Владимир Соловьев. Расколотый мир Елены Клепиковой. Портрет соавтора как автора
Позвольте, Клепикова Лена,
Пред Вами преклонить колена.
Как-то позвонила мне Наташа Шапиро из «Русского базара», с которой мы время от времени ведем душещипательные беседы, а не только по делу, и сказала, что хотела было послать к нам своего сотрудника, чтобы сделал интервью с Леной Клепиковой, постоянным автором и членом редсовета этого нью-йоркского уикли, а потом подумала – не сподручнее ли взять у нее интервью ее мужу и расколоть эту по жизни молчаливую женщину? То есть мне. Сначала я согласился, а потом призадумался. Ведь вся наша совместная жизнь с Еленой Клепиковой – это сплошное интервью, которое мы берем друг у друга, причем многие вопросы до сих пор без ответа. Особенно – мои: не достучаться. Сколько живем вместе, а она так и остается для меня книгой за семью печатями. И чтобы она была молчаливой по жизни? Нет, не скажу. Слово иногда не дает сказать, даже когда я пытаюсь оправдаться. Монологистка, диалоги не по нутру, тем более с несогласным собеседником. Брать у Лены интервью – разве что под пыткой или под гипнозом, но как тогда отличить ложные признания и самонаговоры от истины? Единственный выход – пойти на компромисс и прочесть ее прозу и публицистику вчуже, профессионально, как литкритик.
Убей меня бог, если я понимаю, почему не могу писать о Елене Клепиковой как о писателе на том только основании, что она живет в одной со мной квартире, является моим соавтором по политическим триллерам и аналитическим мемуарам типа этой книги, да еще – по совместительству, всё с бо́льшим трудом совмещая – женой Владимира Соловьева? А если мы с ней разбежимся, а то и вовсе разойдемся, не дай, конечно, бог – тогда табу будет снято? Я столько раз – под именами вымышленных персонажей, а в исповедальной прозе и под ее собственным именем – писал о ней как о жене, как о женщине, как о любовнице, как о человеке, накатил на нее, верно, кучу компры (смотря как посмотреть), так отточил об нее свое перо прозаика и мемуариста, то в самом деле почему – равновесия и справедливости ради – не дать, наконец, слово литкритику, коим я, будучи в литературе многостаночником, тоже являюсь, и написать о Клепиковой вчуже, со стороны, будто и не знаком лично, а токмо по эссе и художке? Есть даже такая теория, что писателя лучше знать по его произведениям, а не лично. В моем случае, никуда не денешься – я знаю Лену лично и как писателя. Предположим, два разных человека под одним именем. Даже не родственники – однофамильцы. Даже не однофамильцы – Клепикова & Соловьев.
Что ж – рискну. Тем более, есть прецеденты – Герцен, Мариенгоф. Вот и здесь, в США, на наших партийных конвенциях супруги представляют кандидатов в президенты – в самом деле, кто лучше их знает своих половинов и (потенциально) половин? А Набоков – иной вариант такой вот извращенно-отчужденной любви – его посвящения всех романов Вере? Хотя остраниться полностью вряд ли удастся – будет наигрыш, фальшь. Начну как раз с совместного опыта сочинения кремлевских триллеров. Там есть, конечно, и совместные главы, но в основном сольные, написанные каждым по отдельности. Скажу сразу же: написанные Леной лучше моих, но не это главное. Главное – они написаны иначе, в ином ключе, в другом жанре, на глубине, которая мне и не снилась. Я, правда, писал быстрее, а у нее были проблемы с переводчиком и издателем. По условиям договора, мы сдавали нашу первую американскую книжку – «Юрий Андропов: тайный ход в Кремль» – по главам: сначала Гаю Даниэлсу, нашему переводчику (и другу), потом получали ее обратно, чтобы сверить и отредактировать английский перевод, и только потом забрасывали в «Макмиллан», наше издательство. График был жесткий, книгу надо было сделать по-быстрому – сдать английский вариант в три месяца, чтобы успеть при жизни героя. Бывали дни, когда я не успевал заскочить в сортир – мочевой пузырь, слава богу, был железный.
Так вот, Лена запаздывала со своими кусками – не потому что копуша, а потому что ставила перед собой художественно более сложные задачи. Я занимался политикой, Лена – психологией. И оказалась права: просечь кремлевские интриги только на идеологическом или политическом уровне – невозможно. Коварство, подсидки, слухи, заговоры – чтобы понять механизм интриги, нужен был автор «Макбета», «Короля Лира», «Ричарда III», «Генриха IV», но Шекспира под рукой не было, и за эту адову работу взялась Лена.
Особенно ей удалась глава «Кавказские черновики Андропова». Для того чтобы совершить кремлевский переворот, шефу КГБ Андропову надо было сначала отрепетировать его в кремлевских сатрапиях, и вот он тайно помогает своим субординатам шефу КГБ Азербайджана Гейдару Алиеву и шефу грузинской милиции Эдуарду Шеварднадзе подсидеть своих партийных боссов и занять их места, что потом сделал сам, но уже в масштабах всей империи. Клепикова работала над этой главой именно как прозаик, а не как политолог, потому что на политологическом либо публицистическом уровне интрига ну никак не схватывалась. Когда книга вышла, американские рецензенты на все лады расхваливали нас именно за эту главу, а я чувствовал себя крошкой Цахес, который присваивает чужие достижения.
