— Полный вперед!
Сразу «Чайковский» словно напрягся, загудел, задрожал всем корпусом, забурлила вода по бокам.
— Наташа!.. Наталья, это безобразие! Кто тебе разрешил уходить? Неужели так трудно спросить разрешения? — Высокий, полный и уже в годах мужчина с круглой наголо обритой головой, в полосатой пижаме вышел на палубу. Через плечо у него висел на ремешке фотоаппарат. — А ну-ка, немедленно завтракать!
«Как Фантомас, — восхитился Федя. — Только не зеленый».
Девочка с бантиками сообщнически переглянулась с Федей, вот, мол, не было печали, вздохнула и пошла вслед за мужчиной. А Федя подумал: «Зато каюта и первый класс!.. Папочка, мамочка!.. А я чего хочу, то и делаю, куда хочу, туда и иду!..»
С мокрой шваброй, которая волочилась по палубе, появился матрос. Остановившись недалеко от Феди, он начал возить шваброй. Получалось у него быстро и чисто. Когда в швабре иссякал запас воды, матрос перекидывал ее через перила и на веревке опускал прямо в Волгу. Подхваченная течением, усиленным встречным движением парохода, швабра взбивала снопы брызг, подпрыгивала, окуналась «с головкой» в зеленоватую утреннюю Волгу.
— А ну, малец, не мешайся, — подозрительно глянув на Федю, скомандовал матрос и добавил: — И вообще, пассажирам третьего и четвертого сюда заходить не положено.
Матрос был молодой, работал на пароходе, наверное, первый сезон и потому относился к своим обязанностям сверхревниво.
Подумаешь, нужен он кому, ваш первый класс! Пожалуйста, можно и уйти. Засунув руки в карманы, — жест для Феди совершенно непривычный, — гордый Одиссей независимой походкой, не торопясь, пошел восвояси.
Отец говорил, что раньше таблички висели такие:
Сейчас таких табличек нет, сейчас, кто куда хочет, туда и идет на пароходе.
Глава шестая,в которой рассказывается о том, как Федя Карасик приехал в Волгоград
По левому борту, словно огромные семафоры, пропускали в город «Чайковского» подъемные краны грузового порта. Казалось, они кланяются, приветствуя пароход. Правда, трудно определить, какой пароход именно, потому, что совсем рядом, обгоняя «Чайковского», шел трехпалубный красавец «Илья Муромец».
«На таком бы ехать, — вздохнул Карасик, — на новых дизель- электроходах, говорят, даже четвертым классом в каютах едут. Только каюты не на двух человек или трех, а на больше». Тут же Федя ловит себя на мысли: ведь сам говорил девчонке с бантиками, ну той, что здесь наверху едет с папочкой, мол, у них, в четвертом классе, интересней ехать, с людьми, и сам же каютам позавидовал!.. А вчера вечером завидовал цыганам, хотелось бы тоже на корме устроиться, под звездами… Какой-то сам себе непонятный Федя.
Облокотившись о перильца, Карасик посмотрел вниз на корму: где там эта забавная девчонка Ольга?..
Цыгане разместились на палубе парохода, как где-нибудь на лугу, в займище, только шатра не поставили. Наверное, не разрешили матросы. Посреди кормы на одеялах лежал и сучил ножонками самый маленький цыганенок. Он был совершенно гол. Через него перешагивали, не замечая, и Феде было боязно за мальчонку, как бы его не раздавили.
Ушастую, как у мальчишки, голову Ольги Федя увидел у борта. Девочка смотрела на проплывающий мимо Волгоград.
— Это что? — то и дело протягивала она руку. — Это чей памятник?..
Старый цыган с белой бородой отмахивался, наверно, не знал, как ответить…
А Федя знал, что летчик в шлеме на берегу — это Хользунов, который воевал в Испании с фашистами, это ему памятник. У Феди даже есть большой красивый альбом о городе-герое. Там много фотоснимков.
Вдруг «Чайковский» загудел, долго, протяжно, он спрашивал разрешения на причал. «Как Машка», — подумал Карасик, вспомнив белую комолую корову, которую одно время держали родители. Машка, возвращаясь в с пастбища, когда приближалась к родному двору, на ходу вытягивала морду и мычала. Вот так же протяжно, как пароход, приближающийся к пристани.
Наверное, все пассажиры первого и второго классов сейчас покинули каюты и все смотрели на город, к пристани которого приближались. «Чайковский» даже накренился набок. Те, кто впервые видел знаменитый город, нетерпеливо спрашивали, задавали вопросы, а те, кто не впервые проезжали по Волге, а особенно жители города, со знанием дела, и как будто это не городом восторгались, а ими самими, степенно и с нескрываемой гордостью живущих на этой героической земле рассказывали, отвечали на вопросы.
Увидел Карасик и ту девочку, что подходила к нему утром и которая разговаривала с ним на «вы». Она стояла среди людей и тоже смотрела на город.
Может, она слышала, как утром молодой матрос, мывший палубу шваброй, прогнал Федю вниз, и ему не хотелось, чтобы она видела, что он снова наверху. Сейчас Федя не боялся матроса. Потому что на верхнюю палубу вышли очень многие снизу. Вон и пожилой солдат чуть в отдалении ото всех. Он не суетится, смотрит серьезно и тихо, даже, показалось Карасику, слишком серьезно, как-то торжественно. Застегнутый, заправлена аккуратно под ремень старая полинявшая гимнастерка. А пилотку снял почему-то: волосы, зачесанные назад, слегка тревожит ветерок, волосы серебрятся на висках, и надо лбом белесая прядь лежит.
