– И тебя не смущал столь произвольный закон? – спросил я.
– А что тут такого? – пожал он плечами. – Мне хорошо платили, да и глянь на меня, брат, я не из тех, кого легко победить.
Что правда, то правда. Как и наш отец, Ялен был человек-гора, а его тело казалось тщательно вырезанным рельефом из мускулов, сухожилий и вен. Я помнил, как он лупил меня в пору нашего детства, на мне ни единого живого места не оставалось, а ведь тогда его силища лишь начинала накапливаться. Сейчас мне было даже страшно представить, сколь жестокие увечья он мог причинить в бою теперь.
– И ты по-прежнему этим зарабатываешь? – спросил я.
– Нет. Удача изменила мне, когда в город заявилась троица головорезов. Они грабили купцов, насиловали женщин и сжигали дома дотла. Понадобились десятки людей, чтобы схватить их. Суд признал их виновными, и Конкига предложил им выбор, тот же самый, какой он предлагал всем, но сразиться со мной должна была вся троица разом. Бой был заведомо неравным. Думаю, Конкига хотел меня подставить. Ясное дело, бандиты согласились, но никто из них не сумел пролить моей крови, и я легко расправился с ними. К концу дня их выстроили в цепочку на помосте, где каждый по очереди отведал моего меча. Однако на Конкигу я обозлился. Мои победы ему явно наскучили, он потерял ко мне интерес, и я ушел от него. И не прогадал: слухи обо мне ширились, и с тех пор я известен как величайший боец в нашей стране, работаю по найму у богатых людей. Кто больше заплатит, тому и служу.
– А сума в нашей комнате? – поинтересовался я, ибо ранее он говорил, что в кожаном мешке лежит с дюжину кистей левых рук, и все это он везет на север.
– Воры, – ответил брат. – Мелкие воришки, крали понемногу, так, всякую ерунду. Но мой заказчик решил, что отрубленные кисти послужат уроком другим нечистым на руку. Рубить им головы, по примеру Конкиги, он не собирался. Ему было достаточно кистей.
– А эта работа, – продолжил расспрашивать я, – она доставляет тебе удовольствие?
Казалось, он удивился не меньше, чем когда я спросил, счастлив ли он.
– Мне она по плечу, – сказал брат. – И потом, работа есть работа, и без разницы, какая она. А еще я обожаю смотреть на лица людей, когда их ведут на казнь. Некоторые трясутся от страха, другие шагают храбро, как и подобает мужчинам, а кое-кто норовит сказать что-нибудь мудрое напоследок, да только на таких умников и внимания не обращают.
– Странное любопытство. – Я чувствовал, как меня пробирает дрожь. – И сколько людей ты убил?
– Почем мне знать? – пожал он плечами. – Сотню? Две сотни? Тысячу? Я их не считаю. А ты, брат? Мы живем в опасные времена, и не говори мне, что ты никогда никого не отправлял из этого мира в следующий.
Я отвернулся, не желая, чтобы он все понял по выражению моего лица. В отличие от брата, на моей совести было лишь два убийства – парня и взрослого мужчины, – и ни одной из двух смертей я не гордился. Скорее уж воспоминания об этих мертвецах преследовали меня, как злые духи.
– Никого, – ответил я.
– Я всегда вижу, если мне врут, – помолчав, сказал Ялен. – А знаешь почему?
– Нет.
– Перед тем как соврать, люди шевелят губами. – Брат расхохотался во все горло, я тоже засмеялся, хотя и натужно. Снова усевшись рядом со мной на пыльную землю, он ударил меня кулаком по колену с такой силой, что я едва удержался, чтобы не вскрикнуть; ударь он еще хоть чуть сильнее, кость наверняка бы треснула.
– Поедешь со мной домой, Ялен? – спросил я. – Разумеется, после того, как мы исполним поручения заказчиков. Поедешь домой повидаться с отцом, прежде чем он умрет?
– Не уверен, – он медленно вдохнул, – будет ли он мне рад?
– Конечно, будет.
– А может, он забыл меня. Столько лет минуло.
– Поверь, ничего подобного никогда не случится. Величайшее горе всей его жизни – разлука с тобой. Он по-прежнему часто вспоминает тебя и любого, кто попадется ему на глаза, винит в твоем исчезновении. Более того, в последнее время он говорит о тебе все чаще и чаще, а порой ему грезится, что ты дома, сидишь в соседней комнате либо ушел прогуляться по берегу, но, боюсь, разум отказывает ему. Иногда он ведет себя так, словно мы до сих пор малые дети. Мысли его путаются.
– Я подумаю об этом, брат, – сказал он. – Но сейчас, по-моему, пора спать, разве нет? Завтра с утра нам обоим отправляться в дальний путь.
Мы забрались под одеяла, брат тепла ради надел рукавицы из рыбьей кожи, и тут я вспомнил, что в детстве этого времени суток я страшился более всего, ибо Ялен дожидался, когда я почти засну, а затем тихонько подкрадывался к моей постели, вмиг запрыгивал на меня и ну молотить кулаками по моему лицу и телу, он колошматил меня, покуда я не распла́чусь либо отец не разнимет нас. Глупо было злиться на него спустя столько лет – на обычные детские выходки, по сути, – и все же засыпал я с ощущением опасности, зная, что мы находимся в двух шагах друг от друга и своим громадным телом Ялен запросто навалится на меня, если ему захочется подраться.
