– Ты никогда не уезжал дальше нескольких миль от дома, – сказал Маарак вечером накануне моего отъезда, вскоре после того, как мы похоронили мою тетю, и все же отцу не удалось уговорить меня дождаться перемены погоды. – Ты даже полынью не умеешь прорубить, чтобы не провалиться в нее, – приходится вылавливать тебя вместо рыбы. И с чего ты возомнил, будто путешествие в сотни миль ты одолеешь без сучка и задоринки?
– В полынью я провалился один-единственный раз, – с раздражением ответил я. – Тогда я был еще мальчонкой, да и то не провалился бы, если бы Ерут не столкнул меня.
– В Неведомом Мире, – покачал головой отец, – ты окажешься раньше, чем закончится первый день твоей поездки.
По правде говоря, я волновался, собираясь в путешествие, но верил, что обладаю силой воли и стойкостью достаточными, чтобы справиться с любыми невзгодами, какие могут возникнуть в дороге. В конце концов, Бьорк, доверенный сподвижник Ангердлангуака, проехал от северо-западной оконечности мира до нашей деревни без происшествий, а ведь он был старым и жирным, тогда как я молод и здоров. Правда, Бьорк взял с собой восемь человек в помощь на время поездки, а также сто собак, я же путешествовал один, и при мне было только шесть мохнатых сотоварищей, наученных волочь сани.
Следуя наставлениям Бьорка, я ехал прямиком по северному тракту, почти не приближаясь к западным фьордам.
– Три дня держись дороги на север, – напутствовал меня Бьорк. – И вскоре ты услышишь нас, ты учуешь нас, ты найдешь нас.
Погода не сильно отличалась от той, к которой я привык дома, не глубже был снег под ногами и не крупнее снежинки, падавшие с неба, и я чувствовал себя как никогда способным выдюжить в этой гонке. Я просто должен быть уверен, что еду по верному пути, а решительности мне не занимать. Я кутался в шкуры двух карибу, одна, мехом внутрь, прилегала к моей коже, другая была вывернута наружу. Руки мои были упрятаны в рукавицы из рыбьей кожи, а неделей ранее мой кузен Хаанси, добыв четырех морских котиков, сшил для меня новые унты, доходившие до колен. Мой молодой помощник, красавец Паркк, пел колыбельную о разноцветном лососе, пока Хаанси натягивал на меня унты, а потом оба разразились хохотом, но я так и не понял, что их развеселило.
Собаки старались изо всех сил, бежали, не сбавляя скорости, но к вечеру от снежной слепоты у меня задергались веки. Еще я боялся, что путь совсем занесет, а на санях, застревающих в снегу, мы далеко не уедем. Время от времени я проверял сумку с амулетами, хранившуюся в моем мешке, – оброни я сумку, и мне уже никогда их не найти, и тогда вся моя затея с путешествием окажется бессмысленной. Конечно, я тоже носил на шее оберег, простенький талисман из волчьей шкуры и птичьих перьев, сделанный всего за несколько дней до отъезда. Когда я падал духом, стоило прижать ладонь к оберегу, и его силищей заряжались мои кости, побуждая двигаться дальше.
К счастью, предыдущей ночью я спал на удивление крепко, а потом час за часом тешился воспоминаниями о девушке, с которой я недавно познакомился. Звали ее Каасалок, и как же мне хотелось вновь увидеться с ней по пути домой. Встреча с этой девушкой взбудоражила меня, чего со мной давно не случалось, и я пытался понять, согласится ли она войти в мою жизнь и одарить меня детьми. С некоторых пор эта мысль часто вертелась в моей голове, ибо в возрасте двадцати лет я уже начинал стареть, а сыновей до сих пор не прижил, ни одного, кто мог бы унаследовать мое имя.
Наконец вдалеке замаячили иглу, и я что есть мочи принялся погонять собак, заставляя их бежать еще быстрее. Двадцать или тридцать больших иглу стояли вразброс на льду, и, по моим прикидкам, по меньшей мере четыреста человек жили в этой общине. Я натянул вожжи, собаки остановилась, а мужчины, что рыбачили, окружив полынью, притихли. Один из них, положив снасть на лед, направился ко мне. С должным уважением я приветствовал его и спросил, пустят ли меня к ним переночевать.
– Как звать тебя, незнакомец? – спросил этот человек, и когда я ответил, он, морща лоб, с трудом повторил мое имя по слогам.
– Ладно, если можешь заплатить, мне плевать, как тебя кличут, – сказал он, добавив, что его зовут Эйп. – Но предупреждаю: сегодняшняя ночь выдастся для нас тяжелой. Этой ночью мы будем прощаться с нашим старейшим другом. Часов через несколько он отправится в Неведомый Мир, отчего мы пребываем в тоске и печали.
Я заверил его, что мне хватит денег расплатиться за постой, и выразил соболезнования его народу, ибо великое горе постигло их. Ватага ребятишек выбежала из ледяных спален, отвела моих собак в укрытие, где их покормили, а я проследовал за Эйпом в самое большое иглу, где меня угостили мясом моржа и овцебыка, сваренным на пару. На мясо я набросился как голодный волк, и оно придало мне сил. Посреди помещения на высоком стуле восседал старик, десятки мужчин, женщин и детей подходили к нему и, опустившись на колени, просили наложить руки на их головы, а он, закрыв глаза, бормотал над ними заклинания. Я никогда не видел такого обряда и подумал, не святой ли он какой-нибудь. Его обветренная кожа была помечена столькими бороздками и трещинками, что лишь по ясным голубым глазам можно было догадаться, что он человек. Что-то в его осанке подсказывало: за свою долгую жизнь он испытал много боли.
