вторился. Однако не было ни единого мгновения, когда Маскалл не сохранял бы полное спокойствие и не повелевал бы своими чувствами. Когда оба выпили дважды, Поулкраб вставил на место пробку, и они вернулись на берег.
— Уже Блодсомбр? — спросил Маскалл, удовлетворенно вытягиваясь на земле.
Поулкраб вновь уселся прямо, свесив ноги в воду.
— Самое начало, — хрипло ответил он.
— Тогда мне следует остаться здесь, пока он не кончится… Поговорим?
— Можем, — равнодушно ответил рыбак.
Маскалл посмотрел на него сквозь полуприкрытые веки, гадая, тот ли он, кем кажется. В глазах Поулкраба вроде бы сиял свет мудрости.
— Ты много путешествовал, Поулкраб?
— Не в том смысле, в котором ты понимаешь путешествия.
— Ты говорил, что был в Мэттерплее. Что это за страна?
— Не знаю. Я плавал туда за кремнями.
— А какие страны лежат за ним?
— Дальше к северу — Трел. Говорят, это земля тайн… Я не знаю.
— Тайн?
— Так я слышал… А еще дальше к северу — Личсторм.
— Далеко мы забрались.
— Там есть горы, и в целом это место должно быть очень опасным, особенно для полнокровного человека вроде тебя. Будь осторожен.
— Это преждевременно, Поулкраб. Откуда тебе знать, что я туда пойду?
— Раз ты пришел с юга, надо полагать, ты пойдешь на север.
— Что ж, верно, — согласился Маскалл, внимательно глядя на рыбака. — Но откуда ты знаешь, что я пришел с юга?
— Может, и нет, но тебя окружает аура Ифдоун.
— Что за аура?
— Трагическая, — ответил Поулкраб. Он ни разу не взглянул на Маскалла, его немигающие глаза не отрывались от некой точки на воде.
— Что лежит за Личстормом? — минуту спустя спросил Маскалл.
— Бэри, где светят два солнца, а не одно, но больше я ничего про него не знаю… А за ним — океан.
— А что на той стороне океана?
— Это тебе придется выяснить самому, потому что я сомневаюсь, что кто-то когда-либо пересек его и вернулся.
Маскалл некоторое время молчал.
— Почему твои люди такие нелюбопытные? Похоже, я один путешествую из интереса.
— Кого ты имеешь в виду под «моими людьми»?
— Конечно, ты ведь не знаешь, что я не с твоей планеты. Я пришел из другого мира, Поулкраб.
— Зачем?
— Я прилетел с Крэгом и Найтспором, чтобы следовать за Суртуром. Должно быть, в момент приземления я потерял сознание, а когда пришел в себя, была ночь и мои спутники исчезли. С тех пор я путешествую наугад.
Поулкраб почесал нос.
— Ты еще не нашел Суртура?
— Я часто слышал его барабанную дробь. Сегодня утром в лесу я подобрался к нему совсем близко. А два дня назад, на равнине Льюжн, мне было видение — существо в человеческом обличье, которое назвалось Суртуром.
— Ну, может, это и был Суртур.
— Нет, это невозможно, — задумчиво возразил Маскалл. — Это был Кристалмен. И дело не в моих подозрениях — я это знаю.
— Откуда?
— Оттуда, что это мир Кристалмена, а мир Суртура совсем другой.
— Тогда это странно, — ответил Поулкраб.
— Когда я вышел из того леса, — продолжил Маскалл, обращаясь наполовину к самому себе, — со мной произошла перемена, и теперь я смотрю на вещи иначе. Все предметы здесь кажутся настолько более плотными и настоящими, чем в других местах, что я не могу допустить ни тени сомнения в их существовании. Они не только выглядят настоящими — они и есть настоящие, готов поставить на кон свою жизнь… Но в то же время они и ложные.
— Как сон?
— Нет, совсем не как сон, и это-то я и хочу объяснить. Твой мир — а может, и мой, если на то пошло, — вовсе не похож на сон, или на иллюзию, или на нечто подобное. Я знаю, что в этот момент он действительно существует, именно такой, какой мы видим, ты и я. И все же он ложен. Ложен вот в каком смысле, Поулкраб. Рядом с ним существует другой мир, и тот другой мир является истинным, в то время как этот насквозь лжив и обманчив. И потому мне кажется, что реальность и ложь по сути своей означают одно и то же.
— Допустим, этот другой мир существует, — сипло сказал Поулкраб. — Но показалось ли то видение тебе одновременно реальным и ложным?
— Очень реальным, но не ложным, тогда, когда я не понимал всего этого. Однако именно потому, что оно было реальным, это не мог быть Суртур, который не связан с реальностью.
— А разве барабанная дробь не казалась тебе реальной?
— Мне пришлось слышать ее ушами, а потому она показалась мне реальной. Однако в действительности она была чем-то иным и определенно исходила от Суртура. Если я услышал ее неправильно, в том моя вина, а не его.
Поулкраб заворчал.
— Если Суртур предпочитает обращаться к тебе подобным образом, значит, он пытается что-то сказать.
— Что еще я могу думать? Но, Поулкраб, как ты считаешь, зовет ли он меня в жизнь после смерти?
Старик встревоженно поежился.
— Я рыбак, — сказал он пару минут спустя. — Я живу убийством, как и все прочие. Такая жизнь кажется мне неправильной. Может, любая жизнь неправильна, а мир Суртура — вовсе не жизнь, а нечто иное.
— Да, но приведет ли смерть меня туда, чем бы он ни был?
