Вторая песнь равномерно начинается с описания, объясняющего то, что певец намеревается в ней поведать своим слушателям, т. е. внутреннее образование России Петром Великим.
Таковый прием для нас после первой песни, конечно, уже не нов; он даже придает ходу поэмы некоторое однообразие; но веселый съемок со страны, одаренной всеми благами земными, нежит воображение живым начерком, светлыми красками. Итак, взглянем на сей отрывок отдельно, забудем, что он есть часть целого. Автор указывает нам на богатую, роскошную пустыню, на злачные поля, орошенные обильного влагою, тучные равнины, которые не лишены приятства.
Но без труда искусных рук
Бесплоден их пребудет тук,
Богатств не нарастит их недро;
И путник с высоты горы,
Измерив их усталым оком,
Жалеет, что во сне глубоком
Лежат благих небес дары.
Меж тем едва к ним
...свой ум небесный
И силу крепких мышц своих
Приложит царь земли словесный.
Уже лицо равнин нагих
Цветет красою разновидной.
. . . . . . . . . . . . . .
Растут дубравы насажденны,
Холмов присолнечных венцы.
Густою тенью услажденны,
Поют воздушные певцы;
И гласы песней их созвучных,
Угодных самой тишине,
Виются к выспренней стране;
На пажитях зеленых, тучных
Стада доилиц общих, крав,
Волов, орателей прилежных.
Овец рунистых, белоснежных
Пасутся сочностию трав.
Катясь с высот в долины злачны,
Лобзая пестрые луга,
Звенят источники прозрачны;
Извив змиями берега,
Теряются в своем Дедале.[1533]
Озера, зыблясь меж древес,
Сугубят красоту небес
В кристальном чистых струй зерцале.
По сводам тенистых пещер,
Убежищ летния прохлады,
Кипят сребристы водопады,
И бег их твердость камней стер!
Утеха взору и гортани,
Висят червленые плоды,
Приятные приносят дани
За легкие о них труды.
. . . . . . . . . . . . . .
Заря, восстав с одра востока,
На землю одождив жемчуг,
Сретает чуждое порока
Блаженство сельское вокруг..
. . . . . . . . . . . . . .
И солнце, с запада златя
Вечерних облаков ометы,
Зрит долу счастие и мир,
И странники...
. . . . . . . . . . . . . .
Текут на сей природы пир!
В творениях поэта всегда, нередко даже без его на то согласия, отражается он сам, отсвечиваются его собственный образ мыслей, его чувства, опыты, наклонности, любимые занятия. Так, например, многие места в одах Ломоносова являют его истинным сыном Севера, воспитанным на брегу Ледовитого океана, умом, который в младенчестве поражался грозными, дивными огнями и призраками полуночного неба; другие доказывают его знакомство с естественными науками, особенно с химиею. Петров смелою, мощною кистью оживляет пред нами коня[1534] — и, как известно, был страстный любитель сего благородного животного. В Мильтоне легко найти подробности, которые только слепец мог описать, как он их описал. Во многих и недраматических сочинениях Гетевых виден драматический поэт, даже директор театра, знающий все тайны лицедействия, знающий самые мелочи, от коих зависит успех представления. Если бы мы и не ведали, что князь Шахматов служит во флоте, мы, прочитав его удачные изображения моря, кораблей, пристани, бури, морского сражения, догадались бы, что он должен быть знаком с океаном.
Во второй песни он указывает нам на Петрово училище, богатую Голландию:
Он (т. е. Петр) зрит — трудами согражденный
На блатах велелепный град,
Стомя протоков отрожденный.[1535]
Цветущий красотой, как сад.
Пристанище пловцов несметных
И торжище всея земли.
Сыны щедроты — корабли —
В оградах мира безнаветных,
Бесстрашно слыша шумный ветр,
Не убегая бури мрачной,
Стоят, как зимний лес прозрачной,
. . . . . . . . . . . . . .
От стен до дальнего обзора,
Где с бездной смежны небеса,
Белеют радостно для взора
Волнисты, снежны паруса,
И весла возметают воды.
. . . . . . . . . . . . . .
Туда, по воле человека,
Корнисты, севера сыны,
Надменны долготою века,
Стеклись с кремнистой вышины;
И там, искусством искривленны,
Да с бурею воюют вновь,
Как братья, коих связь любовь —
Железом связаны — скрепленны,
(Не дух ли жизни оным дан?)
Согромождаются в громады:
Пред ними потрясутся грады!
