— Звезда упала! Смотрите!
— Успели загадать желание?..
— У меня нет никаких желаний, у меня все хорошо и теперь.
— Счастливая…
— Да, я счастливая! — сошасилась девушка.
Федя смотрел на крутой берег, на широкое, в ночи казавшееся бескрайним, море воды за кормой, на какой-то, словно нарисованный художником, сказочный купол темного неба, утыканный яркими звездами, и весь этот удивительный мир красоты вливался в него и распирал его маленькую душу.
И в эти минуты он увидел, как от кучи тряпья, где спали цыгане, поднялся хромой цыган и направился к ним.
— Слушай, солдат, зачем сбиваешь девчонку Ольгу и парня Родиона?.. Они же не твои дети. Они — дети хорошего человека.
Разговор получился слишком неожиданным, и поэтому Владимир Сергеевич молчал. А Карасик видел, как на борт чуть поодаль громоздко навалился рыжебородый. Две цыганки поднялись на ноги и маячили в темноте силуэтами.
Феде стало страшно. «Когда это бывший солдат успел «сбивать» Родиона и Ольгу, — подумал Карасик. — Наверно, уговаривал их не бродяжить, убеждал вернуться домой и идти в школу».
Наконец Владимир Сергеевич с усмешкой спросил:
— Ты уверен в том, что их отец — хороший человек?.. А что, если завтра посадят его за решетку?
— Не надо ругаться, солдат. Давай лучше так: ты нас не трогай, мы тебя не тронем. Может, ты думаешь, что цыган — нищий, не прокормит детей. На, гляди, солдат! — Хромой вытащил из кармана завязанный узлом носовой платок, развязал его, показывая большую пачку бумажных денег. — У тебя есть столько денег?.. А у цыгана — есть!
— Ну, ладно, поговорили…
Федя не заметил, как подошел к ним рыжебородый Циклоп.
— Нет, не поговорили, солдат… Ты скажи, чево за моей семьей следишь? Хочешь заработать? — Полифем полез в карман и нагло предупредил: — Надо прикурить тебе дать…
— Мишка! — неожиданно крикнули сверху.
Даже Циклоп растерялся от окрика. В чем-то сомневаясь, спросил:
— Это вы, Ираклий Аввакумович?
— Иди сюда! — непререкаемо грозно прозвучало с верхней палубы.
— Отложим разговорчик, солдат, — угрожающе пообещал рыжебородый.
— Когда хозяин зовет лакея, — спокойно согласился солдат, — приходится все дела откладывать.
Полифем, а за ним и Хромой ушли. Видимо, успокоившись, сели к своим узлам цыганки.
— Пойдемте спать, — предложил Федя.
— Пойдемте, — поддержала Маринка. — Какой вечер испортили…
Один Владимир Сергеевич, кажется, был по-прежнему спокоен. Он задумчиво провел рукой по Фединой голове и, словно про себя, повторил услышанное имя:
— Ираклий Аввакумович…
Уже, когда ушли с кормы, обращаясь к Феде, сказал:
— Кажется, брат, мы с тобой через одну твою знакомую роднёй стали…
Глава тринадцатая,в которой Федя Карасик знакомится с Володей Ульяновым
Сейчас будет Ульяновск. Еще вчера солдат обещал Карасику:
— В Ульяновске сходим на берег. Никогда не был в Ульяновске?.. Ну вот…
Это было вчера. А сегодня Федя стоит в пролете, куда спускают трап во время стоянки парохода, и с нетерпением ждет, когда «Чайковский», наконец-то, приплюхает к пристани.
А он, как нарочно, замедлил ход, топчется на одном месте, ждет: белый «москвич», прижавшийся к причалу, сейчас освободит место. Федя смотрит на берег, на красивый, похожий на дворец из стекла, речной вокзал. «В Волгограде еще не построили такой», — подумал Карасик. «Чайковский» нетерпеливо торопил:
— Гу-гу-гу!.. Давай, давай, пошевеливайся, отчаливай!
Федя за время, пока плывет по Волге, научился переводить голоса пароходов на человеческий язык. Он и раньше, когда бывал на Волге с отцом или с Петриком, знал, что каждый раз пароходы, перекликаясь друг с другом, говорят разное, но что, точно Федя не знал. А теперь понимал. Это его тоже дядя Володя научил.
Если встречаются посреди Волги буксир и пароход, они кричат друг Другу:
— Приветствую, дружище! Как здоровье?.. Далеко ли путь держишь?..
— Здорово, здорово! В Астрахань плоты тащу! Тяжеловато, но, думаю, управлюсь… Ты сбавь ход, чтобы волной плоты не разбило.
— Понял, иду по правому борту! Счастливо!
Или, если на пути встречается лодка рыбаков:
— Эге-гей! Осторожней! Раздавить могу!
А когда «Чайковский» подходит к пристани, он радостно сообщает:
— Здравствуй, Вольск, я снова к тебе вернулся! Соскучился по тебе невероятно!
А когда отходит от причала, деловито покрикивает:
— Эй, кто там ротозейничает! Отхожу от пристани! Не опоздайте!
В тумане возле Саратова стояли, он предупреждал:
— Не налетите на меня, я здесь стою!
Вот как разговаривают пароходы.
— Федор, ты уже здесь! — удивился Владимир Сергеевич, увидев в пролете Карасика.
Федя обернулся на голос.
Когда трап между пароходом и пристанью был положен и люди стали потихоньку выбираться из утробы парохода, Федя услышал разговор Владимира Сергеевича с матросом на контроле:
— Матрос, пароход сколько будет стоять в Ульяновске?