Так и пошло́: в следующей нашей книге лучшей оказалась написанная Клепиковой глава «Почему в Кремле нет евреев, женщин, москвичей и военных?», а в книге про Ельцина – написанный ею же самостоятельный отсек в духе Плутарха «Принц и нищий: Сравнительные жизнеописания Михаила Горбачева и Бориса Ельцина». Фактически, книга в книге, которую следовало бы издать отдельно, без указания на меня как соавтора. Даже в недавней московской книге про Трампа и американскую электоральную машину у Лены самостоятельная часть «Откуда есть пошел Дональд Трамп». Можно и так сказать: Клепикова добавляет в политологические исследования то, чего ни по жанру, ни по содержанию, ни по сути вроде не требуется, но что вносит в наши политтриллеры живу душу и выделяет их на фоне этой все-таки однодневной, скоропортящейся литературы.
Пару слов об «американе» Елены Клепиковой – ее радиоскриптах и газетных эссе, посвященных Голливуду, американскому ТВ, литературе, масскультуре, искусству, наконец, самой жизни в новой стране обитания и конечно же археологии, одной из российских профессий самой Клепиковой.
Печатались эти эссе и по-английски, но их главный адрес все-таки – слушатели и читатели России либо русскоязычники Америки. Даром, что ли, они составляют две трети ее большой «риполовской» книги «Отсрочка казни» (Москва 2008). Тогда как американским читателям адресованы главным образом «русские» по сюжетам статьи, которые печатались в престижных американских газетах. В одном интервью на вопрос «Почему вы стали журналистом?» Клепикова ответила: «Поневоле». И пояснила:
– По двойной неволе. Я всегда, с позднего детства, воображала себя писателем. Никогда поэтом, только прозаиком. Это была навязчивая жгучая идея. По ряду причин прозаиком на родине я не стала, не успела, хоть и написала пару вещей. Стала литературным критиком. Смею думать – неплохим. Это была первая неволя. В краткий период нашего диссидентства мы с мужем образовали в Москве первое в советской истории независимое информационное агентство «Соловьев – Клепикова-Пресс», наши регулярные бюллетени широко печатались в мировой, главным образом американской печати, а однажды статья про наше пресс-агентство вместе с портретом его основателей появилась на первой странице «Нью-Йорк Таймс». В обратном переводе наши сообщения и комментарии возвращались в Россию по вражьим голосам. Это была первая и довольно опасная вылазка в журналистику. Слава богу, обошлось. Журнализмом всерьез занялась в эмиграции. Статьи в американских газетах и журналах, позднее – в русскоязычной прессе, политологические книги (совместно и опять под нажимом Владимира Соловьева) – это был неплохой, хотя и трудоемкий способ зашибить сперва копейку, потом – большие деньги, а потом (и теперь) – снова копейку. Сладость была в том, что работала (так думалось) все-таки на ниве любимой словесности, по словесному ведомству.
Статьи пишутся не для себя и не в стол, а – на публику. Газета по жанру своему – публичный дом, где читатель выбирает что ему по вкусу и интересу. В газетных статьях – гул диалога, убеждения, скандала, спора. Лучшие из них – мухи-однодневки, но они делают погоду на этот день. Это я к тому, как трудно журналисту, не нашедшему себе читателя. Он обречен на монолог, на онанизм, противоестественный в его профессии.
Не обязательно метить в кумиры читающей публики. Кумирство это дорого обходится – как балерина день-деньской на пуантах. Но любой журналист идет на связь с читателем, прямо заявляет о своих намерениях общаться. Где есть таланты, там есть и поклонники.
Любому газетчику необходима эта смычка с читателем. Без читательской поддержки (плюс, минус – без разницы) он теряет пафос и самоуверенность, совершенно необходимые в его ремесле. И, мне кажется, если журналист намерен жечь сердца «глаголом», то он работает не по своей специальности. Это старинная и даже древняя привилегия поэтов. Изначально, у Пушкина, пламенное витийство относится к пророку, иносказательно – к поэту, но никак не к журналисту.
Не представляю свою жизнь без писательства и журналистики… А пожизненный пенсион – заместо любимой работы – это слишком спокойно, мертво. Ведь спокойный и покойный – одного корня.
Если Россия – в политологических исследованиях либо в мемуарно-художественной прозе Клепиковой – дана глазами нового американца (точнее американки), то Америка, наоборот, – пользуясь словом Набокова, снутри.
Оба эти метода – взгляд издалека и вблизи – объединены в документальном рассказе о Довлатове, который существует в видео– и бумажном вариантах.
По единодушному признанию зрителей и критиков, глава Клепиковой в фильме и в «довлатовских» книгах признана «блестящей».