Лихаллфэ покачал головой.
— Все это должным образом согласуется. Поток есть жизнь, и он постоянно бросает искры жизни. Когда материя ловит и пленит эти искры, они становятся живыми формами. Чем ближе поток к своему истоку, тем ужаснее и сильнее его жизнь. Когда мы достигнем начала долины, ты сам увидишь, что там вообще нет жизненных форм. Это означает, что не существует достаточно прочной материи, способной уловить и удержать ужасные искры, которые там встречаются. Ниже по течению большинству искр хватает энергии, чтобы подняться в верхние слои атмосферы, однако некоторые задерживаются на пути вверх и внезапно взрываются формами. Я сам появился на свет таким образом. Еще ниже по течению, у моря, поток теряет значительную часть своей жизненной силы, и искры там ленивы и неповоротливы. Они рассыпаются в стороны, вместо того чтобы подниматься в воздух. Вряд ли найдется материя, сколь бы нежной она ни была, неспособная удержать эти слабые искры, и множество их попадает в плен. Этим объясняется разнообразие живых форм, которые можно там увидеть. Более того, искры передаются из одного тела в другое при смене поколений, и так продолжается непрерывно, пока они не погаснут от истощения. Еще ниже лежит само Тонущее море. Там выродившаяся, обессиленная жизнь потоков Мэттерплея имеет в качестве тела целое море. Она так слаба, что не может создать никаких форм, однако ее постоянные бесплодные попытки выражаются в виде водяных колонн.
— Значит, медленное развитие мужчин и женщин связано со слабостью зерна жизни в них?
— Именно. Оно не может одновременно удовлетворить все свои желания. И теперь ты понимаешь, насколько превосходят людей фэны, которые рождаются спонтанно от более энергичных, возбужденных искр.
— Но откуда берется материя, которая заключает в себе эти искры?
— После смерти жизнь становится материей. Сама материя умирает, но постоянно сменяется новой материей.
— Но если жизнь происходит от Фэсини, как она может умирать?
— Жизнь есть мысли Фэсини, и, покинув его сознание, они становятся ничем — простыми гаснущими углями.
— Безрадостная философия, — заметил Маскалл. — Но тогда кто такой сам Фэсини и почему он мыслит?
Лихаллфэ вновь одарил его сморщенной улыбкой.
— Это я тоже объясню. Природа Фэсини такова. Со всех сторон его окружает Пустота. У него нет спины и боков, только лицо; и лицо это — его форма. Иначе быть не может, поскольку ничто больше не способно существовать между ним и Пустотой. Его лицо — сплошные глаза, потому что он вечно созерцает Пустоту. Он черпает из нее вдохновение, ведь это единственный способ для него почувствовать себя. По той же причине фэнам и даже людям нравятся пустые места и безграничные пустоши, ведь там есть частица Фэсини.
— Похоже на правду, — согласился Маскалл.
— Мысли постоянно текут от лица Фэсини назад. Но поскольку лицо у него со всех сторон, они текут внутрь. Таким образом, мысленный поток непрерывно движется из Пустоты в нутро Фэсини, которое является миром. Мысли становятся формами и населяют мир. Следовательно, окружающий нас внешний мир находится вовсе не снаружи, а внутри. Видимая вселенная напоминает огромный желудок, а того, что действительно находится извне, мы никогда не увидим.
Маскалл глубоко задумался.
— Лихаллфэ, я не понимаю, на что тебе надеяться, раз ты — всего лишь отброшенная, умирающая мысль.
— Ты никогда не любил женщину? — спросил фэн, пристально глядя на него.
— Может, и любил.
— Когда ты любил, разве у тебя не было чудесных моментов?
— Это тот же самый вопрос, заданный другими словами.
— В такие моменты ты приближался к Фэсини. И если бы мог приблизиться еще сильнее, разве ты бы этого не сделал?
— Сделал бы, невзирая на последствия.
— Даже если тебе самому не на что надеяться?
— Но я бы надеялся на это.
Дальше Лихаллфэ шагал молча.
— Мужчина — лишь половина Жизни, — внезапно сказал некто. — Вторая половина — женщина, но фэн есть цельная жизнь. Более того, когда жизнь раскалывается надвое, из нее уходит что-то еще — что-то, свойственное лишь целому. Твою любовь нельзя сравнивать с моей. Если даже твоя ленивая кровь тянется к Фэсини, не задумываясь, что из этого выйдет, как, по твоему мнению, себя ощущаю я?
— Я не сомневаюсь в подлинности твоей страсти, — ответил Маскалл. — Но мне жаль, что ты не можешь отыскать путь, чтобы пронести ее в следующий мир.
Лихаллфэ одарил его кривой ухмылкой, выражавшей неведомые чувства.
— Люди думают, что пожелают, но фэны созданы так, что могут видеть мир лишь таким, каков он на самом деле.
На этом разговор закончился.
Солнце было высоко в небе, и, судя по всему, путники приближались к началу оврага. Его стены продолжали смыкаться, и за исключением тех моментов, когда Бранчспелл оказывался прямо над головой, Лихаллфэ и Маскалл шагали в глубокой тени, но воздух все равно был неприятно жарким и тягучим. Вся жизнь исчезла. Отвесные скалы, каменистая земля и булыжники, загромождавшие русло ручья, представляли собой прекрасное, фантастическое зрелище. Белоснежный кристаллический известняк пронизывали сияющие ярко-голубые вены. Поток из зеленого стал чистым, прозрачным хрусталем. Он мелодично журчал и выглядел в высшей степени прелестно и романтично, однако Лихаллфэ, похоже, видел в нем нечто иное — черты некто все сильнее искажались и суровели.
