— Деньги…
Хромой с опаской отошел несколько шагов. Рыжебородый, сбычившись, стал наступать. Вскочила с полу Мария. В руках у нее был ребенок. Она горячо заговорила:
— Михайла, не надо… пойдем со мной…
И тут произошло страшное: рыжебородый зло взмахнул рукой. Еще секунда, и его кулак опустится на женщину. Какая-то непонятная сила толкнула Федю вперед…
Дальше Карасик ничего не помнит, что произошло дальше, он уже не видел. А произошло вот что.
Глава девятнадцатая,в которой рассказывается о том, чего Федя не видел
Когда Федя упал на палубу, секундное замешательство взорвалось возмущением.
— Хулиган! Бандит! — закричал, подскочив к Циклопу, Родион.
Повернувшись к нему, рыжебородый снова поднял огромный кулак. Вот он сейчас молотом опустится на голову Родиона… Но в какой-то миг руку Циклопа схватил подоспевший Владимир Сергеевич.
— Не трогайте его, нож у него в кармане! — услышал Владимир Сергеевич и глянул вверх, откуда раздался голос. На верхней палубе стоял Ираклий Аввакумович. Он совал пальцем в Циклопа и повторял: — Нож у него!..
К месту происшествия спешили два дюжих матроса. Увидев их и поняв, что дело его плохо, рыжебородый воспользовался тем, что бывшего солдата отвлек на секунду крик фотографа — рванулся, освободил руку и ринулся к борту.
Вскочив на борт кормы, он оттолкнулся и, головой вниз, широко раскинув руки, бросился в бурлящую за кормой воду. Взметнулись, разлетевшись в разные стороны, чайки.
Все вокруг замерли. А потом зашумели. Одни окружили Карасика и беспокоились: «Мальчонку-то в медпункт надо! Ударился, видно, аж сознание потерял», другие смотрели за Циклопом на воде.
Владимир Сергеевич поднял Карасика и на руках понес его в медпункт. А на палубе продолжалось смятение.
— Человек за бортом! — кричал матрос.
— Утонет человек! — кричали с верхней палубы.
Охали две девушки, сделав круглые глаза и прижав кулаки к подбородкам:
— Он же в сапогах, в одежде! Утянет его!
А Циклоп был уже метрах в пятидесяти от парохода. Вдали мелькала в волнах его голова. Руки поднимались и опускались в воду. И непонятно было: или он плывет, или зовет на помощь, не умея плавать.
— Идиот! — ругался матрос. — Ведь пьяный, поди! Утонет… Как пить дать — утонет!..
Наверное, с верхней палубы уже сообщили о происшествии капитану. «Чайковский» замедлил ход, совсем остановился и загудел отрывисто, тревожно.
Дядька еще держался на воде. Издали казалось или на самом деле? — он вдруг исчезал под водой, его не было видно. Потом снова мелькали руки над головой.
— Сколько людей взбаламутил!
— Не утонул бы… — вздохнула женщина. На корме народу собралось — не пройти. Все смотрели вдаль, словно взглядами своими поддерживали человека на воде.
— Не утонет, — сказал, отвечая женщине, мужчина в очках. — Дерьмо не тонет.
Пароход, не разворачиваясь, шел кормой назад, к месту происшествия. Однако от места происшествия был он уже далековато, а «пловца», к тому же, сносило течением Волги. Рыжебородый махал руками уже недалеко от берега.
Мужчина в очках объяснял жене:
— Обычная история — уперли деньги.
Цыгане возбужденно разговаривали между собой Одни вязали узлы, другие яростно ругались, что-то выясняя.
— Да нет же, — говорил какой-то парень, — того, который прыгнул, самого обворовали.
— Приемчик, молодой человек, — знающе, прищелкнув пальцами, будто сам он этим приемчиком неоднократно пользовался, хитро сообщил человек в очках. И еще раз повторил, уже для своей жены: — Приемчик…
И добавил:
— Обычное дело… А все и поразинули рты. Так-то задержали бы вора, остановили, а тут — психологический ход. Жулики, они ведь — психологи, потоньше нас с вами, молодой человек. — Последние слова мужчина опять говорил парню.
На берегу, куда подплывал рыжебородый, до самой воды горой свалены бревна. Выше — небольшая будка-домик. Трактор стоит. Возле трактора два человека возятся. Они отходят от трактора, смотрят в сторону парохода: чего он разгуделся, да еще и кормой назад двигается.
На палубе волновались: «Неужели не видят беглеца?..» Ага, увидели! Побежали навстречу. Перескакивают по бревнам. Теперь не уйдет! Пассажиры бросают реплики-предположения:
— Ну сейчас его возьмут за белы руки…
— А чего «возьмут»?.. Объяснит, что ему сходить здесь, — возражает другой.
— Ага, так и сходили бы все на берег вплавь! — не соглашается третий.
Пароход, остановившись, снова зашлепал плицами колес, и все поняли, что капитан решил причалить к пристани.
Уже когда «Чайковский» подходил к причалу, все видели: рыжебородый вылез на берег. Те двое, что от трактора, встретили его. Стоят втроем, разговаривают. Рыжебородый делает тем двоим «ручкой» и уходит по бревнам. Двое постепенно отстают от Циклопа, и тот скрывается в прибрежном лесу.
— Эх, отпустили! Обманул! — огорченно вздыхают на палубе.