Карасик смотрит на солдата, на город и догадывается: наверное, он воевал здесь. Ему хочется подойти к солдату. И он подходит. Становится у перил и поглядывает то на город, то украдкой на него, словно хочет понять все, что соединяет их — солдата и город.
Волгоград надвигается красивой набережной, высокими многоэтажными домами, широкой мраморной лестницей, поднимающейся от Волги, кроваво-красными цветами, рассаженными вдоль зеленого подстриженного откоса, зелеными деревьями…
Нет, и совсем не похожи они: Волгоград и солдат, встречающий город. Военного в облике города ничего нет!.. А у причалов — по три и даже по четыре у каждого — белые, высокие красавцы теплоходы, дизель-электроходы. Набирая скорость, пронеслась мимо «Чайковского» крылатая «Ракета». Перечеркивают Волгу юркие, маленькие «москвичи». «На ту сторону пассажиров перевозят, — думает Федя. — Как у нас в Песчанке». И вдруг почувствовал на своем плече руку.
— Ну как, землячок, пойдем в город?
Это солдат чуть наклонился к нему и спрашивает.
Федя неопределенно пожимает плечами. Ему, конечно, хотелось бы посмотреть город, но он помнит строгий наказ мамы не сходить с парохода.
— В общем, так, — говорит солдат, — как я понял, ты едешь один. Если не военная тайна — куда?
— К бабушке в Выезд, — почему-то покраснел Федя.
— Выезд?.. — вроде припоминая, сдвинул брови солдат. — Такого населенного пункта не знаю.
— Ну, это за Горьким…
— Ясно! — хлопнул солдат Карасика по плечу. — Будем считать, что познакомились… Как тебя величать-то?
— Федор, — опять почему-то покраснел Карасик.
— Меня зови Владимиром Сергеевичем… А теперь не будем мешкать — пароход пришел в Волгоград с опозданием на полчаса, из- за тумана. Итого у нас четыре часа времени, — обняв Карасика за плечи и увлекая с собой, сказал солдат. — Но для Волгограда четыре часа — очень мало.
Подчиняясь чужой воле, Карасик вместе с пассажирами медленно продвигался к трапу. Человек в солдатской гимнастерке легонько подталкивал его впереди себя.
— Ну вот мы и на твердой земле, — поправляя гимнастерку и снова став серьезным, глядел на город бывший солдат.
Когда поднялись по широкой гранитной лестнице, Карасик увидел у чаши фонтана, над которой возвышались скульптурные фигуры трех женщин, бритоголового. Он был в темно-синем костюме, через плечо висел у него фотоаппарат, в руках он держал другой фотоаппарат и этим вторым нацеливался на группу пассажиров, только что сошедших с «Чайковского».
— Внимание, товарищи, внимание! — суетился бритоголовый. От усердия, а может, оттого, что было жарко, а ему в пиджаке — тем более, голая его голова со лба покрылась бисеринками пота.
Федя позавидовал пассажирам, у которых теперь будут фотокарточки из города-героя, он тоже не прочь бы сфотографироваться вместе с ними, но Владимир Сергеевич, увлекая его за собой, поторапливал:
— Шире шаг, Федя, шире шаг!
Пришли на большую зеленую улицу.
— Проспект имени Ленина — гтавная магистраль города, — словно взяв на себя обязанности экскурсовода, объяснял бывший солдат. Оглядывая улицу, он сказал: — Сейчас мы прокатимся с тобой на легковой машине. Никогда не ездил в такси?
— Не, — помотал Федя головой.
Через минут пять они уже мчались по улицам города куда-то, как сказал шоферу Владимир Сергеевич, на Историческое шоссе. А потом еще сворачивали, пока не выскочили за город, где больших домов уже не было, а только кое-где старинными крепостями поднимались кирпичные стены разрушенных зданий, каких-то складов, перемежавшихся огромными полями-пустырями. Это уже, собственно, был не город. А потом и вовсе выехали в степь. Тут-то бывший солдат и попросил шофера остановить машину.
Расплатившись с таксистом, Владимир Сергеевич одну секунду словно обдумывая что-то, глядел на Карасика, а потом проговорил решительно:
— Пойдем.
Они шли полынным полем: Владимир Сергеевич впереди, Федя шаг в шаг за ним. Карасик недоумевал, куда это завез его солдат. Они же не посмотрели города… И еще он побаивался — не ушел бы пароход без них. Заехали куда-то в степь, за город. А вдруг машина сломается?..
Словно почувствовав Федино состояние, солдат подождал Федю, сбавив шаг, и, положив ему руку на плечо, приободряя, сказал:
— Здесь, Федя, для меня была самая главная война, вот на этом поле. — Он махнул впереди себя рукой и вдруг остановился. Присел на корточки.
Карасик посмотрел на землю: чего это он там нашел? И увидел, как бывший солдат перебирает в руках, потряхивает подобранные патроны.
— Настоящие? — с азартом спросил Федя, присаживаясь рядом.