— Тор, а ведь там наша еда. Чем же ужинать будем? — перекатывая зубами травинку, Локи косится на Скрюмиров мешок. — Может, ты его… того? Растолкаешь?
Мьёльнир бьет в великанский лоб, как в гранитный валун — до кострово-ярких искр, пожираемых темнотой, до каменно-звонкого гула — раз, другой, и третий… Запыхавшись, Тор трет со лба ручейки набежавшего пота, с маху выдирает Мьёльнир, по самую рукоять ушедший в великаново темечко.
Скрюмир переворачивается на другой бок.
— Лист, что ли, с ветки свалился, спать мешает… или дуб вздумал желудями кидаться… вот же беспокойное место… хр-р… хр-р…
…Локи засыпает, по лисьи свернувшись клубком на траве, и голод царапает его изнутри тонкими, норовистыми коготками. Когда же солнце заставляет его вновь открыть глаза, на примятой траве — никого, лишь пожитки их, сваленные в кучу у дубового корня, и холодная зубчатая тень, тянущаяся к ним с середины поля.
Поле разделено надвое — огромным, в небеса убегающим частоколом, на вершинах его — скалят зубы солнцу белые черепа, а подножие — изрыто норами кротов-землероек. Трещиною в частоколе — скрипят, распахиваясь пригласительно, костяные ворота.
— Кажется, мы пришли, — говорит Тор.
Зал для пиршеств подобен бескрайней долине, с потолком где-то там, в поднебесье, со скамьями, вздымающимися вдоль стен, словно горы. Раскаленная пасть очага выдыхает огонь — красно-рыжее, громом ревущее пламя, искрами плюющееся в деревянные доски пола.
Высоченный, как живая гора, головою под потолок, он стоит посреди зала — ётунский конунг Утгарда-Локи, усмешливо смотрит в огонь.
— Меряться силой хотите? Гра-ха-ха-ха! Для начала, покажете мне, на что каждый способен! Вот ты, например, — толстый, как бревно, палец упирается в Локи, — ты что лучше всех делаешь?
— Ем, — сглатывает слюну Локи. — Уж какой я едок — никто меня не переест!
— Никто, говоришь? Гра-ха-ха! Попробуй-ка переесть нашего Логи, хвастун! — великан бьет в ладоши, хохочет гулко, как горный обвал, заставляя волноваться очажное пламя, а когда, раскаленно-дымное, плещущее искрами к потолку, оно утихает — перед Локи стоит черный, как обугленная головня, ярко-красные кудри свои распластавший до пола, тощий, кривой человечек. — Несите сюда мясное корыто!
…Они стоят по разные стороны деревянных бортов, и сочная, парная баранина дразнит запахом Локины ноздри, и скалит зубы от нетерпения Логи, и ётуны обступают их в круг, дышат за спиной, точно дикие звери. И Локи ест — глотает, не чувствуя вкуса, кусок за куском, пока живот его не становится подобным набитому туго мешку, пока не опустеет наполовину корыто… пока не метнутся в глаза раскаленно-красные кудри и запах горелого дерева не потревожит ноздрей.
— Ты съел половину мяса в корыте, не тронув костей, а Логи — не только мясо и кости, но еще и корытом подзакусил! Так кто ж победитель-то, гра-ха-ха?! — заходится смехом Утгарда-Локи. — Ну, кто еще хочет силу свою показать?
— Я! — Тьяльви выступает вперед, весь подбирается, точно лучная тетива, натянутая до предела. — Я бегаю быстрее всех, так, что никто не обгонит! Испытайте меня!
— Добро. Испытаю, — хмурится Утгарда-Локи, и глубокие, как трещины в камне, морщины сходятся на его лбу. — Попробуй-ка, обгони нашего Хуги… Эй, Хуги, а ну-ка иди сюда!