— Четыре часа…
«Ура! — торжествовал Карасик. — Значит, пойдем в город!».
По круто поднимающейся лестнице бывший солдат и Карасик почти взбежали. Еще когда «Чайковский» только подошел к пристани, Федя увидел высоко на берегу Ленина. Он словно встречал его, Карасика, словно не терпелось ему посмотреть, каков он Федя Карасик — ученик 6 класса «А» Песчанской средней школы. Поэтому и на берег вышел. А Федя поэтому мысленно проверял себя: готов ли он выйти на землю Ленина. Сейчас они с Владимиром Сергеевичем подошли к памятнику, и Феде почему-то хотелось сказать «здравствуйте» Владимиру Ильичу. Ведь Ленин был давнишний знакомый Карасика. Еще когда Федя был совсем маленьким, он увидел портрет доброго человека с темной бородкой. Человек, прищурившись, смотрел на Карасика, будто оценивая его и будто радуясь, что Федя — ничего мальчишка, настоящий мужчина вырастет. Тогда Карасику впервые назвали человека в рабочей кепке и с веселыми, но чуть усталыми глазами: «Это дедушка Ленин».
Никогда не думал Карасик, что ему так повезет и он будет идти по земле, по которой ходил Ленин.
За Владимиром Сергеевичем, неторопливо, но споро шагавшим по улицам зеленого Ульяновска, Федя шел, представляя себе мальчика в форме гимназиста — так назывались до революции школьники.
— Ты знаешь, как назывался Ульяновск раньше? — остановился, поджидая Федю, Владимир Сергеевич.
— Знаю… Симбирск назывался.
— Ну, ну, — одобрительно тронул его за плечи бывший солдат. — А вот эта улица, по которой сейчас пойдем, — улица Ленина. На этой улице, вон туда смотри, дом семьи Ульяновых.
Немного волнуясь, оттого, что сейчас войдет в дом, где жил Володя Ульянов, Федя Карасик во все глаза смотрел туда, куда только что показал бывший солдат.
Когда подошли ближе, Карасик увидел самый обыкновенный дом в ряду с такими же по соседству, очень такой простой дом с окнами, добро смотрящими на улицу. Феде даже показалось, что дом этот чем- то похож на их дом в Песчанке. Нет, конечно, не буквально похож: отцова изба приземистей, а эта постройней, повыше. Но похожи родительский и этот дом каким-то знакомым, родным теплом стен, воротами, калиткой, предполагаемым уютом и еще чем-то необъяснимым.
Федя ничуть бы не удивился, если бы сейчас калитка, лязгнув железной щеколдой, выпустила на улицу человека в знакомой простой кепке, в темном костюме, открывающем впереди ряд пуговиц на жилете. Человек приглядывался бы минуту к Карасику, к Владимиру Сергеевичу, потом бы спросил: «Вы ко мне, товарищи?.. Ну-с, проходите, прошу вас…».
Отворив калитку и пропустив Федю, Владимир Сергеевич вошел во двор и остановился. Наверное, его тоже поразила обыкновенность всего вокруг.
Потом они ходили по комнатам, и снова Карасик словно забывался, и все казалось ему, что он вернулся домой. Такая скромная, и ласковая, бесхитростно открытая сердцу обстановка… Табель успеваемости Володи Ульянова… Федин отец однажды вывесил вот так над столом, где Карасик учил уроки, его табель. Только у Феди далеко не все отметки были такими, как у Володи. Карасик подумал об этом с сожалением, и еще он подумал с сожалением о том, что вообще он, Федя, не может научиться каждый день строго выполнять распорядок. Когда просыпается, любит поваляться в постели. А зубы чистит, если мама проследит за этим. Или вот как он уроки дома готовит. Сядет, раскроет тетрадь, учебник, а потом вспомнит, что в школе сегодня поменялись с Петриком рыболовными крючками, вылезет из-за стола и начнет привязывать проглотушку к леске. Через полчаса вспомнит про уроки, пойдет к столу мимо окна, увидит, как соседский мальчишка голубей гоняет на крыше, и будет смотреть. В общем, несобранный какой-то… Не то что Володя Ульянов.
Экскурсовод — девушка с черными косами — водила по дому сгрудившихся вокруг нее экскурсантов-пассажиров с «Чайковского» и рассказывала о Владимире Ильиче, каким он был в детстве. Федя постоял около кровати Володи, подошел к окну, из которого он часто наблюдал, как от Волги, от пристаней нелегко поднимались груженые подводы.
Когда снова вышли во двор, Карасик подумал, что здесь, наверно, Володя играл с товарищами в казаки-разбойники. Он даже посмотрел по сторонам, куда бы спрятался перед атакой он, Федя, если бы принимал участие в игре…
Когда возвращались по зеленым тенистым улицам Ульяновска на пристань, встретили направлявшихся к Дому-музею Ленина пассажиров с «Чайковского». Среди них, обвешанный фотоаппаратами, вышагивал Наташкин дядя.
— И здесь деньгу не хочет упустить, гад, — услышал Карасик произнесенные сквозь зубы слова обычно сдержанного Владимира Сергеевича. — Ну ничего, скоро мы поговорим, — пообещал бывший солдат.
А Ираклий Аввакумович, увидев солдата, словно сбился с ноги и поотстал от впереди идущих, будто хотел спрятаться за спины от взгляда Владимира Сергеевича.
Карасику очень хотелось узнать, о чем собирался поговорить с фотографом бывший солдат, но он сдержался, понимал: Владимир Сергеевич, если бы нужно было, сам рассказал. Может, бывший солдат не хотел разговором о фотографе отвлекать Федю от мыслей о Володе Ульянове?