Женское тело становится общественным достоянием, о чем наглядно свидетельствует ажиотаж вокруг абортов. У каждого свое мнение о том, что женщина должна или не должна делать со своим телом. Девушки, возможно, мечтают о руководящих должностях, с властью и статусом, но им говорят, что это не подобает женщине, ее роль вспомогательная. Годами женщинам твердили, что в бизнесе они не смогут работать так же хорошо, как мужчины, потому что у них случаются менструации и роды. Ни для кого не секрет, что, несмотря на успехи женщин за последние десятилетия, их по-прежнему зачастую не продвигают по службе и не повышают зарплату, поскольку они уходят в декретный отпуск.
Если мать девушки не ценила свое тело или пренебрежительно отзывалась о своем поле либо других женщинах, она вряд ли правильно заботилась о теле своей маленькой дочери[127]. Некоторые рассказывают дочерям страшные истории о потере невинности или родовых муках, поэтому многие девушки боятся секса, ненавидят свое тело и постепенно глушат свои инстинкты. Если «в семье акцент делался на идеальном поведении без подлинного осознания сущности ребенка, девочка очень рано осознавала, что инстинктивные реакции неприемлемы. В итоге ее гнев, страх и даже радость оказались загнаны в мускулатуру ее тела, заперты там и недоступны для повседневной жизни. Когда подлинное чувство отделено от инстинктов, внутренний конфликт либо остается в бессознательном, либо проявляется в соматических недугах»[128].
Наиболее очевидная причина отделения женщины от своих телесных ощущений – инцест, сексуальное или физическое насилие. Когда девушка подвергается сексуализированному насилию со стороны обладающего властью мужчины – отца, брата, дяди, дедушки, друга семьи, учителя, врача, тренера или руководителя, – она заставляет свое тело онеметь, чтобы забыть унизительную боль, связанную с травмой. Однако боль не исчезает вместе с ее непосредственной причиной. Переживание сохраняется в теле в месте повреждения (обычно это губы, грудь, половые губы, влагалище или шейка матки), вызывая скованность, физическую боль, непонятные ощущения удовольствия, онемение или болезнь. Многие из моих клиенток, которые подверглись сексуальному насилию в раннем возрасте, либо становятся невероятно чувствительными специалистами по работе с телом, либо полностью перестают понимать свою физиологию. Они либо превращают травму в опыт глубокого осознания того, как боль и смятение заперты в теле и могут быть высвобождены, либо защищают свое израненное тело, отключаясь от инстинктов и интуиции. Они больше не доверяют «чутью», ведь попытки прислушаться к своему телу вызывают неприятные воспоминания и чувства.
Совершив нисхождение и поднявшись обратно, женщина возвращает себе тело и не только восстанавливает собственный физический образ, но и воплощает святость женского начала для всех нас. Она начинает осознавать свои потребности. Ее поведение и действия – правильное питание, физические упражнения, принятие ванн, отдых, лечение, занятия любовью, роды и угасание – напоминают нам о святости женского начала. Для многих женщин, включая меня, самыми глубокими моментами были физические: объятия, занятия любовью, кормление грудью. Ничто так не приближало меня к священному экстазу, как роды. Священное имеет плоть, и душа человека, как и душа культуры, не может развиваться, если тело не признают и не почитают.
Размышляя о женщинах, которые привносят священный аспект женского тела в свою работу и жизнь, я вспоминаю Арисику Разак, акушерку из калифорнийского Окленда, которая создала «танец вульвы», чтобы почтить женскую сексуальность.
«Как акушерка, – говорит она, – я много времени сосредоточиваюсь на женских гениталиях, рассматривая вульву, ожидая увидеть, как раскрываются половые губы и появляется головка ребенка. Я могу пересчитать по пальцам одной руки женщин, которые забирались на смотровой стол, не стыдясь своего тела. Некоторые прикрывают свои вульвы, уточняя, что от них плохо пахнет. Я знаю, что ощущение стыда и нечистоплотности не всегда было присуще нам. Женская вульва когда-то считалась символом красоты, святости и возвышенности. Все люди пришли в наш мир через эти врата.
Я борюсь за тело. Я работаю с бедными женщинами, которые не претендуют на духовность и даже не просят, чтобы их роды были наполнены духовностью. Я обязательно напоминаю им, что всегда можно отказаться. Если вы не хотите заниматься сексом, у вас есть право сказать “нет”. Я призываю женщин говорить “да” и “нет” в отношениях и убеждаю, что их сексуальность будет сохраняться на протяжении всей жизни и им нужно больше заботиться о теле. Сексуальность важна для меня, это мой вход в царство духовного, так что работа с танцем вульвы и телом – мое служение Богине»[129].
