Толпа вынесла Федю на пристань, а потом с пристани — на берег. Ничего себе — и опомниться не успел! Федя было повернул назад, но тут он увидел впереди себя два голубых бантика под конвоем фотографа. Они неторопливо шли по улице вверх. Бритоголовый вытирал лысину платком, Наташа шла рядом, и потому, что ее вели за руку, ей можно было идти вперед, а глядеть назад, на пристань, повернув голову через плечо. Вот она споткнулась о булыжник и полетела бы, если бы ее не поддерживали. Федя весело улыбнулся. Наташа снова обернулась, показала Феде язык.
За деревьями проглядывал многоэтажными домами город. «Пойду и куплю себе мороженого», — надумал Карасик. Он решительно направился к этим домам, следом за бантиками. Если от них не отставать, то можно и город посмотреть, и на пароход не опоздать. Все-таки со взрослыми в некоторых случаях лучше: с ними надежней, не надо по каждому пустяку тревожиться, знаешь, что есть кому беспокоиться. А то все сам. Федя знает, что в больших городах и пароход стоит больше, по три, а то и по четыре часа, но мало ли что. Бывает, запоздал он в дороге, тогда, чтобы наверстать время, сокращает стоянки.
Следуя за бантиками, Федя попал в настоящий лес. Конечно, это был не лес, а парк, но такой густой, что Феде показалось: он в лесу.
Вышли из парка, и на углу улицы Федя увидел мороженщицу в белом халате. Но к ней выстроилась очередь. Что ж, придется постоять.
Последним в очереди стоял мальчишка, краснощекий и толстый. Когда очередь подвинулась, мальчишка девчоночьим голосом сказал:
— Три мороженых.
— Осталось только два: тебе одно и вот мальчику.
— Извините, товарищ продавец, но очередь моя, — вдруг по- взрослому сказал толстяк.
Мороженщица осуждающе покачала головой, но отдала оба мороженых краснощекому, а Карасику сказала:
— Ты подожди, сейчас свеженького привезу.
— Да ничего, я еще где-нибудь найду.
Путеводных голубых бантиков теперь впереди не было, и Карасик шел безо всяких ориентиров из улицы в улицу Мороженого, однако, больше не попадалось. Тогда он решил сесть в трамвай — пешком много ли пройдешь. Проехав четыре остановки, Федя вышел возле большущего здания. Магазинов что-то нигде не было видно, и людей стало меньше. На здании он прочитал: «Саратовский государственный университет имени А. Г. Чернышевского», Здания, похожие на то, возле которого стоял Карасик, возвышались в отдалении за высокими оградами. Мимо группами в разных направлениях шли парни и девушки.
«Студенты, — предположил Федя и решил: — Кончу десятый — поступлю в университет».
Федя знал, что в Саратове есть музей Чернышевского и театр имени Чернышевского. Это потому что Чернышевский жил в Саратове. Как, например, в Горьком все имени Горького, потому что Горький жил в Нижнем Новгороде. Это объяснил ему Владимир Сергеевич.
И еще одно умозаключение сделал Федя, он сравнил Саратов и Волгоград, и установил, что они совершенно не похожи. В Саратове зеленые уютные улочки со старинными домами, а в Волгограде широкие, сквозные, и дома все новые. И понятно, ведь Волгоград весь заново после войны построили.
«Интересно, Владимир Сергеевич в университете учился или еще где?» — наметил Карасик спросить по возвращении на «Чайковский». И как только вспомнил про пароход, сел в трамвай и поехал обратно, а то и на самом деле прогулять можно отправление.
Когда ровно через четыре остановки он вышел из трамвая, увидел возле «Булочной» надпись «Мороженое». Но кафе «Мороженое» оказалось закрытым.
Нет, не везет Карасику с мороженым. Федя вздохнул и в этот момент до его слуха донеслось:
— Ту-у-у! Ту-ту-ту-у!
Федя снова вспомнил, что он в незнакомом городе, что ему надо на пароход и, может, это «Чайковский» дает гудок. Сердце его тревожно забилось. Он огляделся вокруг, словно хотел кого позвать на помощь. Улицы какие-то одинаковые, по какой идти, чтобы попасть к Волге, не разберешь.
Но откуда же раздался гудок — с той стороны или с этой? Вроде бы с этой. Федя припустился, что было сил. Нет, не туда бежал, не в ту сторону!.. Перед Карасиком развернулась широкая площадь, в нее впадали, как в озеро реки, улицы. Обрадовался, увидев тот самый парк, через который шел с пристани. Но в какой стороне парка — Волга? Федя с тоской оглядывается по сторонам, соображая. «Если здесь, с этой стороны парка, город, — сосредоточенно думает он, — значит, в противоположном его конце — Волга, ведь в парк я попал сразу с набережной. Для верности неплохо бы спросить вот у этого дяди в шляпе с тросточкой». Но Федя молча пропустил гражданина в шляпе мимо себя. Чего тут страшного, взял бы да спросил, так нет — стесняется. Ведь знает же поговорку: «Язык до Киева доведет», а не пользуется языком. Увидел бы сейчас отец — засмеял за такое поведение.
Ему, Феде, до Киева не надо, ему бы до пристани и чтобы пароход не отошел…
Федя бежал по аллеям, и ему казалось, что парку не будет конца. Бежал, и ему вспоминались слова мамы: «Смотри, Федя, на пристанях не выходи, не дай бог — отстанешь от парохода».
Ясно, так и случилось. Вот тебе и приключение…
Парк кончился. По булыжной улице Федя понесся вниз к Волге, к причалу.
