го только боль и загнала. Сильная была боль в боку, и он испугался.
За привилегию узнать, что у него «созрел» аппендицит, Роберт тогда отдал врачу 75 долларов. Для студента это огромные деньги. Роберт привык ценить каждый цент, еще когда работал шофером грузовика.
Он и сейчас в каникулы подрабатывает то тут, то там. Летом легче сезонную работу найти: больше туристов, больше требуется рабочих рук в кафе, в кемпингах, в отелях, в такси-парках, на заправочных станциях. Летом Роберт восполняет свой счет в банке — сбережения, накопленные за время работы шофером грузовика. Иначе нельзя. За учебу надо платить, за койку в общежитии надо платить, надо питаться и одеваться. А папы богатенького у Роберта нет. У него вообще никакого отца нет, ни богатого, ни бедного.
И вот, пожалуйста, снова боль в боку. Да такая, что хоть кричи. Кое-как до рассвета Роберт дотерпел, а стало светать, разбудил Глена — дружка по общежитию. Глен его и отвез в больницу.
В приемной — полумрак. Роберт, скорчившись на диванчике, слышал, как Глен отвечал на вопросы дежурного в халате. Имя?.. Адрес?.. Религия?.. Название банка?..
Глен подскочил к Роберту:
— Давай чековую книжку…
А у Роберта уже сознание мутится. Глен пошарил у Роберта по карманам, отыскал книжку, и опять к дежурному. Снова Роберт слышит, как они там разговаривают: «Название банка… Номер счета… Залог четыреста долларов…»
— Подпиши чек, — толкает Глен Роберта — Четыреста долларов залога…
Только после того, как получили чек, приняли Роберта в больницу. Сперва — анализы, подготовка. А через три часа сделали операцию, удалили ему аппендикс. Дело-то нехитрое.
Держали его в больнице пять дней. Вливали в вену физиологический раствор. Брали кровь на исследование. Потом сняли швы и пожелали всего доброго.
Но нет, не выписали, а пригласили к кассиру. Тот протянул Роберту уже приготовленный счет. Роберт взглянул и закачался. Вот как этот счет выглядел:
Хирургу — 300 долларов.
Ассистенту хирурга — 150 долларов.
Рентген — 22 доллара.
Анализы — 11 долларов 75 центов.
Физиологический раствор — 20 долларов.
Обезболивание — 58 долларов.
За койку и питание — 545 долларов.
За телевизор в палате — 15 долларов.
Итого: 1121 доллар 75 центов.
Это почти столько, сколько было в банке на счету у Роберта. Аппендицит съел почти все. Чем теперь платить за учебу, за койку в общежитии? Тут действительно закачаешься…
Кассир молча смотрел на бледного, растерянного Роберта. Кассир все понимал, и ему было жалко парня.
— Может быть, у вас есть медицинская страховка? — спросил кассир. — Она бы покрыла часть расходов.
— Разве у таких, как я, бывает страховка? — махнул рукой Роберт.
Все это я знаю, потому что лежал с Робертом в одной палате: у меня тоже удалили аппендицит. Мне он стоил 1112 долларов. Но я — гражданин Советского Союза, и по Конституции имею право на бесплатную медицинскую помощь. Даже за рубежами моего государства. Оно и заплатило за меня хозяевам вашингтонской больницы.
Было это в 1972 году. С тех пор, по официальным данным, стоимость медицинского обслуживания в США возросла чуть ли не в полтора раза.
В специальном послании президента конгрессу в марте 1974 года говорилось:
«Повсюду в стране средняя суточная плата за пребывание в больнице превышает сейчас 110 долларов.
Роды и послеродовой уход в среднем обходятся в тысячу долларов.
Стоимость лечения больного раком на последней стадии болезни превышает 20 тысяч долларов».
В августе 1975 года американские газеты сообщили, что стоимость одного дня пребывания в больнице уже достигла 131 доллара. В эту сумму не включена плата за лечение. Это только за койку и питание. С тех пор цены подскочили еще выше. По официальным данным, с начала 50-х годов стоимость медицинского обслуживания в США увеличилась более чем в десять раз.
В журнале «Нью тайме» Роджер Раппопорт, хорошо знающий медицинские круги, рассказывает, что в Калифорнии врачи продают своих пациентов владельцам частных больниц. Существует даже такса: от 50 до 100 долларов за голову в зависимости от диагноза. По другой системе врач, который уговорит своего больного лечь в больницу, получает 10 процентов от той суммы, которую уплатит пациент больнице.
Один из администраторов частной больницы рассказывал Раппопорту: «Уж если мы купили больного, мы его не выпустим, как бы он ни брыкался, пока не накрутим ему счет по крайней мере на тысячу долларов. Но и после этого мы будем находить у него все новые и новые болячки. Наша цель вытрясти из него не менее 3 тысяч долларов».
На обложке журнала «Нью тайме», где помещен рассказ Раппопорта, изображен человек на костылях в больничном халате. К халату пристегнута бирка со словом «продано».
Не так давно американская газета «Нэшнл стар» опубликовала статью своего обозревателя Стива Данливи о состоянии медицинского обслуживания в США.
