— Красный волк. Уйти не могу, груз не пристегнут. Иду курсом 80.
Облачко конфетти на тактическом дисплее. Молодчина, Борислав.
«Обнаружен пуск ракет, две единицы, пеленг сто двадцать».
— Шакал, пуск с земли!
— Принял.
Укол где-то внутри. Биение чужого пульса. Милан подключился. Бортовой доктор накачивает ему в кровь стимуляторы. Тело по-прежнему лежит неудобно. Сам не повернется уже. Потому как едва не труп. Не пристегнуться ему. Тут и здоровый вряд ли развернется, в такой тесноте. Решение неожиданно — наполняю кабину оператора аварийным гелем. Тот еще вариант, но за неимением лучшего… Теперь вперед. Не подведи, старик!
Движки вибрируют так, словно внутри полтонны той самой гальки с пляжа. Ветер, гад, норовит прижать к воде неожиданным порывом. Тряска усиливается. Сто километров от берега. Уйти дальше. Хрен его знает, что за дальность у их ЗРК. Сто тридцать. Облачко конфетти. Второй гость кувыркается в море. Сто шестьдесят. Пора. Нос задирается в зенит. Указатели тяги в красном секторе. Горячо плечам. Не настоящим, конечно. Плечам меня-самолета. Растет температура обшивки. Проходим слой густых, набитых скомканной ватой, облаков. Тяжелые кувалды бьют меня со всех сторон. Отбойные молотки норовят проделать дыру в сердце. Боль в боку, спине. Резкий укол и тупое, с оттяжкой, ощущение больного зуба. Отказ системы управления правого маневрового.
— Красный волк — всем. Ухожу. Сваливаем, парни.
— Вижу. Понял, — откликаются «Зонтики».
Тряска усиливается. Боль растет. Сцепляю зубы, чтобы не закричать. Трудно дышать.
«Вышли из зоны поражения… истечение топлива в камеру правого маневрового… система управления не действует…»
«Принял».
Небо чернеет. Тактический дисплей один за другим зажигает звезды-ориентиры. Вываливаемся на орбиту. Снижаю тягу. Сипение в глотке. Холодная струя разливается внутри. Что-то немеет в кишках. Нарушена герметичность кабины. Изо всех сил стараюсь не шевелить правой стороной — кто его знает, чем может кончиться срабатывание неисправного маневрового. Отказ тактического дисплея. Пелена и муть в глазах — ориентируюсь через датчики наведения и обнаружения. Надеюсь, шлем Милана не поврежден. Пока его пульс в норме.
Ковыляю к борту, словно калека. Для поворота вправо исполняю всякие мудреные кульбиты. Шевелю тело двигателями ориентации, переворачиваюсь, потом даю импульс левым маневровым. Рыскаю, как пьяный. «Зонтики» тихонько ползут сзади. Сопровождают.
С приближением борта чувство бессилия возрастает. Посадочный створ уходит справа налево и наоборот. Никак не могу зайти правильно. Я, как горнолыжник, у которого сломана одна нога. И очки снегом запорошены. Боль самолета терзает меня со всех сторон. Зуд вытекающего топлива — как невыносимое желание почесаться в недоступном месте.
«Угроза взрыва правого маневрового двигателя. Рекомендации, вариант 1: катапультирование. Вариант 2: отстрел правого маневрового».
«Принял».
Белая громада базы, кружась, растет мутным пятном. Делаю неимоверное усилие. Вы когда-нибудь пробовали оторвать себе палец?
— Красный волк, внимание всем. Отстреливаю маневровый…
Беззвучная красная вспышка. Обжигающая боль. Бело-рыжий обломок меня, крутясь, летит прочь. Вспышка! Я слепну на правый борт.
«Взрыв по правому борту. Повреждение системы наведения. Датчики наведения правого борта вышли из строя. Переключение на навигационные…»
«Принял».
Зрение частично восстанавливается. Только вижу я теперь так: все ориентиры — как на ладони. А посадочный створ — мутное пятно, что беспорядочно скачет по обзорному экрану.
— «Будущее Земли» — Красному волку. Посадка невозможна. Угроза аварии и взрыва. Переходи на вектор 30–80 и катапультируйся.
— Красный волк. Ответ отрицательный. Со мной Сурок, отстрелить его не могу.
Голоса вокруг. Я впитываю их всем телом. Авианосец беззастенчиво щупает меня, снимая с меня потоки данных.
— Красный волк, в посадке отказано. Следуйте рекомендациям.
Чертыхаясь, прибавляю тяги. Ковыляю по широкой дуге, вновь целясь вдоль борта.
— Красный волк, захожу вдоль борта. Прошу аварийный захват, — сиплю в пространство. Внутри детская обида. Хочется плакать.
Голос Крамера. Спокойный, как лед в стакане.
— Красному волку. Отказ. Катапультируйся. Попытку входа в створ классифицирую как недружественные действия.
«Множественные захваты системами наведения… — тут же комментирует Триста двадцатый. — Угроза атаки…»
Я почти физически ощущаю, как сходятся на мне лучи дальномеров базы. Я упорно ползу, вихляясь, к растущему белому пятну.
— Катапультируйся… — едва слышно доносится внутри меня голос Милана из кабины оператора.
— Заткнись ты, черт!
— Красный волк, захожу с правого борта, — упрямо говорю я.
— Здесь Шакал, — раздается напряженный голос Борислава. — Внешние каналы отключены. Открываю огонь через десять секунд… Требую посадки Красного волка.
Точки «Зонтиков» со стороны основных отражателей. Даже их крохотные ракеты в упор способны повредить дорогущие чаши настолько, что стоимость ремонта снесет к чертям собачьим весь бюджет.
