Лодка плавно набирала ход, стрелка у слияния Тигра и Евфрата была уже далеко позади. Вокруг нас на бешеной скорости сновали два маленьких катера с телеоператорами — дорвались парни до работы. Мы махали им руками: "Счастливо оставаться!"
А вот как выглядело наше отплытие со стороны, как описала его Ксана:
"Не спеша укладывала вещи на ярко-зеленом квадрате незатоптанной травы, где стояла палатка. Вдруг мчится гонец: "Ксана, стартуют!" Как стартуют?! Отплытие было назначено на сегодня, но час не был определен. Потом оно откладывалось трижды. У меня не было уверенности, что оно и сегодня состоится: о нем просто не думали за будничными хлопотами.
Бросила все — и к причалу. Успела, застала даже конец церемонии. Тур на сильнейшем ветру говорил прощальную речь, благодарил наших шефов из иракского министерства информации, бригаду арабов, советских специалистов — всех, кто помогал.
Народу собралось порядочно: официальные лица, жители Эль-Курны, кое-кто из наших с контракта взял отгул, приехал проводить.
Быстро-быстро убрали трап. Юра подтянул на лодку — простились. Полоска воды между судном и причалом стала расширяться сантиметр за сантиметром. И тут я поняла: все! Уплывают! Совсем уходят!
Стоп! Короткая заминка! На борту обнаружился "заяц": официант из бара объявил, что ему недоплатили за пиво. Совал Туру счет. Разбираться было некогда, и Тур вынул из кармана, сколько вынулось. Официант сказал, что не хватит, Тур добавил, опять не считая. Официант в последний момент перепрыгнул на сушу и довольный побрел к рестхаузу.
А я побежала назад, на нашу стрелку, и замахала картузиком. У меня и у Юры они были одинаковые, белые.
Он просил: "Не уходи, у нас сильная оптика, мы тебя будем видеть долго-долго". Лодка быстро удалялась, и вот уже исчезло белое пятнышко Юрин картузик. Вдруг с мачты сверкнул солнечный зайчик — это, конечно, Юра. Я все махала, махала и очень плакала…"
Мы были одни посреди широкой реки. Хотя нет, не совсем одни: прямо на носу фырчала моторка — знатоки фарватера Шатт-эль-Араба указывали нам путь. Имелся лоцман и у нас на борту — бравый Али высился на мостике и чисто символически подруливал. Соседним рулем владел Карло. Я ему слегка завидовал — шутка сказать, первая вахта!
По берегам, поросшим пальмами, толпились дети и взрослые, приветствуя наш славный ковчег. Тур сказал:
— Смотри, им приходится бежать, чтобы поспеть за нами, значит, мы идем довольно быстро.
— До сих пор не верю, что мы стартовали.
— Я тоже, — кивнул Тур.
Но путешествие вышло кратким. Мы проходили место, где Шатт-эль-Араб делает повороты, и нас стало ветром прижимать к левому берегу. Схватились за рули, резко повернули, их заело. К счастью, арабы на мотоботе оказались проворнее нас: они проскользнули между лодкой и берегом и буквально отпихнули "Тигрис" на свободную воду.
Одну излучину кое-как проскочили, в следующую не вписались совершенно — врезались в мелководье. Противно затрещало, упершись в грунт, левое рулевое весло. Кинулись к нему, пытались приподнять, но мешала путаница веревок. Все же мы его чуть-чуть приподняли, и весло тут же заклинило — оно село на одну из продольных ограничивающих балок. Люди, стоявшие на берегу, отталкивали нас. Тут же подоспел мотобот, взял на буксир, оттянул.
Надо было останавливаться и решать, что делать. Выбрали подходящий бережок, спустили парус, бросили носовой якорь, притулились с помощью арабов.
Грустное было положение. Казалось бы, все элементы экспедиции налицо лодка, река, экипаж, — но плыть не могли…
Рашад и Карло поехали в Басру за канатами, кухонной утварью и, главное, за кожей. Кожа была необходима, чтобы обить ею весла и уключины, уменьшить трение, хотя бы в качестве полумеры.
Кожу достать было трудно. Три недели назад мои земляки, руководители стройки в Насирии, Дмитрий Григорьевич Петровнин и Николай Петрович Павлов, презентовали нам кучу всякого полезного добра: матрацы, полотенца, одеяла, деревяшки… В числе прочего была и кожа, приличный кусок, толщиной в палец, но ее явно было мало.
Наши интенданты вернулись. Мы начали ставить на место весла — и сразу всем бросилось в глаза, что сечение их нисколько не изменилось. Да и как оно могло измениться? Овал есть овал.
Тур выговаривал Норману и Цилиху (заочно): "Обещали же, когда брались, что стержень будет круглым, а теперь как быть? Стесывать лишнее? Убирать толщину, к которой как раз и стремились?"
Норман отмалчивался — видно было, что он обескуражен и расстроен. Перепробовали два-три варианта, один другого оригинальнее. Я сказал Норману, что хоть я и не инженер, а всего-навсего лекарь, но изучал правила наложения повязок и знаю, что прочней крестообразной "восьмерки" ничего до сей поры не изобретено. Привязали весла "восьмеркой", подтянули винты, подняли якоря и парус и пошли.