— Спрашивай мертвых, а не живых, — ответил Поулкраб.
— В лесу я слышал музыку, — продолжил Маскалл, — и видел свет, который не мог принадлежать этому миру. Они были слишком мощными для моих чувств, и я, должно быть, надолго потерял сознание. Кроме того, там было видение, в котором меня убили, а Найтспор продолжил идти к свету в одиночку.
Поулкраб хмыкнул.
— Тебе есть над чем поразмыслить.
Последовала короткая пауза, которую нарушил Маскалл:
— Мое чувство неправильности этой жизни настолько сильно, что я могу покончить с собой.
Рыбак не ответил и не пошевелился.
Маскалл улегся на живот и, подперев голову руками, посмотрел на Поулкраба.
— Что ты думаешь, Поулкраб? Может ли человек, пребывая в своем теле, взглянуть на тот другой мир поближе, чем удалось мне?
— Я человек невежественный, а потому не могу сказать, странник. Быть может, есть много других вроде тебя, которые тоже хотели бы знать.
— Где? Я бы с удовольствием с ними встретился.
— Ты считаешь, что создан из одного теста, а все прочее человечество — из другого?
— Я не столь самонадеян. Быть может, все люди тянутся к Маспелу, но большинство этого не осознают.
— Не в ту сторону, — сказал Поулкраб.
Маскалл одарил его странным взглядом.
— Как это?
— Это не моя мудрость, у меня ее нет, — ответил Поулкраб, — но я только что вспомнил, что мне однажды сказал Брудвиол, когда я был молод, а он стар. Он сказал, что Кристалмен пытается превратить все вещи в одну и что куда бы ни маршировали его формы, пытаясь сбежать от него, они вновь и вновь оказываются лицом к лицу с Кристалменом и превращаются в новые кристаллы. Но этот марш форм (который мы называем «разветвлением») происходит от подсознательного стремления найти Суртура, только направлен не в ту сторону. Ведь мир Суртура лежит не по эту сторону от того мира, где началась жизнь, а по ту сторону. И чтобы попасть туда, мы должны вновь пройти через тот мир. Однако сделать это можно, лишь отрекшись от нашей личной жизни и полностью отдавшись миру Кристалмена. И это только первая часть путешествия, хотя многие добрые люди думали, будто на этом оно и заканчивается… Насколько я помню, так говорил Брудвиол, но я тогда был молодым и невежественным, а потому мог забыть слова, которые лучше бы объяснили, что он имел в виду.
Внимательно слушавший Маскалл продолжал размышлять.
— Это ясно, — сказал он. — Но что он имел в виду под тем, чтобы отдаться миру Кристалмена? Если он ложен, значит, мы тоже должны стать ложными?
— Я не спросил у него, и ты сам можешь ответить на этот вопрос не хуже меня.
— Очевидно, он имел в виду, что каждый из нас и так живет в ложном, личном мирке — мирке грез, аппетитов и искаженного восприятия. Приняв большой мир, мы точно не утратим истину и реальность.
Поулкраб вытащил ноги из воды, поднялся, зевнул и потянулся.
— Я рассказал тебе все, что знаю, — угрюмо произнес он. — А теперь дай мне поспать.
Маскалл продолжал смотреть на него, не отвечая. Старик неловко опустился на землю и приготовился ко сну.
Пока он устраивался поудобней, позади, со стороны леса, раздались шаги. Обернувшись, Маскалл увидел женщину, которая шла к ним. Он сразу предположил, что это жена Поулкраба, и сел, однако рыбак не пошевелился. Женщина подошла и остановилась перед ними, глядя на них с высоты своего немалого роста.
Ее одеяние было таким же, как у мужа, только больше прикрывало конечности. Она была молодой, высокой, стройной и потрясающе прямой. Кожу покрывал легкий загар, и женщина выглядела сильной, но совсем не похожей на крестьянку. Вся ее фигура дышала изяществом. Лицо было слишком энергичным для женщины, и она не была красивой. Три огромных глаза вспыхивали и сияли. Роскошная копна мягких светлых волос была забрана наверх и заколота, но так небрежно, что часть прядей падала на спину.
Когда она заговорила, ее голос оказался слабым, однако полным света и тени; казалось, в нем постоянно сквозила страстность.
— Прошу прощения за то, что подслушала ваш разговор, — сказала она, обращаясь к Маскаллу. — Я отдыхала за деревом и все слышала.
Маскалл медленно поднялся.
— Ты жена Поулкраба?
— Она моя жена, — ответил Поулкраб, — и ее зовут Глимейл. Сядь обратно, странник, и ты, жена, тоже садись, раз уж пришла.
Оба подчинились.
— Я все слышала, — повторила Глимейл. — Но не услышала, куда ты направишься, когда покинешь нас, Маскалл.
— Мне это известно не больше, чем вам.
— Тогда слушай. Есть лишь одно место, куда тебе следует отправиться, и это остров Суэйлоуна. Я сама отвезу тебя туда до заката.
— Что я там найду?
— Он может отправиться туда, жена, — хрипло вмешался старик, — но я не позволю тебе плыть с ним. Я сам отвезу его.
— Нет, ты всегда мне мешаешь, — взволнованно возразила Глимейл. — На этот раз я поеду. Когда Тиргелд сияет в ночи, а я сижу здесь на берегу и слушаю музыку Эртрида, едва доносящуюся через пролив, мне больно, я не могу этого вынести. Я давно решила отправиться на остров и узнать, что это за музыка. Если она плохая и убьет меня, так тому и быть.