боды, которых их лишали прежде. — Люси вздохнула. — Теперь, таких, как мы, меньшинство.
— Да уж. — Я был потрясен ее рассказом. — Я чувствовал, что с людьми что-то не так, но никак не мог правильно понять что именно. Вот почему они пытаются делать счастливый вид, не имея внутреннего ощущения счастья. Их мнимая свобода является их же оковами. Поэтому свою пресную жизнь они так старательно посыпают специями. Они хотят сами себя убедить в том, что счастливы и живут именно так, как хотят. А как же вы не поддались общему настроению?
— Боже упаси стать одним из них. Вы не представляете, как некоторые из них воют по ночам. Нам они говорят, что это так надо, но я-то слышу, сколько в их вое тоски. Они нам завидуют и ненавидят одновременно. Они понимают, что без нас мир развалится, потому что они понятия не имеют, как производятся вещи, которыми они пользуются. Они, как капризные дети требуют, чтобы им сделали то, что они родили в своем больном воображении. Мы, как можем, пытаемся угодить им. Мой Джонни говорит, что если мы покинем корабль, то скотоголовые скоро умрут, потому что не знают, как управлять им, и очищать воду. Они только и делают целыми днями, что любуются собой и рассказывают, как уважают свободу быть тем, кем они хотят. Если вы сможете вернуться в свой восемнадцатый век, Лемюэль, поклянитесь, что оставите послание предкам избежать того безумия в которое погрузился мир.
— Я, право…, я даже понятия не имею, как вернуться туда. — Ее просьба обескуражила меня своей силой. — Хорошо. Я много раз попадал в передряги и все равно возвращался домой. Почему бы и в этот раз не случится тому же. Как я хочу, Люси, выйти в свой сад, полить цветы и постричь газон.
— Я вас понимаю.
— И видеть людей с человеческими лицами.
— Всех.
— Всех.
Я не хотел покидать нижних палуб, на которых жили нормальные люди. Если бы не моя врожденная вежливость и воспитанное обществом уважение к людям, я бы так и остался внизу, где чувствовал себя комфортно. Внизу мне не врали, не заставляли меня говорить вещи, которые я не хотел. Они в чем-то были простоватыми, но естественными, и все что они говорили и делали, шло от души, а не от желания показаться.
В каюте мне стало душно и я поднялся на палубу. Море окутала ночь, соединившись с морем в одно целое. Меня одолевали рассуждения, в которых я пытался быть и обвинителем и адвокатом людей, избравших сомнительную свободу. По причине глубоких раздумий, я слишком поздно заметил две тени, подозрительно тихо приближавшиеся ко мне. Я успел развернуться в полкорпуса и получить сильный удар по затылку. Ночь накрыла меня изнутри. Остатками сознания я услышал удар о воду, всплеск и журчание поднимающихся к поверхности пузырьков воздуха.
— Человек за бортом! — До меня донесся еле слышимый голос.
Сквозь закрытые веки светило солнце. Голова саднила, губы потрескались, а кожа на лице горела от соли и солнечных ожогов. Я открыл глаза. За колыхающимися волнами виднелся белый парус и деревянный корпус британского линейного судна. Оно направлялось в мою сторону. Я поднял руку и помахал ею.
С судна отшвартовалась шлюпка и направилась в мою сторону. Через пару минут они поравнялись со мной. Крупный матрос с человеческой головой затянул меня на борт. Другой поднес к губам кувшин с водой. Мой организм сделал несколько судорожных глотков.
— У вас у всех человеческие головы? — Спросил я, опасаясь отрицательного ответа.
Матросы переглянулись.
— Бредит. — Решили они.
Мне стало понятно, что они понятия не имеют, о чем я их спросил. Несмотря на свое тяжелое физическое состояние, мне стало спокойно и легко на душе.