Федя, сложив на груди руки, прищурился и, отставив вперед ногу, пристально оглядел горизонт за кормой.
Итак, Одиссей, в которого превратился Федя Карасик, дал команду матросам поднимать паруса, и его корабль отплыл на родину, в нелегкое путешествие…
Матрос в это время, ничего не подозревая, начал красить ржавый якорь черной краской. Он мурлыкал под нос какую-то песенку и не обращал на Одиссея никакого внимания. Может, он каким-то образом узнал, как Одиссея называют в школе? Но ведь Карасик — это не фамилия. Это девчонки так окрестили Федю Краснова, переиначив его фамилию. Федя был тихий мальчишка, и потому Карасик закрепилось за ним сразу и бесповоротно…
Все! Хватит! Отныне Федя Карасик — Одиссей. Он возвращается на свою Родину. Он победит все штормы и ураганы, обманет одноглазого Циклопа-Полифема. Сильный, хитрый, выносливый, он победит!
— У-у-у-у-у!!! — заорало вдруг над Федей. От неожиданности Федя вздрогнул. Храброго Одиссея испугал рев гудка. И то сказать — Одиссей плывет на паруснике, а тут какие-то гудки!
Нависая над кормой грудью, Одиссей заглянул вперед, увидел, что навстречу его кораблю идет корабль-незнакомец. Он приземист, распластался над водой, как курица, прикрывающая под крыльями цыплят. Колеса его неистово лопотят по воде, упираются. Туго, видно, буксиру тащить за собой длинный-длинный плот.
— Эй, малец, в воду захотел угодить! — услышал Одиссей окрик над собой и в ту же минуту почувствовал, как чья-то рука бесцеремонно поставила его в вертикальное положение.
«Матрос, как ты смеешь брать за шиворот самого Одиссея!» — возмутился Одиссей. Матрос не услышал возмущения Одиссея, потому что Одиссей крикнул не вслух, а мысленно. Он снова красил якорь, размахивая кисточкой.
На борту проплывающего буксира Федя прочитал название: «Алексей Петров». Кто он, Алексей Петров?.. Ученый, революционер?.. А может, полководец…
Длинной вереницей вниз по течению проплыли плоты. Вот бы пересесть с парохода на плоты… Вон там и домик деревянный, а возле, на краю плота, светится в сумерках костер… Хорошо бы сейчас у костра посидеть, подбрасывать палки в огонь, и чтобы в котелке — уха!.. Им хорошо на плоту: сиди да лови рыбу с бревен хоть целый день.
Федя завистливо вздыхает. Кто-то, вроде бы даже мальчишка, бежит по плоту, машет фуражкой пароходу, а может, ему, Феде Карасику.
— Мальчишка, ты чего ж место-то свое оставил? — слышит Федя. Это тетенька, что сидит на полке по соседству с ним. — И вещички свои бросил. Так вить и обидеть могут лихие люди…
Федя плетется с кормы в темную утробу парохода. Над полками, в потолке, уже засветились тусклым желтым светом электролампочки.
Что ж, теперь всю дорогу и сидеть на полке?.. В духотище? Федя присаживается в уголок, возле своего портфельчика, осматривается по сторонам. На каждой полке — по одному, а то и по два человека. Да и на верхних — тоже люди. Вон с соседней верхней торчат, загородив проход, чьи-то голые ноги. Слева от Феди, подложив ладонь под щеку, умостился на ночлег мужчина в полосатом мятом пиджаке. Спит безмятежно, как у себя дома, только храп летит во все стороны. На полке за ним — женщина с девчонкой пьют чай.
«Почему они в столовую не идут? — подумал Федя. — Ведь столовая на пароходе есть…».
Девчонка поймала Федин взгляд, перестала пить чай, смотрит. Федя отворачивается. Справа, положив чемодан на колени, взмахивают картами парень в косоворотке, полная пожилая женщина, такая же толстая, но молодая девушка. Ворочается, никак не устроится на жесткой полке старушка тетенька в черном платке, та, что Федю с кормы увела. Она открывает глаза, долго, словно изучает, смотрит на Федю и говорит укоризненно:
— Как же тебя одного родители-то отпустили?.. Нешто непутевые!.. В дальней-то дороге мало ль приключиться что может: отстал от парохода иль потонуть можно… Еще, поди, лет десять тебе?..
Федя пожимает плечами, молчит, он не знает, что ответить тетеньке. А она и не ждет ответа, понимает: какой от него, желторотого, разговор. Продолжает, будто сама с собой:
— Всякие родители бывают, — и тяжело вздыхает по Феде.
Но Феде становится обидно и за родителей своих, и за себя, он говорит:
— В шестом я учусь…
— Ишь ты, — удивляется она, — а не подумаешь…
Тетенька укладывается, закрывает глаза. Через несколько минут она уже спит. Федя это видит по тому, как разгладились морщины на ее лице и сошла, размягчившись, суровость.
«Может, и мне спать пора?» — думает Карасик и тут до его слуха доносится голос:
— Эй, мальчишка!
Ну конечно, это опять Федина знакомая. Федя с любопытством и настороженно смотрит на маленькую цыганку Здесь, на полке, он чувствует себя хозяином положения, но эта девчонка какая-то неожиданная, не знаешь, как она поведет себя через минуту.
— Тебя зовут балда… — вспомнила девчонка, хитро посмеиваясь глазами. — А ты знаешь, как меня зовут?
— Знаю. Тебя зовут Ольга… Откуда знаю?.. Я гадать умею, — засмеялся Федя. — Хочешь погадаю?