Пауза. Пятно борта растет. Меня медленно сносит вверх-влево. Еще немного, и второй заход.
Голос диспетчера:
— Три ловушки по правому борту. Двигатели стоп. Готовься к жесткой посадке.
Оранжевые пятна мечутся, словно фонари на ветру. Резкий толчок. По касательной задеваю край ловушки. Теряя всякую ориентацию, кувыркаюсь дальше. Стиснув зубы и закрыв глаза, принуждаю себя отключиться от управления. Теперь любой импульс может размазать меня о борт или об один из множества возвышающихся на корме базы пилонов. Триста двадцатый начинает доклад, но я прерываю его мысленным усилием. Он послушно умолкает. Тишина густая, как мед. Потрескивание помех. Глупо умереть вот так, в тридцати метрах от базы. Замерзающий аварийный гель сочится в кабину.
«Прощай, Триста двадцатый…»
«Прощай, Юджин Уэллс…»
Удар, который обрушивается на мое битое-перебитое тело, таков, словно я на полном ходу въехал в стену. Перешибает дыхание. Белая обжигающая боль гасит все вокруг. Внутри меня едва теплятся отдельные очаги работающего оборудования. Остальное — мертво. Не скомпенсированная ничем перегрузка вышибает к чертям систему управления. «Москито» медленно ускользает от меня.
Я тянусь к нему в последнем усилии. Не бойся. Я тебя не брошу. Мы приземлимся. Ты выживешь. Истерзанное болью существо в последний раз касается моего сознания и исчезает в черноте окружающего пространства. Я остаюсь один, наглухо запечатанный в летучем гробу. Я да еще Триста двадцатый. Отдельные индикаторы на боевой консоли еще живы. Почти все светятся рубиново-красным. Я даже не знаю, попал ли я в магнитную ловушку или опять задел ее по касательной. Вот сейчас. Секунда. Еще секунда. И я влеплюсь в борт кучей мертвого железа. Мерное тиканье таймера внутри черепа, словно холодная капель. Удара все нет. Значит, промахнулся. О борт не разобьюсь. Лететь нам теперь в полной темноте, пока воздух не кончится. Мне и Милану. И Триста двадцатому.
«Зря ты в меня влез, — говорю мысленно. — Я по жизни невезучий. Опять вот вляпался…»
«Я создан для боя. Мне не привыкать умирать, — парирует Триста двадцатый. — Один раз я уже умер. Почти».
«Как это?»
«Меня подбили. Сергей вытащил блок моей памяти. Спас. Я живу во второй раз».
«И что — не боишься смерти? Совсем?»
«Боюсь. Еще больше, чем тогда, когда проснулся в первый раз. Я знаю, каково это — умирать…»
«И каково?»
«На самом деле, страшно только ожидание смерти. А сама она — раз, и все. Только очень больно. Если бы не было боли, то смерть — пустяк».
«Спасибо, успокоил», — усмехаюсь я.
«А чего ты ждал? Чтобы я тебе стихи читал?» — едко интересуется внутренний голос.
«Интересно, что подумает Мишель, когда узнает, что я умер? — спрашиваю сам себя. И не знаю, что ответить. — И что скажет Васу? Он же меня ждать будет. Глупо как все… С Миланом нет связи?»
«Нет».
Помолчали. Неожиданная мысль приходит в голову.
«Давай споем, а?» — говорю я.
«Ты пой. А я тебе помогу. У меня и голоса-то нету», — отвечает Триста двадцатый.
Я закрываю глаза.
Summertime, time, time,
Child, the living’s easy.
Fish are jumping out
And the cotton, Lord,
Cotton’s high, Lord, so high,—
тихонько затягиваю себе под нос, преодолевая боль внутри. А в ушах моих звучит тягучая мелодия. Я отдаюсь ей полностью. Плыву по бархатным волнам грусти. Солнце ласково светит в глаза сквозь неплотно сомкнутые веки. Триста двадцатый поддерживает меня. Ему хорошо. Как и мне. Жизнь — глупая штука. И кончается всегда не так, как мы хотим. Как правило — вопреки тому, чего мы хотим. Так что все нормально. Нормальнее не бывает. Глупо дергаться, когда от тебя ничего не зависит.
И вдруг:
«Обнаружена гравитация».
«Что?»
«Обнаружена гравитация. Есть захват посадочной ловушкой…»
Легкая дрожь ложемента. Кажется, я могу ощутить стыки на покрытии посадочной палубы, по которой нас волокут. Толчок. Фонарь съезжает в сторону. Резь в глазах. Яркий свет врывается в мою мрачную пещеру. Чьи-то руки освобождают меня из ремней. С чавканьем высвобождают из полузаполненной гелем кабины. Ченг. И еще кто-то. Наверху меня сразу, как в люльку, кладут в реанимационный блок. Воздух внутри скафандра начинает пахнуть аптекой. Из соседней кабины откачивают загустевший гель. Видна часть тела Милана. Кажется, задница. Он так и лежит, как упал, — головой вниз. Вокруг мельтешение белых роб: пожарники с тяжеленными раструбами пеногенераторов, медики…
Дрожь палубы. Моргание предупреждающих ламп. В отсек медленно вкатывают «Москито» Борислава. Парковщик отмахивает флажками, такими нелепыми в царстве вакуума. Медик надо мной показывает большой палец. Типа: «Не дергайся, пацан». Мне-то что. Нет так нет. Я и не дергаюсь. Мне даже в кайф полежать на холодке. Особенно после всего, что было.