала пару кусочков, но совсем без воодушевления… и этого явно было недостаточно.
Я нередко вспоминал слова капитана о том, что мы с медведицей сбежим и пойдём слоняться по Лондону. Шутки шутками, но всё же… я представлял, как прихожу к ней ночью, открываю клетку и отпускаю на волю. Вместе мы пустились бы в путь по тёмным улицам, прячась за углами от случайных прохожих и замирая при виде ночного дозорного. Мы подождали бы, пока он уйдёт, и пошли бы дальше на восток, прочь из города, сливаясь с тенями и бесшумно ступая по земле. Через некоторое время медведица подняла бы нос по ветру, уловив свежий бриз с Северного моря. Тогда она побежала бы к дельте реки, ускоряя шаг, нырнула бы и поплыла бы домой.
Конечно, всё это были выдумки и мечты. Но, когда я представлял наш побег, печаль ненадолго отступала, и я мог отвлечься от мыслей об участи медведицы.
Одним сентябрьским днём в нашу дверь постучал посыльный. Доктор обменялся с ним парой фраз на французском, и незнакомец передал мне посылку, завёрнутую в мешковину.
— Что там? — спросил я.
— Кто-то передал это капитану «Королевы Маргрете» и попросил доставить тому, «кто сопровождал белого медведя», — пояснил доктор. — Капитан поручил этому человеку найти тебя.
Доктор дал посыльному монету; тот ушёл. Я положил посылку на подоконник, освещённый тусклым предзакатным светом.
— Открывай, — сказал доктор.
Я так и сделал.
Внутри оказалось два предмета, завёрнутых в чистую мягкую ткань. Развернув первый, я сразу узнал его.
Моя коробочка для ложки.
Я аккуратно приоткрыл её.
И ложка на месте!
— Твоё? — спросил доктор.
Я кивнул.
Ложка вместе с коробочкой, такие знакомые на ощупь, показались мне родными, словно старые друзья. Я взял второй предмет и, развернув ткань, обнаружил под ней гладкий закруглённый кусочек дерева.
Фигурка.