«Мне довелось жить во всех крупнейших центрах преступности Америки, — пишет обозреватель, — но каким-то чудом меня ни разу не ограбили под угрозой кинжала. Зато меня неоднократно очищали под угрозой скальпеля… В момент, когда пишутся эти строки, я только-только начинаю приходить в себя от последнего разбойничьего нападения. Джентльмен в белом халате за тридцать минут, которые я провел в его кабинете, содрал с меня 175 долларов».
Трагедия в том, подчеркивает журналист, что далеко не каждый американец имеет возможность отдать 175 долларов за один лишь визит к врачу.
Жаркий день
Лязгая гусеницами, бульдозер идет прямо на них. Из-под жарко дышащей машины летят искры и серые крошки асфальта. Водитель бульдозера, краснолицый, морщинистый старик в синем выцветшем комбинезоне и красной кепке со сломанным козырьком, дает такой газ, что клубы голубого едкого дыма на миг заволакивают машину.
Бульдозер идет прямо на них. Они сидят на асфальте, закрыв ему путь. Я успеваю сосчитать: 14 человек.
До ревущего бульдозера остается не больше трех метров. Мне хочется курить, и я чувствую, что руки мои дрожат от волнения. «Надо запомнить их лица», — думаю я.
Успею ли я запомнить их лица? Вот молодой плечистый негр в черных очках. Он закусил губы и закрыл глаза.
Белая женщина на коленях. Она что-то кричит, и в ее глазах страх.
Седая негритянка в разорванном на плече платье. Она раскачивается из стороны в сторону. Что-то поет, а может быть, молится.
Снова черное лицо с огромными глазами и ослепительно белыми зубами. Я не могу понять, плачет этот человек или смеется.
Тоненькая белая девушка, коротко остриженная. Она что-то говорит негритянской девочке, которая лежит рядом, спрятав лицо в колени девушки. Я вижу лишь две коротенькие черные, как уголь, косички с беленькими бантиками.
Бульдозер идет прямо на них. Вот уже гусеница раздавила плакат, лежащий у ног девочки с косичками. Я успеваю прочесть плакат: «Дайте работу моему папе!»
Девочка в ужасе вскакивает и дико кричит, прижав кулачки к подбородку. Она такая крошечная перед этой стальной громадиной бульдозером! Косички ее трясутся. Кулачки ее прижаты к подбородку.
И только теперь я заметил то, что не заметил минуту назад. Цепи! Эти люди прикованы друг к другу цепью. Четырнадцать человек сковали себя цепью и загородили въезд на стройку.
Бульдозер останавливается прямо около девочки, которая содрогается от крика. Старик водитель выключает мотор и, ругаясь, вылезает из кабины. Он сдергивает красную кепку, вытирает ею вспотевшее лицо и швыряет ее на сиденье. Его бледные губы трясутся.
— Пошел ты знаешь куда! — говорит он подбежавшему полицейскому. — Я рабочий человек, а не убийца.
К нам подбегает какой-то взмыленный от пота человек. Он в белой, прилипшей к спине рубашке со сбившимся набок галстуком. В руках помятый пиджак.
— Офицер! — кричит он. — Вы обязаны убрать этих людей. Я буду жаловаться!
Затем обращается к водителю бульдозера:
— Том, обожди минутку, сейчас их уберут.
Девочка уже не кричит. Она плачет навзрыд.
Старик переминается с ноги на ногу, делает неуверенный шаг в сторону девочки и говорит:
— Детка… Детка… Не надо плакать, сердечко мое… Прости меня, старого дурака!
Девочка не поднимает головы и еще теснее прижимается к девушке. Старик разводит руками, поворачивается и, ссутулившись, идет прочь от бульдозера. Потный человек со сбившимся набок галстуком рысцой забегает перед ним.
— Том, подожди минутку! Сейчас их уберут, — говорит он.
Неожиданно старика охватывает ярость. Он топает ногами и кричит:
— Будьте вы прокляты! Будь она проклята, ваша работа! Будь она проклята, такая жизнь! Все вы!.. Все вы!..
Я вижу его морщинистое лицо. Оно перекошено гневом и болью. Мне кажется, что он ненавидит сейчас всех людей, а больше всего самого себя. Он плюет на асфальт и, сгорбившись еще больше, идет на толпу, запрудившую тротуар и часть улицы. Он глядит себе под ноги, и люди молча расступаются перед ним…
Воет сирена полицейской машины. Конные полицейские теснят толпу блестящими от пота крупами лошадей. Автомобиль-вагон с решетками на окнах останавливается около бульдозера.
Четырнадцать человек, сидя на тротуаре, поют:
Мы победим!
Придет день нашей свободы,
Всем сердцем верю:
Мы победим!
Они поют, хлопая в такт песне ладонями. Звенит цепь, сковавшая их.
Поет молодой плечистый негр в черных очках. Поют белая женщина и негритянка в разорванном на плече платье.
Поет тоненькая беленькая девушка. Всхлипывая, поет девочка с косичками.
Какая это прекрасная песня! Я молча пою ее вместе с четырнадцатью на асфальте.
Всем сердцем верю...
Я пою эти слова молча, потому что мне, советскому журналисту, нельзя принимать участие в демонстрации американцев.
Мы победим!..