На верхней палубе тоже собралось много народу. Но фотографа там уже не было. И никто не видел, как Ираклий Аввакумович поспешно удалялся, и на спине его словно было написано невысказанное словами: «А ну их! Надо уйти подальше от греха».
Глава двадцатаяЗдесь ставятся некоторые точки над «и»
— И ведь сказывала: сиди на своем месте, так нет — не сидится. Ох, дети, дети! Матерям-то с вами каково?..
Женщина тихонько говорит и говорит. Вроде бы с кем-то, но и ни с кем, а сама с собой. Голос напоминает Феде кого-то, но он никак не вспомнит, кто эта женщина. Ее не видно: она сидит за подушкой, на которой лежит Федина голова. Стена комнаты мелко дрожит, словно в ознобе. Карасик не сообразит, где он, что он. Потом вспоминает, что едет пароходом — потому и стенка мелко дрожит. И едет он в деревню Выезд.
Федя косит глазами, хочет посмотреть, кто же сидит там, и видит тетю Полю. Тетя Поля жалостливо смотрит на него, потом сразу подхватывается:
— Ну, оклемался?.. Слава богу… Лежи, лежи, Феденька… Я сейчас…
Женщина по-старушечьи суетливо выходит, почти выбегает из комнаты-каюты. Федя приподымается на локти, потом садится, спустив ноги с кушетки. Комната, в которой он находится, длинная и узкая. На окошке — голубые занавески складчато падают вниз. За окном — вода, а вдали лесистый берег.
Теперь Федя все вспомнил: и про Циклопа, и про себя.
В это время дверь открывается и в комнату входит… парикмахер. В белом халате, улыбается.
Федя смотрит на парикмахера с некоторым недоумением, ждет. А парикмахер еще от дверей весело спрашивает:
— Ну как, герой?.. Уже и поднялся!.. А ну-ка ложись, ложись… Нам с тобой торопиться некуда. — Парикмахер ласково, но настойчиво укладывает Карасика на кушетку, присаживается рядышком на край и долго, изучающе смотрит на Федю. Феде кажется, что сейчас он, осмотрев Федину шевелюру, спросит как тот, что в Песчанке, когда Федя ходил подстригаться в парикмахерскую: «Как вас, молодой человек, прикажете: полечку, полубокс, бокс?» Но парикмахер стал спрашивать другое:
— Голова не кружится? Не тошнит?.. А ну-ка смотри сюда.
«Не парикмахер совсем, а врач», — догадывается Карасик и смотрит на палец врача, который тот поднес к самому Фединому носу.
«Смешной, — про себя улыбается Федя, — палец зачем-то показывает».
— Ну что ж, герой, — подмигивает Феде врач, — вроде бы все нормально. Однако сегодня на всякий случай полежи. Договорились?.. — Он протянул Карасику руку. Федя пожал ее, обратив внимание на то, что рука у доктора мягкая, хотя и крепкая. Вспомнил почему-то отца. У отца руки жесткие, в венных узлах, тяжелые руки, ладони крупные, как лопаты. «Это у меня по наследству, от отца, от деда, — говорил он Феде. — У крестьян руки — и вилы, и грабли, и топор, и плуг».
Врач ушел. А Карасик с любопытством стал рассматривать свои собственные ладони. Странно, до этого Федя никогда не смотрел на свои руки с таким интересом. Ну руки и руки! А тут… Вот можно так собрать пальцы вместе, а можно вот так растопырить их во все стороны или соединить в щепоть. Какие они послушные — пальцы, как маленькие человечки. Даже можно и так сделать. Федя сунул большой палец между указательным и средним и поднес образовавшуюся фигуру себе под нос. Засмеялся тихо.
Нет, это удивительное у человека — руки! Пожалуй, ни один изобретатель не сможет изобрести такой машины, чтобы по сложности работ, которые могут делать руки, могла она с ними равняться. Карасик крепко сжимает пальцы в кулак, мускулы на руке становятся твердыми, и сама рука, чуть согнутая в локте, похожа теперь на те шатуны, которые крутят коленчатый вал в машинном отделении парохода «Чайковский». Федя переводит взгляд на кулак. Какой он еще маленький! И вдруг Карасику кажется, что кулак стремительно летит в его глаза, становится громадным… Федя отводит голову в сторону, настолько живо снова представляется ему недавнее. Он смотрит на дверь каюты, сдвинул хмуро брови. Но вот брови его раздвигаются. Это опять входит тетя Поля.
— Письмо тут тебе, — говорит она. — Солдат передал. — И вынимает из кармана кофты треугольником сложенное письмо.
Федя знает, что во время войны солдаты присылали с фронта домой вот такие треугольники, потому что — какие тогда конверты! Федин отец до сих пор хранит в комоде связанные веревочкой вот такие треугольники. Это письма от его товарищей, и тех, которые потом погибли, и тех, кто остался жив. Отец очень бережет эти письма и иногда перечитывает их. Наверное, ему кажется, что он разговаривает со своими друзьями.
Теперь и Федя получил солдатское письмо-треугольник!
Карасик раскрывает треугольник и читает:
«Здравствуй, Федя! Очень жаль, что не могу я с тобой продолжить поездку до Горького. Пришлось задержаться из-за Циклопа. Мы с матросом все-таки изловили его. А теперь я должен, по всем правилам, сдать его в районное отделение милиции. Всыплют ему по первое число, и не только за хулиганские действия, но и за воровство. Оказывается, обворовал он одну женщину на пароходе. Потому и прыгнул в воду.