страус, раскидывают свои широкие крылья и ударяются головой о гранитный свод.
В моем воображении оживает весь этот ископаемый мир. Я переношусь в первые дни мирозданья, намного предшествовавшие появлению человека, когда не вполне сформировавшаяся Земля не создала еще условий, необходимых для его существования. Я переношусь в ту эру, когда вообще не водились еще живые существа на Земле. Исчезли млекопитающие, потом – птицы, пресмыкающиеся мезозойской эры, наконец, рыбы, ракообразные, моллюски. В небытие погружаются зоофиты переходной эпохи. Вся жизнь на Земле заключена в одном мне, только мое сердце бьется в этом безлюдном мире. Не существует ни времен года, ни климатов; температура земного шара непрерывно возрастает и начинает превышать теплоту лучезарного светила. Растительность принимает гигантские размеры. Я брожу как тень среди древовидных папоротников, ступая нерешительными шагами по пестрому мергелю и песчанику; я прислоняюсь к стволам огромных хвойных деревьев и сплю в тени сфенофелий, астерофелий и ликоподий, достигающих в вышину ста футов.
Века протекают, как мгновения. Я переживаю ряд эволюций на Земле. Исчезают растения; гранитные скалы теряют свою твердость; под влиянием все усиливающейся жары камни плавятся; воды растекаются по поверхности земного шара; воды кипят и испаряются; водяные пары окутывают землю, которая понемногу превращается в газообразную, раскаленную добела массу, лучезарную, как солнце!
В центре этого туманного пятна, в миллион четыреста тысяч раз превышающего объем земного шара, который в будущем ему предстоит образовать, я уношусь в межпланетные пространства! Мое тело становится невесомым. И, подобно атому, сливается с газообразной массой, описывающей в бесконечности свою пламенную орбиту!
Что за грезы! Куда уносят они меня? Моя рука лихорадочно набрасывает на бумагу подробности этих странных превращений! Я все забыл: и профессора, и проводника, и плот! Мой мозг во власти галлюцинаций…
– Что с тобой? – спрашивает дядюшка.
Я смотрю на него широко раскрытыми глазами и не вижу его.
– Осторожнее, Аксель, ты упадешь в море!
В ту же минуту меня схватывает сильная рука Ганса; без его поддержки я упал бы в воду, увлеченный своими видениями.
– Он с ума сошел! – кричит профессор.
– Что случилось? – спрашиваю я, наконец придя в себя.
– Ты болен?
– Нет, у меня была галлюцинация, теперь это прошло. Ведь все благополучно?
– Да, ветер попутный, море спокойно! Мы быстро плывем вперед и, если я не ошибся в своих предположениях, скоро пристанем к берегу.
При этих словах я встаю и пристально смотрю вдаль; но линия воды все еще сливается с линией облачного свода.
Глава XXXIII
Суббота, 15 августа. Море так же однообразно. Берегов не видно. Одна лишь бескрайняя даль.
Голова у меня все еще болит после галлюцинации.
Дядюшке ничего не грезилось, но он не в духе. Он то обозревает в подзорную трубу море во всех направлениях, то с досадой скрещивает руки, и лицо его принимает сердитое выражение.
Я вижу, что к профессору Лиденброку возвращается его прежняя нетерпимость, что я и отмечаю в моем журнале. Только опасность, которой я подвергался, и мои страдания вызвали у него теплое человеческое чувство, но, как только я выздоровел, он снова стал раздражителен.
– Вы, кажется, чем-то обеспокоены, дядюшка? – спрашиваю я, видя, что он часто подносит к глазам подзорную трубу.
– Обеспокоен? Нет!
– Значит, теряете терпение?
– Есть отчего!
– Но ведь мы плывем так быстро…
– Ну что ж из того? Не скорость слишком мала, а море слишком велико!
Тут я вспоминаю, что профессор перед отплытием определил длину этого подземного моря в тридцать лье. Но мы уже проплыли в три раза большее расстояние, а южные берега еще и не показывались.
– Мы плывем, но не спускаемся в недра Земли, – продолжает профессор. – Ведь это только потерянное время, а я совсем не для того забрался в такие дебри, чтобы совершать увеселительную прогулку по этому пруду!
Итак, он называет нашу переправу прогулкой, а море – прудом!
– Но, – говорю я, – раз мы избрали путь, указанный Сакнуссемом…
– В этом и весь вопрос! Тот ли это путь? Встретил ли Сакнуссем эту водную поверхность? Плыл ли он по ней? Не сбил ли нас с пути ручей, который мы избрали своим проводником?
– Во всяком случае, нам нечего жалеть, что мы попали сюда. Зрелище великолепное, и…
– Дело не в зрелищах! Я поставил себе определенную цель и хочу достигнуть ее! Поэтому не говори мне о красотах!
Я принимаю это к сведению и не обращаю внимания на то, что профессор кусает губы от нетерпения. В шесть часов вечера Ганс требует свое жалованье, и ему выдаются его три рейхсталера.
Воскресенье, 16 августа. Ничего нового. Та же погода. Ветер свежеет. Просыпаясь, спешу установить силу света. Я по-прежнему боюсь, как бы световые явления не потеряли силу, а потом и совсем не исчезли. Но напрасно: тень от плота ясно вырисовывается на поверхности воды.
