Глава двадцать втораяБой в воде с вожаком незнакомого племени
Они стояли с тетей Полей на пристани возле сходней, которые мягкой пружинящей дорожкой — доски поскрипывали под ногами людей — спускались на берег. А там, на берегу, — невысокая каменная лестница, по которой пассажиры поднимались, уходя в город. В тот самый город, о котором столько слышал Федя от мамы и папы, столько думал, пока ехал целую неделю по Волге от далекой теперь Песчанки, от маленькой Песчанки, от родной Песчанки.
Совсем рядом с Федей и тетей Полей, бегая по сходням на причал и прыгая с него в воду, купались мальчишки. Они были Фединого возраста и старше и были похожи на песчанских мальчишек, которые тоже очень любят прыгать в воду с баржи или с причала. Это, наверное, потому, что им, и песчанским и горьковским мальчишкам, хочется испытать высоту, почувствовать себя в полете.
— Я тебе смажу, Гришка, по сопатке. Чего толкаешься!..
— А ну, попробуй только! — сбычился, подготовив кулаки, другой.
Этот другой, который Гришка, был уже здоровый парень, лет четырнадцати. Чувствуя свое физическое преимущество, Гришка задирался. Ему хотелось подраться.
Два паренька, наверное, подрались бы. Но в этот момент один из них, отступив на полшага назад, споткнулся о тети-Полины вещи и полетел.
— Ха-ха-ха! — засмеялся Гришка и, избегая возмездия — уже от тети Поли, — извернулся как-то боком и винтом ввинтился с высоты причала в воду.
Тетя Поля даже ахнуть не успела, как и тот, другой, который споткнулся об узлы, тоже последовал за своим товарищем. В воду с причала полетела за мальчишками корзинка, обшитая сверху белой тряпицей. Тетя Поля эту корзинку передала, когда сходили с парохода, Феде Карасику, чтобы он помог нести вещи. Видно, Федя слишком близко поставил корзину к борту, надо было подальше…
— Они ведь, мошенники, нарочно сшибли корзину! — шумела тетя Поля, беспомощно, как курица крыльями, взмахивая руками.
А Федя Карасик осмотрелся, словно бы желая кого-то позвать на помощь. Но на пристани никого, кроме их с тетей Полей, уже не было.
— Тетка, трешницу дашь — достану корзину! — кричал из воды Гришка и скалил белые зубы.
Корзина, затонув почти по самую ручку, медленно плыла по течению у борта причала.
— Ах, гад! — рассердился Карасик. Он забегал вместе с тетей Полей по причалу, соображая, как же вызволить из воды корзину.
Гришка плавал рядом. Остальные мальчишки издалека, с берега, наблюдали с интересом, чем все это кончится.
— Пусть он, что ли, достанет, отдам я трешницу-то, — суматошно поправляя платок на голове, советовалась тетя Поля с Федей.
— Еще чего! — удивился Федя. — Они столкнули, и им за это трешницу?..
— Так как же, Федя, корзина-то?.. Там не на трешницу вещей-то…
Глянув вниз на плавающего возле корзины Гришку, Федя решительно стал раздеваться. В другой раз он, может, не стал бы связываться с противником, незнакомым и явно нахальным, но возмущению его не было границ.
— Эй, парень, утоплю ведь! — пообещал снизу Гришка. Его лохматая белобрысая голова покачивалась в воде, как кругтый большой тряпичный мяч, с которым занимались иногда Федя и его товарищи по классу на уроке физкультуры в спортзале.
— Сам не утони! — звонким от возбуждения голосом ответил Карасик.
Корзина тем временем уже почти подплыла к корме, с которой в воду было опущено большущее бревно. Федя не знал, зачем это бревно опускают в воду, он почти на каждом причале видел такие. Возле причала, под этим бревном, и должна была сейчас проплыть тети-Полина корзина.
Федя, оседлав гладкое, обкатанное бревно, стал по нему спускаться, не обращая внимания на Гришку.
— Сопляк, — орал Гришка, — за ногу стащу! — Корзину он почему-то не трогал, видно, побаивался: все-таки чужая вещь, а чужую вещь в руки брать — дело опасное.
Федя уже спустился почти к самой воде и дожидался корзину И тут Гришка, подплывший сзади, ухватил его и дернул за ногу.
— Эй, салажонок, сматывай удочки…
Федя обернулся, глянул на плавающий лохматый тряпичный мяч- голову и сразу понял, что Гришка, пожалуй, не ахти как держится на воде. Руками двигает под водой как-то судорожно, словно девчонка, которая учится плавать, и сам весь по уши в воде. А туда же еще: «утоплю»! И тут Федя решил: «Проучу!» Карасик плавал здорово и под водой мог продержаться долго. Под водой он даже Петрика Моисеенко мог «перебыть». Это свое преимущество Федя Карасик и хотел использовать. Но в то же время подумал: «А может, мне кажется, что Гришка плохо плавает?».
С берега за ними наблюдали мальчишки, с пристани — тетя Поля. Тетя Поля следила за Федей, который уже протянул руку, чтобы ухватить за ручку подплывающую корзину. В этот момент Гришка и дернул Карасика за ногу еще раз. Не удержавшись на бревне, Федя свалился в воду.
Эта минута была отмечена оживлением на берегу, выражавшим восторг перед храбростью Гришки, и новыми возгласами тети Поли на пристани.
— Да что же это такое, люди добрые!..
Гришка, стянув Федю в воду, отплыл в сторону метра на два и, выпучив глаза, ждал, как будет реагировать его противник.