Мы создаем символы бессознательно и спонтанно в форме снов. Многим современным людям снится Богиня. Это проекция женского начала, которое стоит восстановить в нашей культуре. Она принимает множество форм, часто воплощаясь в богатых символах наследия человека. Пятидесятилетняя Кэтрин выросла в строгой ирландской католической семье. Недавно ей приснилась череда видений о чаше, которая во время католической мессы используется для превращения вина в кровь Христа. В дохристианских культурах чаша была символом женского аспекта священного.
В первом сне Кэтрин увидела себя на картине с подписью: «Та, кто пьет из чаши со святой кровью». Месяц спустя ей приснился сон, где она пила из чаши и двенадцать капель крови скатились по ее горлу. Она услышала слова: «Ты напитана кровью Великой Матери». «Кровь – это образ дарования жизни, – написала она в дневнике, – обновления и регенерации. Это мощный образ женского начала, сосуда, матки, очищения менструальной крови. Испить крови Богини – это мое сакральное посвящение в тайны женского начала».
Два месяца спустя Кэтрин приснился сон, где она увидела свое тело в виде чаши и услышала слова: «Это моя возлюбленная дочь, в которой мое благоволение». Она проснулась в поту. «Меня переполняла энергия, – написала она. – Я не могла оставаться в постели. Казалось, мое тело вот-вот разорвется на части. Была середина ночи, но я достала все свои художественные принадлежности и сначала вылепила из глины элементарную чашу. Температура прохладной глины немного успокоила меня, но этого было недостаточно. Мне нужен был цвет, чтобы передать чувства. Я достала фломастеры и нарисовала чашу, наполненную энергией и переливающуюся красками. Слова “это мое тело, это моя кровь” продолжали звучать в моей голове. В тот момент я осознала, что воплощаю дух, мое тело и мою кровь. Я была воплощенной Богиней, воплощением духа. Бог или Богиня неотделимы от меня, я воплощаю Ее, я чувствую Ее силу».
Спуск дается нам нелегко, поднимается пыль. Чтобы избежать грусти и беспомощности, мы максимально заполняем свою жизнь важными делами, лишь бы нас не захлестнули опасные эмоции, таящиеся в глубине. Женщина, у которой хватит смелости спуститься в сферы, скрытые под поверхностью ее обычного сознания, найдет там чувства, которые предпочитала избегать раньше. Срывая с себя потертую маску, которую носила перед отцами общества – образ милой, вежливой, уступчивой, сговорчивой девушки, – она может ощутить приступы гнева из-за потраченного впустую времени, растерянность из-за предательств, печаль из-за того, что она так долго отказывалась от себя, и неспособность сделать следующий шаг.
Привлекательная женщина за пятьдесят, воспитавшая десятерых детей, улыбается: «Я была очень счастлива все эти годы. Сожалею лишь о том, что никогда не разговаривала – с детьми, мужем, собой. Я закрыла свое сердце из-за обилия дел, множества разочарований, ощущала себя в безопасности и не хотела раскачивать лодку».
Дела, дела. Сколько женщин растратили себя впустую, потому что было слишком много забот и не хватало времени слушать. У женщин, оценивающих себя с точки зрения родителей, супругов, братьев и сестер, детей или коллег, остается мало энергии, чтобы разобраться в своих истинных чувствах. К тому же им говорили, что думать о себе эгоистично. Или завышенная самооценка мешает им увидеть созависимость с другими: «Кто это сделает, если не Я?»
Веками женщинам внушали, что нельзя впадать в истерику. Если они сильно переживали по поводу чего-то, их не хвалили за преданность делу и страсть, а говорили, что они ведут себя неразумно. Если они проявляли недовольство, их упрекали, что они вышли из-под контроля.
Родители, которые стесняются выражать свои чувства, твердят дочерям: «Не надо так себя вести» – или насмехаются: «Ну прямо Сара Бернар» или «Опять нюни распустила!» В таких семьях радость тоже можно выражать только в умеренных дозах, чтобы не выглядеть глупо. Когда дочке постоянно повторяют, что она «перебарщивает», та понимает, что эмоции небезопасны. Она быстро усваивает, что грусть, разочарование, гнев или даже волнение неприемлемы для родителей и учителей. Но неосознанные чувства никуда не пропадают, они уходят в глубину и привязывают нас к прошлому.
Мы блокируем чувства, поскольку не хотим испытывать грусть из-за того, что нас не обнимают и не лелеют, как младенца-червячка из моего сна. Мы не хотим слышать яростный крик, невысказанное требование внутренней маленькой девочки: «Как ты могла бросить меня?!» Джеймс Хиллман называет это «кровосмесительным возвращением к матери». Это подразумевает «разрешение себе погрузиться в самые темные, самые кровавые страсти, истинную жажду объятий и ласк, необузданную ярость. Это значит идти туда, где на самом деле живет сердце, где мы по-настоящему чувствуем – пусть даже кулаками, нутром и гениталиями, – а не туда, где сердцу следует быть и где предписано, как мы должны себя чувствовать»[130]