Шли на привязи, но самостоятельно: мотобот держал буксирную веревку провисшей. Рулевые весла действовали плохо. Поэкспериментировали с ними приподняли: будут ли работать части лопасти? Будут, ничуть не хуже. Тогда зачем же мы их наращивали, уширяли?
— С такими рулями выходить в океан — идиотизм, — подвел категорический итог Тур.
Но мы сейчас шли вовсе не в океан. Мы совершали марш-бросок до бумагоделательной фабрики, расположенной в двадцати километрах ниже по Шатт-эль-Арабу. Там снова должны были стать на прикол — инженеры фабрики обещали помочь, чем смогут.
Едва пристали и закрепились, подъехал громадный кран, подцепил наши рули и перенес их, как две спички, на сушу. Там мы положили их на козлы, вырезали круглый шаблон — и Дима Кайгородов приступил. Когда он занес топор, Норман испуганно закричал: "Что он делает?! Нужен рубанок!"
Пришлось объяснять, что на Руси издавна строили избы и храмы, обходясь единственно топором, и что Дима не посрамит этой традиции. Однако даже после того, как Дима продемонстрировал свое искусство и все убедились, что топор в его руках строгает глаже, чем рубанок в наших, даже после этого Тур, Детлеф и Норман жаловались, что у них екало сердце при каждом его ударе.
А я в ответ рассказывал о мастере Нестере, который поставил на острове Кижи посреди Онежского озера двадцатидвухглавую церковь. Поставив же, молвил: "Нет и нигде не будет второй такой!" И швырнул в онежские воды топор, столь верно ему послуживший.
— Пусть не швыряет, — шепнул мне Тур. — Пусть подарит, я его с собой заберу.
Дима работал великолепно и быстро. Обтесал стержень по шаблону, оставалось прошкурить — и всё. Но открылась новая любопытная подробность. Лопасти рулей разбухли, вышли из пазов, стали непомерно тяжелыми. Оказалось, что хитроумный Цилих, надставляя их по нашему заказу, использовал казеиновый клей, который, как известно любому мальчишке-авиамоделисту, в воде растворяется!
Горячо поблагодарили хозяев и покинули территорию комбината. Ветра совсем не было, и нас тащил мотобот. Но все же для красоты подняли парус, хотя он был совершенно бесполезен и лишь тормозил наше движение.
Рули действовали хорошо. Проплывали мимо маленьких деревень, люди с берегов махали нам и что-то кричали. По обоим бортам — заросли камыша и прекрасные пальмовые рощи…
Стали в пяти километрах от Басры. Назавтра в восемь утра должны были пройти через город. Волшебная Басра, Басра из "Тысячи и одной ночи", с минаретами мечетей и куполами усыпальниц, с флотилиями разноцветных дау вдоль берега невероятно грязного здесь Шатт-эль-Араба…
От Эль-Курны до Басры шестьдесят километров, а ощущение было такое, будто у нас огромный этап пути за кормой. До Персидского залива предстояло идти еще дня три. За это время нужно было оснастить лодку для плавания в бурных водах, все как следует закрепить, принайтовать, добиться, чтобы парусная система служила безупречно. С рулями, похоже, теперь было все в порядке. Они отняли у нас целых пять дней, а всего лодка на воде семнадцать. Срок не маленький. За семнадцать дней можно уже было выйти в океан.
Дима нас покинул. Перешагнул на борт патрульного катера, оставив Туру на прощание свой чудо-топор и приняв в дар спальный мешок с надписью "Тигрис". Мы здорово его задержали: двухдневное плавание растянулось почти на неделю и, конечно, длилось бы дольше, если бы не его мастерство.
Ушел Дима, улыбчивый добродушный москвич, и теперь мне предстояло долго-долго не изъясняться на родном языке.
Чем ближе мы подходили к устью, тем больше в Шатт-эль-Арабе было кораблей. Одни нас обгоняли, другие — стоявшие на якоре — мы обходили сами. Если судно было советское, то обязательно с него нам вслед были три гудка и хоровое: "Счастливого плавания!" Детлефа этот салют слегка раздражал, а меня, признаться, раздражало его раздражение. Прошли мимо судна под флагом ГДР. Сказал Детлефу:
— Смотри, вон немецкий корабль!
— Нет, это корабль с вашей, русской территории.
— А тебе больше нравится, когда с вашей, американской?
Глупо было так пикироваться, но должен же я был что-то отвечать, когда меня задирали…
Фао — небольшой городок при впадении Шатт-эль-Араба в Персидский залив. Он при Басре примерно — весьма примерно! — как Кронштадт при Петербурге. В Фао мы распрощались с арабами-провожатыми и стали дожидаться попутного ветра.
Тур договорился на метеостанции, что нас будет сопровождать до залива портовый буксир. Теперь бы только ветер попутный, северный!
"Море, море!" — этим кличем, как повествует Ксенофонт, десять тысяч греков, отступая из Персии, приветствовали сверкающие просторы, к которым долго и самоотверженно пробивались…
2 декабря в пять часов утра портовый буксир потянул нас от Фао в залив узким судоходным каналом. Затем потащил фарватером, тоже узким, не дающим возможности лавировать, да к тому же забитым разными кораблями. Потому нам и требовался строго попутный ветер.
Около полудня, когда берег значительно отдалился и впереди совсем близко маячил выходной буй, буксир нас покинул и парус наш наполнился. И это действительно было начало — "Тигрис" наконец-то выходил на морскую волну.