Глядит к безоблачной лазури,
Предвидя странствию конец, —
превосходно, но не везде равно хорошо выражено. Вот несколько стихов для примера. Пловец говорит:
«Давно ль доверчивые взоры
Вперял я в светлы небеса,
И их безоблачна краса
Сулила радости мне скоры!
Увы! не грома ждал,
Когда их созерцал!».
Пловец, днесь жалобам не время:
Таков несчастных всех удел!
Двойное шлет им Промысл бремя,
И двое изощряет стрел:
У недругов едины в воле (во власти)
Другие, к сокращенью дней,
Летят к нам от друзей
И сердце поражают боле!
Живое, но более мрачное воображение составляет отличительное достоинство хороших стихотворений г-жи Буниной. В одном из них мы находим после богатого описания весны, после стиха, превосходного по простоте и чувству:
О сколь обилен мир красою! —
ужасное изображение злодея, который не может и не достоин восхищаться прелестями природы:
Чей мрачный вид, чьи грозны очи
В душе сокрытой кажут ад?
Как тать таится под скалами!
Власы его свились с кустами;
Чело покрыл смертельный хлад.
То узник воли самонравной,
Что самый рок осилить мнил,
Но, в бой вступая с ним неравной,
Сильнейшей воле уступил.
Не столь бросаем челн волнами,
Колика он борим страстями!
От ярости в нем глас дрожит;
Как угль разженный, блещут взоры;
Как вихри мчатся мысли скоры,
И каждая друг друга тмит.
. . . . . . . . . . . . .
Он чужд всего, не зрит, не внемлет,
Лишь рок предерзостно клянет.
Скорбь мысли, ум его объемлет,
Грудь скрытый пламень жжет.
Как Этна, лаву извергает.
«Почто, почто, — он говорит, —
Сей стройный чин природы
Текущи не глотают годы!
Почто сей лепый мир стоит!
Почто не упадут светила!
Увы! луч солнца не погас,
И вечна ночь земли не скрыла!».
Героида «К юному Поллуксу» отличается от прочих произведений г-жи Буниной обработанностию и точностию слога, но, впрочем, в ней не менее силы и живости, нежели в стихотворениях, о коих мы говорили. Сими красотами тем более наслаждаемся, что они являются в полном свете, ибо не помрачены ошибками слога и погрешностями против языка. Мы приведем здесь из нее только две строфы; место не позволяет нам рассмотреть все достоинства сего прекрасного произведения.
Поллукс! я не зову тебя!
Ужасен вид моей темницы:
Сюда и даже луч денницы
Не проникал согреть меня.
От хлада стынет кровь! не верь! мой ум блуждает:
Увы! здесь пламя протекает.
Где я? Чья видится мне тень?
Прелестна, с русыми власами,
Одета легкими парами,
Светла, как майский день,
С улыбкой нежною мне руку простирает,
Как Ангел, с кротостью вещает.
Следуют слова небесного посетителя. Превосходный вымысел! Несчастную приходит утешать та,
Которая беды со мной делила —
И ах! покой одна вкусила.
Отдав должную справедливость г-же Буниной, нам остается желать, чтобы при втором издании были исправлены, буде можно, недостатки, которые здесь были замечены.
Прибавление. Сказав наше мнение во втором номере «Невского зрителя» о некоторых периодических изданиях, выходящих в России, считаем обязанностию упомянуть здесь о журнале «Соревнователь просвещения и благотворения». Сей вестник соединяет статьи ученые с статьями просто литературными и именно этим счастливым слиянием равно занимателен для читателей совершенно разных вкусов, совершенно разного образования. Что касается до нас, мы с большим любопытством читали описание четырех первых божеств Индии из «Опыта полного мифологического словаря» барона Корфа, сочинения, не вышедшего еще в свет; восхищались прелестною горацианскою одою к Лилете;[1449] чувствовали истинное удовольствие при хорошей элегии г-на Плетнева «Неразделяемое наслаждение» и, хотя противники шарад, загадок и тому подобного, радовались прекрасной шараде господина Ф. Г.[1450]
«ЕВГЕНИЯ, ИЛИ ПИСЬМА К ДРУГУ» СОЧИНЕНИЕ ИВАНА ГЕОРГИЕВСКОГО
Читая «Евгению», человек чувствительный не может не полюбить ее автора, молодого, милого мечтателя: изображение счастия привлекательно даже для сердец разочарованных, а изображение благородной и пламенной страсти занимательно для всякого — для старика воспоминаниями, для юноши предчувствием. «Евгения» не есть роман, каковых мы находим сотни у немцев, англичан и французов; в «Евгении» нет ни чудес, ни таинственных замков, ни разбойничьих пещер, ни похищений: [1451] в ней только два действующих лица, в ней завязка проще даже, чем в Энгелевом «Лоренце»; [1452] но слог полный жизни, чувства глубокие, мысли нередко возвышенные и — во второй части — обдуманные, из самой природы почерпнутые правила для хорошего воспитания.