Право, это море бескрайнее. Оно, вероятно, так же широко, как Средиземное море или даже как Атлантический океан. А почему бы не так?
Дядюшка часто измеряет его глубину. Он привязывает самую тяжелую кирку к концу веревки и опускает ее на глубину двухсот морских саженей. Дна не достать. С большим трудом вытаскиваем наш лот из воды.
Когда кирку вытянули наконец на плот, Ганс обращает мое внимание на то, что на ее поверхности заметны сильно вдавленные места. Можно подумать, что этот кусок железа был ущемлен между двумя твердыми телами.
Я смотрю на охотника.
– Tänder! – говорит он.
Я не понимаю. Обращаюсь к дядюшке, но дядюшка весь погружен в размышления. Я не решаюсь его тревожить. Обращаюсь снова к исландцу. Тот поясняет мне свою мысль, открывая и закрывая несколько раз рот.
– Зубы! – говорю я с изумлением, внимательно вглядываясь в железный брусок. Ну конечно! Это следы зубов, вдавленные в металл! Челюсти, вооруженные такими зубами, должны быть чрезвычайно сильны! Стало быть, здесь, глубоко под водой, существует какое-то допотопное чудовище, прожорливее акулы и страшнее кита? Я не могу оторвать взгляд от кирки, наполовину изгрызенной! Неужели мои видения прошлой ночи обратятся в действительность?
Эти мысли тревожат меня весь день, и мое волнение немного утихает в те часы, когда я сплю.
Понедельник, 17 августа. Я стараюсь припомнить, какие инстинкты свойственны тем допотопным животным, которые, следуя за слизняками, ракообразными и рыбами, предшествовали появлению на земном шаре млекопитающих. В то время мир принадлежал пресмыкающимся. Эти чудовища владели морями триасового периода. Природа наделила их самой совершенной организацией. Какое гигантское строение! Какая невообразимая сила! Самые крупные и страшные из современных пресмыкающихся – аллигаторы и крокодилы – лишь слабое подобие своих предков мезозойской эры.
Я дрожу при мысли о возможном появлении этих морских гадов. Живыми их не видел еще ни один человеческий глаз! Они обитали на Земле за целые тысячелетия до появления человека, но кости этих ископаемых, найденные в каменистых известняках, называемых англичанами «lias»[21], дали возможность восстановить их анатомическое строение и представить себе их гигантские размеры.
Я видел в гамбургском музее скелет одного из этих пресмыкающихся длиною в тридцать футов. Неужели же мне, жителю Земли, суждено увидеть воочию одного из представителей допотопного семейства? Нет! Это невозможно! Однако ж его сильные зубы оставили на железе свой отпечаток, по которому я узнаю, что они конической формы, как у крокодила.
Мои глаза с ужасом устремлены на море. Я боюсь, что вот-вот вынырнет один из обитателей подводных пещер.
Я подозреваю, что профессор Лиденброк думает о том же, если даже и не разделяет мои опасения, потому что, осмотрев кирку, он кидает взгляд на океан.
«Черт возьми, – говорю я про себя, – зачем только ему вздумалось измерять глубину? Он потревожил, быть может, какое-нибудь животное в его логовище, и если мы не подвергнемся нападению во время плавания…»
Взглянув на оружие, я удостоверяюсь, что оно в порядке; дядюшка замечает мой взгляд и выражает свое одобрение.
Волнение на поверхности воды указывает на то, что в морских глубинах неспокойно. Опасность приближается. Надо быть настороже!
Вторник, 18 августа. Наступает вечер, или, лучше сказать, то время, когда у нас смыкаются веки, ибо на этом океане нет ночи, и немеркнущий свет утомляет глаза, как если бы мы плыли под солнцем полярных морей. Ганс сидит у руля. И пока он бодрствует, я сплю.
Два часа спустя я просыпаюсь от страшного сотрясения. Плот с невероятной силой взмывается над волнами и отбрасывается на двадцать туазов в сторону.
– Что случилось? – кричит дядюшка. – Не наскочили ли мы на мель?
Ганс указывает пальцем на темную глыбу, виднеющуюся на расстоянии двухсот туазов от нас, которая то всплывает, то погружается. Я всматриваюсь и вскрикиваю:
– Да это же колоссальная морская корова!
– Да, – отвечает дядюшка, – а вот тут – морская ящерица необыкновенной величины.
– А там дальше – чудовищный крокодил! Взгляните, какая у него широкая челюсть и какие зубы! Ах, он исчезает!
– Кит, кит! – кричит затем профессор. – Я узнаю его по громадным плавникам. Посмотри, какой столб воды и воздуха он выбрасывает!
Действительно, два водяных столба вздымались над морем на значительную высоту. Мы удивлены, поражены, объяты ужасом при виде этого стада морских чудовищ. Они сверхъестественной величины, и самое меньшее из них может одним ударом своего хвоста вдребезги разбить весь плот. Ганс пытается переменить направление, чтобы избежать опасного соседства, но замечает с другой стороны не менее страшных врагов: морскую черепаху в сорок футов ширины и морскую змею в тридцать футов длины, громадная голова которой показывается из волн.