– Ну не так уж много, но кое-что испытал, да, – поправил меня Эйп, когда я поделился с ним своими наблюдениями, и с нежной грустью посмотрел на участников церемонии. – Зовут его Гудмундур. Когда-то он был учителем здесь, поэтому все его знают и почитают. Многих моих друзей он научил охотиться, рыбачить, метать копья, взбираться на ледяные горы. А еще он мой отец.
От удивления я даже перестал есть.
– Здесь все к нему льнут, – отозвался я. – Выходит, его неустанные хлопоты обернулись неким весомым достижением?
– Именно он отправляется в Неведомый Мир, – ответил Эйп с горестной улыбкой. – Мы прощаемся с ним и получаем благословение, прежде чем его путешествие окончится в том краю, откуда никому не дано возвратиться.
На юге нашей страны погребальный обряд совершали в иной последовательности, но я слыхал, что чем дальше на север, тем более распространен именно такой распорядок. Я нашел их обычай странным, даже слегка варварским, но не мне было судить о местных привычках.
– Он болен, – продолжил Эйп. – В памяти у него все стерлось. Тело более не исполняет его желаний. Он не может ни позаботиться о себе, ни помочь общине. Так что мы должны сказать ему «до свидания». А ты, незнакомец, – теперь он смотрел прямо на меня, а не на вереницу людей, что тянулась к почти безжизненному телу его отца, – что привело тебя сюда?
– Еду на дальний север, – ответил я. – Великий Ангердлангуак ожидает меня.
Эйп приподнял бровь, он явно заинтересовался мною.
– Вы с ним близки? – спросил он.
– Нет, – ответил я. – Но я умею делать амулеты и получил заказ создать нечто такое, что он мог бы подарить своей жене. – Порывшись в мешке, который я во время путешествия ни на миг не выпускал из рук, я вынул один амулет. Всего их насчитывалось шестнадцать, а тот, что я выбрал, превосходил все прочие по тонкости исполнения и предназначался самому вождю. К перьям птицы-подорожника, казарки и сибирской гаги я добавил кусочки стекла, отражавшие свет, а также алые и золотые нити – символ славы. В середине поместил изображение сыча – символ мудрости, а над ним метателя копья – образец мужества.
– Ты и впрямь умелец. – С амулетом Эйп обращался с осторожностью человека, понимающего ценность красивых вещей. – Должно быть, оберег вроде этого и стоит изрядно.
Я улыбнулся, но решил не говорить ему, насколько много Ангердлангуак согласился мне заплатить. В конце концов, с Эйпом я познакомился только что и опасался, как бы мои сокровища не были украдены, когда я засну, если не самим Эйпом, то кем-нибудь, подслушавшим наш разговор.
– Много ли путешественников наведывается сюда? – спросил я, направляя нашу беседу в другое русло, и Эйп покачал головой.
– Немного, – ответил он. – Хотя сегодня приехал еще один человек, опередив тебя. Он переночует в том же иглу, что и ты… – И тут Эйп, не договорив, оглянулся на своего отца: медленно поднимаясь на ноги, Гудмундур кивком подзывал сына. – Пора, – сказал Эйп. – Ты присоединишься к нам?
Я был чужаком в их общине и не был уверен, должен ли принять участие в церемонии, но Эйп настаивал, и во избежание раздоров я согласился последовать за ним.
Мы шли к воде кучно, процессию возглавляли Эйп и Гудмундур, и на всем пути жители поселка, тесно прижавшись друг к другу, пели скорбную песнь. Так мы продвигались минут сорок, если не больше, но после долгого путешествия, растянувшегося на целый день, я чувствовал себя безмерно усталым и начинал жалеть, что не улегся спать сразу, как только отобедал. Наконец я услыхал приглушенный рокот волн, набегавших на лед, и понял, что мы у открытой воды.
Когда мы остановились, Эйп нараспев помолился за своего отца, все прочие стояли, опустив головы. По окончании молитвы он и женщина с несколькими детьми – наверное, семья Эйпа, догадался я – поочередно подходили и обнимали Гудмундура, не проливая слез. После прощания полумертвый старик двинулся к кромке воды, где его поджидали двое мужчин. Ранее из берегового льда вырубили огромный кусок, и мужчины были настороже – как бы ледяная скала не уплыла, прежде чем Гудмундур ступит на нее. Когда с их помощью старик перешел на плавучую льдину и, скрестив ноги, сел, мужчины отступили. Лицо Гудмундура лучилось умиротворенностью и довольством, такой безмятежности я никогда прежде не видывал.
Мужчины отошли от воды, и невысокие волны качнули ледяной остров, направляя в открытое море. Стоило этому последнему пристанищу старика окончательно отделиться от суши, как песнями наполнился воздух, а Гудмундур поплыл к Неведомому Миру. Потом сгустился туман, старик пропал из вида, и словно по команде мы развернулись и двинулись к поселку.
Вернувшись в иглу, я не завалился спать, но бодрствовал в ожидани