Он появляется будто из ниоткуда, побегом прорастает из тонко-дощатого пола — прозрачный, как колодезные воды, изменчиво-зыбкий, в одеждах цвета камня и пыли, встает перед Тьяльви, взмахнув рукавом, кружит все быстрей и быстрей, точно маленький смерч, чтобы, исчезнув — возникнуть в другой стороне зала, раньше, чем Тьяльви преодолеет хотя бы и половину пути.
— Гра-ха-ха-ха! И этот никуда не годится! — притопывает ногою Утгарда-Локи, и Тьяльви отскакивает, чтоб не попасть под великанский сапог. — Ну, кто следующий? Ты!
Заткнув за пояс Мьёльнир, Тор выступает вперед.
— А я любого на пирах перепью! — с вызовом говорит он. — Сколько не дай мне — все мало будет! Неси свой самый большой рог, Утгарда-Локи — в пару глотков он у тебя сухим сделается!
Утгарда-Локи тянет ладонь — туда, в необозримую вышину полок под потолком, забитых горшками и мисками, и высоченный, в Торовский рост, рог опускается на ладони его, блестит костяными боками.
— Пей.
Тор пьет, обхватив рог руками, каменными от напряжения, багровые жилы вспухают на лбу его, бисеринки пота бегут по вискам. Локи закрывает глаза. Ему отчего-то видится странное — фьорд, широкий, изрезанный зубьями скал, полный холодно-синей воды, лиловеющий в сумерках фьорд, и Тор, вставший на четвереньки у набегающих волн, пьющий воду вместе с прибрежною пеной и мельчайшими рыбами в ней.
— Проклятие… Не могу больше, — говорит Тор, с шумом переводя дыхание, и Локи открывает глаза, и видение исчезает.
— Гра-ха-ха-ха-ха! Вот это называется — пить? Скорее уж, попробовать пару жалких глоточков! — грохочет над головой голос Утгарда-Локи. — И это все, что ты можешь, Тор? Гра-ха-ха-ха!
Грозово-черная, тень его наклоняется к Тору, съеживается, сереет, забирая в себя половичную пыль, обзаводится парой пронзительно-желтых глаз.
— Мряу… мр-р… — к Тору ластится кошка, изгибает вспушившийся хвост. — Мур-р… мур-мяу… — в ярко-желтых кошачьих глазах мечется беспокойное пламя, тонко-острыми иглами когти ее царапают пол. — Мр-р…
— Погладь кошечку-то, — хмыкает Утгарда-Локи, — да на руки возьми. Или ты такой силач, что и кошки-то не подымешь? Гра-ха-ха!
Кошка шипит, по-змеиному выгнув спину, дыбом вздернутая шерсть на загривке ее подобна драконьей чешуе.
— Мряу… мр-р… мур-р-мыр-р…
Локи ведет из стороны в сторону, будто бы на дощатом драккаре, норовистом морском скакуне. Белопенные, тугие, волны хлещут через борта, скатываются у ног в мелкие лужицы. Тор стоит за штурвалом, всеми силами налегая на руль, а над головою его, в ослепительно-грозовых вспышках, в жемчужных хлопьях пены — маячит чудовищная змеиная пасть, грозя поглотить собою корабль и Тора.
— Хватай его! Крепче держи! — кричит неожиданно Локи, и Тор послушно хватает за скользкую змеиную шею, тянет к себе, сколько достанет сил, кряхтит, упираясь ногами в трещащую палубу. — Если не выдержишь — нам конец!
Волна настигает Локи, солено-горькая, плещет в лицо, заставляя зажмуриться, и хрипло мяучит под ухом змей, и — гра-ха-ха! — лупят в палубу громовые раскаты. А потом — море уходит, качнув напоследок половицею под ногами, и Локи открывает глаза — оторопелому взгляду Тора.