До сих пор у нас на русском языке не было ни одного хорошего оригинального романа. «Марфа Посадница», творение превосходное, не может быть названо романом как по слогу, который имеет размер, близкий к размеру языка стихотворного, так и по самому изобретению. Все прочие старые и новые романы забыты и заслуживают быть забытыми. [1453] Не говорю о небольших прекрасных повестях Карамзина, Бенищкого и некоторых других: они, конечно, должны быть причислены к одному роду сочинений с романами; но сказка, баллада, баснь не есть еще эпопея. «Евгения» принадлежит к небольшому числу русских книг, писанных не для одних мужчин: в сем отношении она заслуживает особенное внимание,
Сей роман есть единственное наследие, оставленное несчастным Георгиевским.[1454] Чувствительное сердце, таланты необыкновенные, неутомимое трудолюбие и познания — редкие не только в его летах — казалось, ручались ему за славный успех на поприще словесности, но обстоятельства и неопытность сгубили его; он умер в Уральске на 25 году от рождения. Больно сказать, что Георгиевский не первая и не последняя жертва судьбы, что он не первый и не последний юноша,
Чей Гений строгою нуждою умерщвлен. [1455]
Искренне сожалея о нем, с тем вместе почитаю священною обязанностию благодарить от лица всех добрых — тех почтенных мужей, [1456] которых имен не выставляю здесь, чтобы не оскорбить их скромности, которые приняли живое и деятельное участие в горестном положении бедного молодого человека, облегчили страдания, прояснили последние дни печального: Георгиевский умер, зная об их благородных усилиях.
Федор Николаевич Глинка, писатель, который столь достойным образом пользуется общим уважением русской публики, принял на себя труд издать «Евгению» — ссылаюсь на его объявление о сей книге, напечатанное в 24 N «Сына отечества».[1457]
О ГРЕЧЕСКОЙ АНТОЛОГИИ
Одно из самых приятных, из самых важных явлений текущей Российской словесности есть небольшая книжка «О греческой антологии». Сие короткое рассуждение о духе и красотах греческих эпиграмматиков познакомило лучшую часть нашей публики с понятиями, гражданскою жизнию, чувствами и образом мыслей древних жителей Эллады, а присоединенные превосходные переводы некоторых эпиграмм должны были перелить что-то греческое, что-то классическое в душу всякого, способного к тому.
Оставляя дальнейшее изложение свойств мелких греческих стихотворений, о которых в немногих слова» сказано много в разбираемой нами книжке, обратим особенное внимание на русские переводы оных. Мы искренне признаемся, что сначала мы, как слишком, может быть, пристрастные любители всего древнего, несколько сожалели, что в переводах не сохранены размеры подлинника; но вскоре прелестные, исполненные гармонии ямбы заставили нас совершенно забыть о сем недостатке. Не знаем, кто из наших поэтов скрыл свое имя в сих переводах под скромным названием беспечного провинциала: но, судя по наслаждению, которое чувствуешь, читая его стихи, по сладостной мелодии каждого из них, особенно по удивительному искусству в образовании и сохранении пиитического периода, высочайшего совершенства в просодии — совершенства, тайны для некоторых лучших поэтов, вполне постигнутого только двумя из них: Батюшковым и молодым певцом Руслана, мы колеблемся, кого из обоих благодарить за подарок, сделанный русской словесности пересадкою сих душистых, прекрасных греческих цветов в русскую землю; признаемся, однако же, что с нашей стороны, по некоторым приметам, в коих не можем отдать отчета, мы склонны приписать сии переводы Батюшкову, — многие стихи живо напоминают его образ выражаться (за maniere). Кто, например, в следующем стихотворении не узнает творца «Моих Пенатов»:
В Лаисе нравится улыбка на устах,
Ее пленительны для сердца разговоры;
Но мне милей ее потупленные взоры
И слезы горести внезапной на очах.
Я в сумерки, вчера, одушевленный страстью.
У ног ее любви все клятвы повторял
И с поцелуем к сладострастью
На ложе роскоши тихонько увлекал...