— Гадай, гадай, — протянула Ольга ладошку. — Отгадай, в каком я классе учусь?..
— Ты, учишься? — удивился Федя.
— А что, думаешь: если цыгане, так не учатся?.. Я во втором классе училась…
— В третьем будешь? — снова удивился Федя. — А такая маленькая…
— Ах, какой великан! — взмахнула руками, как взрослая, Ольга. — Под самый потолок большой, даже до неба!
Ольга села на полку рядом с Федей и, мотая босыми ногами, хвастаясь, сообщила:
— В третьем я не буду учиться. Мамка ушла из совхоза. Нас батя позвал. Снова будем кочевать.
— На пароходе, что ли? — усмехнулся Федя.
— И на пароходе! А чем плохо!
Федя как раз тоже не видел ничего плохого в этом и согласился, что пароходом путешествовать интересно.
Разговор их был какой-то забавный. Если послушать со стороны, смешной, наверно, разговор. Вопросы да ответы. Но Федя узнал, что парень, сидевший в шлюпке с Ольгой, — ее брат Родион, а женщина с ребенком — ее мать. Узнал, что на какой-то пристани батя хочет их встретить, что он будет вожаком табора, который они соберут из цыган, не согласных жить оседло.
— Значит, ты останешься малограмотной? — спросил Федя.
— А зачем мне учиться?.. — не очень уверенно пожала плечами Ольга. — Мамка говорит: деньги считать умеешь и ладно, цыганке грамота не нужна.
Федя вспомнил тут свою бабушку, что в Выезде, добрую и ласковую, но совсем неграмотную. Когда приходит ей письмо, она отдает его кому-нибудь из дочерей, и те читают, она ни одной буквы не знает.
Федя даже не представляет, как это не уметь читать? Это же все равно как слепой человек — ничего не видит. И немой. Сказать на бумаге ничего не может. А ведь если он, Федя, умеет писать, так это равносильно тому, что он может докричать, например, до Камчатки или до Америки даже, в общем, до любой точки на земле может докричать, и его услышат. И увидеть может так же далеко…
Озяблицкая бабушка — это значит из села Озябликова, мать Фединого отца — немножко грамотная. Она умеет считать и писать, но плохо. Когда от нее приходят письма — читать их забавно. Не то, что Федя смеется над ее малограмотностью, он любит бабушку из Озябликова, но все равно забавно смотреть, как она почти все слова пишет с заставной буквы и не ставит нигде ни точек, ни запятых. Прочитать можно, но другой раз очень смешно получается.
Вот, значит, и Ольга такой малограмотной будет всю жизнь. А читать тоже будет по слогам: «Ма-ма мы-ла ра-му».
Нет, Федя не хочет оставаться малограмотным! Он уже решил, что обязательно выучится на инженера.
Карасик, конечно, про инженера не стал рассказывать Ольге, он об этом даже отцу и матери не говорил, только как-то сказал Петрику Моисеенко. А про бабушек своих он рассказал.
Но Ольга не очень-то стала слушать его разглагольствования. Она вдруг вскочила, ухватилась руками за края верхних полок, покачалась, спрыгнула на пол, в лицо Феди прошептала с издевкой:
— Федька-редька, Федька-редька, Федька-редька — грамотей! — Пританцовывая, пошла между полками, по проходу, к себе на корму — под звезды, на свежий воздух, к матери, к своим братишкам — старшему и младшему, совсем маленькому.
А Федя еще долго сидел и с удивлением думал: как это интересно, когда один и тот же человек вдруг совершенно разный бывает. Тогда на Волге видели с Петриком эту девчонку — даже за мальчишку приняли ее, и совсем она маленькой казалась, а сейчас разговаривала — другая, нормальная, обыкновенная, ну как и все девчонки, например, у них в классе… И вот снова задирой стала… «Наверное, она все-таки не хочет бросать школу, — думает Федя. — У нее просто такое положение, что ничего ей не остается делать, как ехать бродяжить с отцом». Ему становится жалко Ольгу. Он начинает думать, как бы сам поступил на ее месте. Феде очень хочется помочь Ольге, но как помочь? Ничего почему-то не придумывается.
Прислонившись щекой к стойке, на которой укреплена полка, Федя смотрит на людей, устроившихся на своих полках, потом чувствует, как тяжелеют его веки, как сами они закрываются. Подобрав ноги на полку и положив под голову портфель, засыпает.
Тут же, кажется, и минутки не прошло — Федя сквозь сон слышит:
— Билеты приготовить!
Ему снится, что он идет в кинотеатр в Песчанке. Рядом с ним Петрик. Они протискиваются с Петриком в дверях за широкой спиной какого-то мужчины. И уже прошли в зал. Но тут контролер хватает Федю за плечо, трясет, что есть мочи, так, что голова у Феди мотается из стороны в сторону, и кричит:
— Билеты приготовить!
— Пусть малый спит, чего трясешь его?.. Есть у него билет… — Это соседка. Она вынимает из кармашка его куртки билет и показывает сердитому матросу.
Глава пятаяФедя-Одиссей попадает в лапы кровожадного Циклопа
Федя вскакивает оттого, что в ухо ему кто-то закричал:
— У-у-у-у-у!
Федя ошалело смотрит вокруг. Люди спят. В четвертом классе сонное царство: храпят, сопят, вздыхают. Пароход валится, валится набок. Федя догадывается: это он делает крутой поворот, наверное, пристань. Сон снова укладывает его голову на портфель, и он опять засыпает.