Примерно через полчаса после того, как исчезли все другие жизненные формы, очередное животное-растение сгустилось из пустоты у них на глазах. Оно было высотой с Маскалла и выглядело сияющим и энергичным, как и подобает созданию, только что выкованному природой. Существо принялось бродить туда-сюда — а потом внезапно взорвалось. От него ничего не осталось — тело в мгновение ока исчезло в том же невидимом тумане, из которого появилось.
— Это подтверждает твои слова, — заметил Маскалл, побледнев.
— Да, — ответил Лихаллфэ, — мы пришли к области ужасной жизни.
— Значит, раз ты оказался прав в этом, я должен поверить всему, что ты мне говорил.
Когда он это произнес, они как раз преодолевали изгиб оврага. Прямо перед ними возникла отвесная скала высотой три сотни футов, сложенная из белого в крапинку камня. Здесь начиналась долина, и дальше пути не было.
— Теперь в благодарность за мою мудрость одари меня своей удачей, — сказал фэн.
Они подошли к подножию скалы, и Маскалл задумчиво оглядел ее. На нее можно было влезть, но подъем обещал быть тяжелым. Крошечный ручеек вытекал из отверстия в скале на высоте нескольких футов. Если не считать его мелодичного журчания, царила мертвая тишина. Дно ущелья скрывала тень, однако верхнюю половину скалы освещало солнце.
— Чего ты от меня хочешь? — спросил Маскалл.
— Теперь все в твоих руках, и у меня нет никаких предложений. Твоя удача должна помочь нам.
Маскалл еще некоторое время смотрел вверх.
— Лучше дождаться вечера, Лихаллфэ. Возможно, мне придется влезть на вершину, однако сейчас слишком жарко, и кроме того, я устал. Я несколько часов посплю. Потом будет видно.
Лихаллфэ выглядел недовольным, но не стал возражать.
ГЛАВА 17Корпанг
Блодсомбр закончился, а Маскалл продолжал спать. Когда он проснулся, Лихаллфэ стоял рядом и глядел на него. Неизвестно, спал ли некто вообще.
— Сколько времени? — спросил Маскалл, протирая глаза и садясь.
— День проходит, — был неясный ответ.
Маскалл поднялся и посмотрел вверх, на скалу.
— Теперь я на нее поднимусь. Нет нужды нам обоим рисковать сломать шею, поэтому ты подожди здесь, а я позову тебя, если найду что-нибудь на вершине.
Фэн одарил его странным взглядом.
— Наверху нет ничего, кроме голого склона холма. Я часто там бывал. Ты задумал что-то особое?
— Высота нередко приносит мне вдохновение. Сядь и жди.
Отдохнувший после сна Маскалл сразу атаковал скалу и единым рывком преодолел первые двадцать футов. Затем она стала отвесной, и подъем потребовал большей осторожности и рассудительности. Зацепок было мало, приходилось обдумывать каждый шаг. С другой стороны, камень был крепким, а у Маскалла имелся опыт в таких делах. Озаренная Бранчспеллом скала слепила своей сияющей белизной.
После многих сомнений и остановок Маскалл приблизился к вершине. Он был разгорячен, вспотел и ощущал головокружение. Чтобы выбраться на уступ, он ухватился за два выдававшихся из скалы камня и подтянулся, отталкиваясь ногами. Левый камень, более крупный из двух, выпал из стены под его весом, огромной темной тенью пролетел мимо его головы и с жутким грохотом упал к подножию утеса, сопровождаемый лавиной камней помельче. Маскалл как можно крепче вцепился в скалу, однако прошло несколько секунд, прежде чем он осмелился посмотреть вниз.
Он не сразу увидел Лихаллфэ. Потом заметил ноги и спину, торчавшие из скалы в нескольких футах от подножия. Насколько понял Маскалл, фэн засунул голову в какое-то углубление и что-то там изучал. Он дождался, чтобы фэн вылез наружу.
Появившись, некто поднял глаза на Маскалла и крикнул трубным голосом:
— Здесь вход!
— Я спускаюсь! — проревел в ответ Маскалл. — Подожди меня!
Он быстро спустился, не особо заботясь об осторожности, поскольку увидел в этом открытии свою «удачу», и двадцать минут спустя уже стоял рядом с фэном.
— Что произошло?
— Вывороченный тобой камень ударился о другой камень прямо над источником и выбил его. Смотри, здесь достаточно места, чтобы мы смогли войти!
— Не спеши! — предостерег Маскалл. — Это удивительная случайность, но времени у нас много. Дай мне взглянуть.
Он всмотрелся в отверстие, достаточно большое, чтобы в него, не пригибаясь, пролез крупный человек. По контрасту с дневным светом внутри было темно, однако странное свечение позволило Маскаллу различить предметы. Каменный тоннель уходил прямо в недра холма, скрываясь из виду. Вопреки ожиданиям Маскалла, долинный ручек не тек по полу тоннеля, а пробивался из скалы прямо рядом с входом.