Тем не менее поутру я был разочарован, обнаружив, что мой брат уехал, даже не попрощавшись. От нашего хозяина я узнал, что Ялен встал на рассвете, расплатился за постой несколькими монетами, затем оседлал коня и был таков.
– Он передавал мне что-нибудь на словах? – спросил я.
– Ни единого слова, – покачал головой хозяин.
Если бы содержатель подворья не оказался свидетелем отъезда Ялена, я бы почти убедил себя, что долгожданное воссоединение с братом мне лишь приснилось. И теперь мне ничего не оставалось, кроме как оседлать коня, собрать свои вещи и мчаться на север, где меня ожидал правитель.
Болгария710 г. от Р. Х.
Неделей позже, очаровав Ханбике и ее четырнадцать детей резными изображениями, сделанными мною по заказу хана, ее супруга, домой из Варны[55] я вернулся не только с наплечной сумой, набитой золотыми монетами, но и с женой.
С Катей я встречался всего дважды, прежде чем предложить ей руку и сердце, но с первого же нашего разговора между нами возникло взаимное притяжение и доверие, и я понял, что мы можем сделать друг друга счастливыми. Она, не таясь, рассказала мне о своей жизни, чудовищной, судя по тому, что я услышал, и если некоторые из ее поклонников сочли бы брак с ней недопустимым, свое презрение я приберег для человека, допустившего, чтобы с его дочерью обращались столь подло и мерзко.
По дороге домой я завернул в город, где она жила, и под покровом ночи мы вместе уехали. Катя беспокоилась, не случилось бы чего, когда наутро ее отец обнаружит исчезновение дочери. Ранее она уже пыталась сбежать, и у нее на спине до сих пор не зажили рубцы от отцовской плетки. Еще раз сбежишь, пригрозил он ей, я тебя поймаю и сдеру кожу с твоих костей.
Обратно в Мадару[56] мы ехали медленно – нет действеннее способа узнать друг друга получше, чем неторопливая верховая езда, – и на второй день я рассказал моей спутнице о том, что пробудило во мне интерес к резьбе по камню. Когда я был еще мальчишкой, почти каждую ночь меня одолевали яркие, красочные сны о городах и людях, о которых я ничего не знал, и мне не терпелось запечатлеть эти ночные видения, прежде чем солнечные лучи рассеют их до состояния небытия. Увиденное во сне я выцарапывал ножом на стенах нашего каменного домика и соседских домишек, и каждое из этих изображений вызывало у меня такое чувство, будто я воскресил воспоминание о неведомой стране, глубоко запавшей мне в душу. Я описал, как выглядели некоторые из этих изображений, и, кажется, мое пристрастие к резьбе Катя приняла близко к сердцу. Сама она, с ее слов, к творчеству не имела никакого отношения, а также не наделена талантом швеи, поэтому мне не стоит рассчитывать на искусную починку моей одежды руками новой женушки. Все это ерунда, заверил я Катю, ведь она может проявить себя в материнстве и направить свои силы на создание семейного очага – с моей помощью, разумеется. Я ожидал, что ее обрадует такое будущее, и был несколько обескуражен, когда она заявила, что надеется получить от жизни много больше, чем только семью.
– Конечно, когда-нибудь я захочу иметь детей, – добавила она, почувствовав мою обеспокоенность, – но для меня важно и многое другое.
– Например? – спросил я.
– Я пока не решила, – ответила Катя. – Раньше у меня не было возможности помечтать, но почему бы моим мечтам не быть такими же яркими, как твои сны? В конце концов, стряпня, уборка и воспитание детей – это ежедневные обязанности, которые мужчина и женщина могут поделить между собой.
Я обернулся к ней, дабы понять, всерьез она говорит или только дурачит меня столь курьезными соображениями, но Катя умела сдерживать смех, так что розыгрыш удался ей на славу, и я невольно улыбнулся. Жена со здоровым чувством юмора меня вполне устраивала.
– Забавная шутка, – сказал я. – Если не остерегусь, ты, глядишь, будешь звать меня женой, а я тебя мужем!
– Нам незачем заходить так далеко, – продолжила Катя тем же серьезным тоном. – Но ты должен понять: каждый день моей жизни я делала только то, что от меня требовали мужчины. А мой отец, будь проклято его имя во веки веков, вбил мне в голову, что в этом мире я очутилась лишь затем, чтобы доставлять удовольствие мужчинам. Благодаря тебе я обрела свободу. Но это еще не значит, что я поменяю одну разновидность рабства на другую.
– Я не покупал тебя, Катя, – поспешил вставить я из опасений, что она превратно поняла мои намерения. – Я лишь хочу, чтобы ты была счастлива. Но когда ты говоришь «обрела свободу»… Свободу делать что?
– Что-нибудь. – Она наконец рассмеялась. – Всякое-разное. Все, что способно придать смысл каждому дню моей жизни. Не волнуйся, – она обхватила меня руками, понимая, что ее неожиданное стремление к независимости меня ошарашило, – я буду тебе хорошей женой, обещаю. Просто не жди, что каждый вечер, когда ты возвращаешься с работы, тебе непременно подадут вкуснейший гювеч или румяную погачу