Смирится ярый океан!
Там Петр, славнейший из владельцев,
(Единствен ввек пример такой!)
Труждался в сонме древодельцев
Своей державною рукой,
Не скипетр обращал — секиру;
Но частый стук секиры сей
Раздался по вселенной всей!
Потом поэт переносится в Россию; уже в первой песни он нам явил: своего героя на водах Яузы, в челноке, который очень удачно называет зерном и корнем грозных флотов, дедом ужасных в море мощных внуков; он и там уже сказал, что Петр,
Великих начинаний полн,
Уже стесняется рекою
И порывается в моря!
Во 2-й же песни славит построение первого русского корабля, который возник, как властительный (претящий) исполин,
Как огнедышаща гора,
В которой спеет ужас спящий,
. . . . . . . . . . . . . .
Возник и, презирая брег,
В разлив зыбей простер свой бег!
Женет (гонит) их пред собой стеною
И след его — кипящий ров!
. . . . . . . . . . . . . .
При звуках радостных, громовых,
На брань от пристани спеша,
Вступает в царство волн суровых:
Дуб — тело, ветр — его душа!
Хребет его — в утробе бездны,
Высоки щеглы — в небесах;
Летит на легких парусах,
Отвергнув весла бесполезны.
. . . . . . . . . . . . . .
Летит — на гордость мещет пламень,
Носящ велики имена,
Твое, неломкий веры камень,
На коем церковь создана;
Твое, сосуд Христу избранный,
Который выше всех чудес
Парил до третиих небес!
Корабль наречен во имя св. Петра и Павла. Князь Шихматов воспользовался сим обстоятельством, как бы в подобном случае воспользовался им Кальдерон;[1536][1537] он обращается к ним, к первоверховным в апостолах, он у них испрашивает благословения сему делу руки Петровой, да снова смелые подвижники господни, Петр и Павел,
Карают дерзостных и злых!
Теперь, для противоположности, представим своим читателям две картины ужасов морских — сражения и потом бури: обе взяты из шестой песни:
Ряды воинственных громад,
Рукой российской сочлененных,
Подвиглись средь зыбей надменных,
Пловущий, стройный, страшный град!
Холмами растекались волны
Пред смелым шествием его.
Твердыни, местью готам полны,
Злодеям севера всего,
В пространном резких волн разливе
Текут — и шумные бразды
В пучине сланой (соленой) их следы!
И понт подобен зрится ниве.
Криле свои расширив ветр,
Летит по высоте воздушной
И дышит силою послушной,
Куда войной стремится Петр.
Но флоты российский и шведский встретились:
Отверзлись жерла громометны,
Ревут по воздуху всему;
Сверкают молнии несчетны,
В непроницаемом дыму,
Что вверх клубится облаками,
Волнами идет по волнам.
Раздался гул по глубинам:
Прольется в море кровь реками!
Оружием смертей и ран
Взаимно ратуют громады,
И с визгом ядр летящих грады
Посыпались с обеих стран!
Отъемлют полдень солнцелучной
От зрения густые мглы;
Мертвеет слух от брани звучной;
Робея, падают валы
От частых пагубы ударов;
На части рушатся суда,
И стонут воздух и вода;
Багреет небо от пожаров,
Сих грозных светочей вражды;
И огнь свирепствует на море.
Корабли:
То грязнут в глубине, как камень,
То гибнут, зыблясь по волнам;
Сквозь дым столпами блещет пламень,
Крутится к выспренним странам.
. . . . . . . . . . . . . . .
Проникнув искрою одной
В их темны, жупельны утробы,
До самых облак мещет вдруг
Курящиеся их обломки,
. . . . . . . . . . . . . . .
И мрак разносится вокруг!
И вот:
Уже покрылся влажный дол
Развалинами готской силы,
Помостами кровавых тел!
Вот неприятельский адмиральский корабль:
Всех готских кораблей стена,
Столп крепости всего их флота,
Достойный имени Слона,
Сквозится молнией Петровой:
Своих бесчленных трупов полн,
Как труп, колеблется средь волн;
Но, движим дерзостью суровой,
Петра мечтающей сотерть,
Гремит — напрасны громы бранны!
Уже в его отверсты раны
Втекают с шумом страх и смерть!
Петр победил; он течет обратно, увенчанный славою; но
Внезапу с шумом дхнул дух бурный,
Расторгнул тысящу оков:
Бугры густые облаков
Затмили ясный свод лазурный;