Он смотрел на причал и не верил своим глазам, парохода не было.
Говорила же мама, предупреждала… Эх, раззява!.. Что же теперь делать?.. Тут бы Феде что-то предпринять, а он и не знает — что. Пароход-то не вернешь… Уплыли без него на верхней полке портфель с бумагами, с трусами и майкой, кружка с кипятком.
Федя сел на скамью возле камеры хранения багажа, уперся локтями в колени, голову — на ладони и загоревал. Съездил к бабушке в гости! Попутешествовал! Возвращаться домой?.. А как?.. Кто его посадит на пароход без билета?.. Придется идти пешком. А что? Пойдет по берегу Волги, и — прямо до Крутоярска. А там как-нибудь на трамвайчике переберется. В крайнем случае, если не удастся без билета, можно и переплыть Волгу… Тут локоть Фединой правой руки соскочил с ноги, о которую опирался, и Федя нащупал на ноге под штанами твердый квадратик. Деньги!.. «Как же это я забыл про пять рублей!? — ликовал Федя. — В трусах-то у меня пять рублей зашиты!»
Это открытие приободрило Федю, но ненадолго. Ведь главная беда в том, что теперь надо возвращаться домой. Что скажет отец?.. Скажет: «Эх ты, лапша недоваренная. А я на тебя надеялся…». И Федя снова пригорюнился. Откуда-то приплыло: «Корабль Одиссея терпел крушение. Одиссей остался один… И тут он…» Но игра в Одиссея почему-то не получалась. Видно, теперь Феде было не до Одиссея.
Федя представил, как на палубе первого класса, облокотившись на перила, стоит длинноногая девчонка с голубыми бантиками в коротких косичках, как она пытается заглянуть вниз, туда, где, как она думает, едет Федя. Она и не предполагает, что Федя сидит сейчас на пристани и не знает, что же теперь ему делать… И все из-за нее… «А мы идем в город», — мысленно передразнил Федя девчонку. Если бы не она, Федя и не пошел бы к трапу и тогда бы его не вытолкнула толпа пассажиров на пристань и он не пошел на берег. В общем, «если бы да кабы».
— Эй, малец! — вдруг услышал Федя над собой. — Когда наш корабль прибудет?.. Посмотри-ка на свои золотые…
Перед Федей стоял Родион, брат Ольги. Федя даже обрадовался. Он встал со скамьи, но ответить на вопрос не мог, а потому только пожал плечами.
— А ты, парень, однако, разговорчивый, — продолжал Родион.
Он был благодушно настроен, этот цыган.
В руках у него полная охапка пакетов и пакетиков, которые он, наверное, накупил в магазинах. Из-под фуражки — черный чуб, веселые черные глаза…
— На-ка, подержи вот эту штуку, — позвал он Федю, показывая подбородком на пакет, который так и норовил выскочить из рук.
Федя принял пакет, взял другой. Родион сложил в руки Феди все кульки и спросил у проходившего матроса:
— Слушай, матрос, «Чайковский» скоро с грузового причала придет?
— Уже пришел, — ответил матрос. — Только вы здесь его не дождетесь. Он со второго причала отходит.
Федино сердце радостно забилось. Оказывается, «Чайковский» никуда не ушел, просто он был на погрузке и теперь стоит на каком-то втором причале! Ура! Федя ликовал.
Но Федя был мужчиной. Если он и ликовал, то окружающие не видели этого. Настоящий мужчина не должен показывать свои чувства.
— Ну вот, — весело сказал Родион, — а ты, значит, сидишь — ждешь у моря погоды?.. Потопали на второй причал, а то будешь тут загорать весь день.
— Вот он, второй причал! — сообщил Федя, увидев у одной из пристаней знакомый осадистый корпус парохода. Сейчас он для Феди был самым родным домом.
Родион, насвистывая, шел впереди, а Карасик следом за ним нес его кульки и пакеты, боясь их растерять.
На пристани Карасик поотстал от цыгана.
Родион уже пробежал трап, спущенный на палубу парохода, и свернул в длинный боковой коридор, когда Федя только ступил на перекладины трапа. Но дальше идти ему не пришлось. Он почему-то, помимо своей воли, попятился назад. Тяжелая рука, крепко ухватив его за плечо, возвратила Федю на пристань.
— Ты куда направился! — не спрашивая, а скорее осуждая, пророкотал усатый, как Тарас Бульба, матрос. Он стоял у трапа на контроле. Увидев растерянное лицо Феди, снизошел до вопроса: — Может, ты скажешь, что ты не заяц?.. Тогда предъяви билет.
Федя обрадованно засуетился. Пакеты, порученные ему Родионом, мешали. Он засунул пальцы в карман. Однако там, где должен был находиться билет, его не оказалось. Значит, он переложил его в другой карман. Но и в другом билета не было. Федя чувствовал, как лицо его медленно краснеет под насмешливым взглядом усатого матроса.
— Потерял? — иронически, с издевкой спросил усатый. — У мамки билет?.. В чемодане?.. — Вдруг голос матроса потвердел, сделался суровым: — Иди отсюда, малец, подобру-поздорову.
Да как же так: на его собственный, Федин пароход, и не пускают?! Куда же запропастился билет?.. Потерял. Наверное, потерял. Феде стало так тоскливо, что захотелось зареветь. Подбородок его как-то сам по себе задрожал от обиды. Но он же мужчина, и, сцепив зубы, Федя переборол минутную слабость.