«А ты, к тому же, и не из храбрецов!» — догадался Федя.
Примерившись к плавающей лохматой голове, Карасик булькнул под воду и под водой пошел на сближение. Ткнув головой Гришку снизу, Карасик ухватил его за ноги и потянул. Федя почувствовал, как отчаянно стал отбрыкиваться Гришка ногами. Руки в ход он не пускал, они нужны были ему для того, чтобы держаться на воде. Федя еще раз потянул Гришку за ноги. Решив, что хватит с него, Карасик отнырнул в сторону и выплыл на поверхность.
Первое, что он увидел: Гришка, словно мельница крыльями, махал руками по направлению к берегу. Федя догнал уплывшую за эти минуты корзину и, придерживая ее одной рукой, другой стал подгребать к бревну.
Неизвестно, что за это время передумала тетя Поля, но когда Федя вытащил по бревну корзину, с таким блеском отвоеванную у «врага», она уже несколько успокоилась и, обняв Карасика рукой, как сына, повела к одежде.
— Одевайся, Феденька, одевайся… Я уж подумала: лучше б трешку отдать, а то и впрямь утопят мальчонку… вон их сколько на берегу!..
— Еще чего! — бодро сказал Федя Карасик. Сейчас он чувствовал себя не то чтобы каким-то особенным героем, но Одиссеем — да.
Гришка все-таки крепко саданул его под водой по голове, когда брыкался — вон какой здоровый детина! Вылез на берег и орет Феде, потрясая кулаком:
— Мы еще встретимся, еще встретимся!
И Карасику слышится, словно уже не с берега, а откуда-то со всех сторон или, может, еще откуда, из завтрашнего дня, из послезавтрашнего и совсем из далекого дня:
— Мы еще встретимся!
— Ну что ж, раз объявил себя борцом, будешь драться, Карасик, — вдруг очень явственно сказал кто-то голосом солдата дяди Володи. Нет… Это — голос отца послышался Феде.
Федя даже обернулся. Но рядом стояла тетя Поля и больше — никого…
«Уж прямо и «борцом», — мысленно возразил он. — Смех один… Гришка и плавать совсем не умеет. Такого победить — не великое дело». И все-таки Карасик, надевая брюки и куртку, чувствовал себя распрекрасно.
Глава двадцать третьяПро белые булки, соблазнившие Карасика
Во-первых, надо поесть. Вот ведь чудак: предлагала же тетя Поля позавтракать, так нет, отказался, заскромничал. Теперь один остался. Тетя Поля на маленьком пароходике — у пароходика высоко, гордо задран нос, а корма опущена — уехала со своей корзинкой, которую спас Федя. Уехала куда-то в свою деревню. Деревня эта называется Березовка, тетя Поля не раз называла ее. Тетю Полю Карасик теперь никогда не встретит. Но он будет помнить ее долго, может, всю жизнь. С последним знакомым человеком по пароходу распрощался Федя. А сам «Чайковский» тоже уже отвалил от причала, пошел на отдых, а потом будет готовиться в обратный рейс.
Совсем один остался Федя на пристани. В руках — портфель, в котором синяя кружка, майка с трусами да листы бумаги, предназначенные для поэмы «Санитарка Маруся».
Пожалуй, в каком-то отношении даже хорошо, что у Карасика нет багажа, а то тащись с ним, мучайся! Вот только поесть неплохо бы. Федя нащупал рукой в трусах четырехугольничек маминой пятерки и обмер: пятерка-то как тряпка стала. Он и забыл о ней, когда подныривал под Гришку, когда спасал корзину. Теперь пятерка-то никуда не годится! Что он, Федя, будет делать без денег в чужом огромном городе? На что он купит железнодорожный билет, чтобы доехать до Гороховца? А потом и есть так хочется…
Расстегнув пояс у штанов, Федя добрался до заплаты-кармашка в трусах, выдернул суровую толстую нитку. В руке его лежала во много раз сложенная, волглая пятерка. Карасик расправил бумажку на ладони и тяжело вздохнул: кто ее вот такую возьмет у него?.. Никто.
Застегнувшись и взяв в другую руку портфель, Карасик зашагал по сходням на берег. Мальчишек поблизости не было видно. Отойдя несколько шагов от сходней, Карасик сел на булыжник возле самой воды, а на другом камне разложил пятерку, чтобы просушить ее. И солнце, как нарочно, не покажется! Дождь, хорошо еще, не льет, небо освободилось от мрачных туч, но плавают вверху густые белые облака и закрывают солнце. Солнце здесь не как в Песчанке: не греет и не сушит, так себе солнышко. Вообще-то Федя ничего бы не имел против здешнего солнца, даже и хорошо, что оно не печет, а словно гтадит по лицу, но пятерку-то надо же высушить! В Песчанке в два счета бы, как на сковородке, поджарилась бы эта пятерка, только бы успевай переворачивай ее, а здесь…
Федя Карасик потрогал пальцами бумажку: нет, еще не высохла. Придется еще сидеть… Хорошо было Одиссею, у него никаких денег не было, и сушить их не надо. И билеты на поезд в то время не продавали. Да и поездов-то не было. Вот если бы и сейчас так… Нет, тогда еще хуже досталось бы Карасику. Как бы он добирался до Выезда? Пешком?… Целых сто километров? В общем-то сто километров можно пройти. Километров по двадцать в день делать — за пять дней дойти можно. А ночью спать, отдыхать…