— Гра-ха-ха-ха-ха! Видно, сил у тебя совсем немного осталось, о, асгардский громовержец, — рокочет смехом Утгарда-Локи, — раз кошку мою не смог с пола поднять, только заднюю лапу с трудами великими от доски оторвал. Гра-ха-хах! Ладно, последнее тебе испытание. Попробуй-ка побороть мою старую нянюшку, Элли. Если сможешь — признаю, что годен ты хоть на что-то, а если же нет… — он тянет руку за пазуху, широкую, как лесная поляна, изрытую складками пятипалую длань, пошебуршив, вынимает наружу. — Вот тебе поединщик твой, меряйтесь силами, что ли…
И раскрывает ладонь.
Седыми, косматыми патлами заросшая до бровей, она стоит перед ними, хихикает в сухонький кулачок — сгорбленная, как корявое дерево, крючконосая Элли, глазами-бусинками зыркает по сторонам. А потом — с визгом кидается к Тору.
Ее изъязвленные старостью руки, точно удавкой, давят Торово горло, когтистые пальцы ее рвут кожу до кроваво-красных полос. Густо-багровое, лицо Тора обращено к половицам, ноги трясутся — мелкой, предательской дрожью. Примерившись, Элли с маху бьет его под колено, и Тор опускается наземь, руками схватившись за грудь. Какие-то доли мгновения Локи видит его — немощным, сгорбленным стариком со сморщенной шеей, с седыми, как прах, волосами по тощим плечам, а после — видение исчезает.
— Гра-ха-хах! Ну и слабак ты, как я погляжу! Да и пришедшие с тобою — не лучше! Где уж вам со мной, Утгарда-Локи, силою меряться! На одну ладонь положу, а другою прихлопну! Га-га-га! — разражается хохотом Утгарда-Локи, щурит глаз, становясь при этом странно похожим на Одина… или Скрюмира… — Га-га-га, мелюзга, недомерки!.. А ведь ты чуть было не пришиб меня тогда своим молотом, Тор, — неожиданно говорит он, вмиг делаясь странно серьезным. — Хорошо, что камень зачарованный успел я вместо себя подложить, а то бы…
Будто тронутое водною рябью, лицо его плывет, искажается, белопенные облака рвутся сквозь истончившийся потолок, елями прорастают высокие стены.
— Логи — то огонь был, пожегший и корыто, и мясо… Хуги — то мысль моя… а кто бегает быстрее мысли?.. — ветром доносится из поднебесья. — Из рога ты, Тор, пил Мировой океан, и, надо признаться, отпил немало… и шею чуть не свернул Ёрмунганду, пытаясь достать его с океанских глубин… Элли же моя…
— …то сама старость, — гневом наливается Тор, — а кто сможет ее побороть, будь он хоть самим громовержцем?! Ты обманул меня, Утгарда-Локи, ты бился нечестно! Вот я тебя, подлейший из сейдманов!
Он бьет наугад, в ослепительно-белое, дымкой плывущее марево перед лицом его, прячущее за собой поле, и лес, и Утгарда-Локи.
Мьёльнир проваливается в пустоту.
Локи сидит у колодца, свесив ноги по краю. Черная, как великанский зрачок, с колодца смотрит на него пустота, холодом трогает босые ступни. Локи глядит в пустоту, точно в зеркало, отражающее его самого — бледное, как месяц, лицо, ярко-рыжие кудри, смехом искривившийся рот.
— Мимир, мудрейший из мудрых… Мимир, затворник колодца… снулая рыбешка Мимир… и за что Один отдал тебе свой драгоценнейший глаз? Только сны умеешь навеивать, долгие колодезные сны… и мне, и Одину, и всем, кто приходит к тебе за ответом… а что будет потом, когда спящие просыпаются? Что же будет потом?
Плеск. Набухшие темнотою капли прорастают из колодезных стен, с шумом падают в черную, бесконечно глубокую пустоту — где холодным алмазным светом мерцает Одинов глаз, где, запутавшись в водорослях бородою, дремлет Мимир, Прадед Святого Колодца, где проворными рыбами скачут вокруг вереницы непоказанных снов. Ш-ш-ш…