Внезапно мальчик чихнул, и звук был настолько странный, приглушенный даже, что я обернулся.
– Что это было? – спросил я.
– Ничего, – ответил он, но не успел он договорить, как опять раздался чих, и Гарник тут был явно ни при чем. С испугу я едва не выпрыгнул из повозки. На дороге мы были одни, ни души на многие мили вокруг, близились сумерки. Может, теперь на дорогах, кроме грабителей, еще и призраки водятся? И должны ли мы бояться сверхъестественных существ так же, как простых смертных?
– Слыхал? – спросил я мальчика.
– Чих? – Он покачал головой: – Нет.
– Если не слыхал, то откуда ты знаешь, о чем я говорю?
Он открыл было рот, но убедительного объяснения подыскать не сумел.
– Гарник, – спросил я, – что происходит?
Я огляделся, и внезапно под парусиной, на которой так настаивал Гарник, что-то зашевелилось. Я замер от страха, затем натянул вожжи, останавливая лошадей, спрыгнул на землю и, обогнув повозку, осторожно приподнял парусину с одного угла. Как же я был потрясен, когда из-под парусины показалась голова. И не чья-нибудь, но голова Айрануш!
– Твоих рук дело? – заорал я на Гарника и, судя по его физиономии, не ошибся. Он выглядел виноватым и одновременно довольным, хотя и пытался это скрыть.
– Не ругайте его, прошу вас, – сказала девушка, вылезая из кузова повозки и приводя в порядок свое платье, ее огненно-рыжие волосы впечатлили меня даже сильнее, чем вчера. – Он не виноват. Я его подговорила. Оставаться с тем боровом я больше не могла. Вы не представляете, каким унижениям он нас подвергает.
На самом деле я обрадовался, увидев ее, но злость и обида за то, что она доверилась не мне, а моему подмастерью, тоже имели место. Скажи она мне, что хочет спрятаться в нашей повозке, я бы охотно устроил ей побег. Но она предпочла Гарника.
– У меня есть деньги. – Сунув руку в карман, она достала тканевый кошелек и потрясла им, чтобы я услышал звон монет. – Не беспокойтесь, я могу заплатить за проезд. Только не прогоняйте меня.
– Значит, нас теперь трое, – вздохнул я, размышляя, как ее присутствие может отразиться на моих личных делах.
– Вообще-то четверо, – раздался чей-то голос, и, повернув голову, я увидел еще одно существо, вылезавшее из-под парусины, – Айдару, мальчика, одетого как девочка, которого Бокхос Санасар брал с собой на званый ужин и который, если верить Айрануш, был приговорен к жуткой медленной смерти по возвращении Бокхоса в столицу. Я смотрел на него, открыв рот от изумления.
– Прошу прощения, – в унисон сказали Гарник, Айрануш и Айдара, и мне ничего не оставалось, как строго поглядеть на них, на каждого по очереди, задаваясь вопросом, куда же теперь заведут меня мои странствования.
Часть шестаяМиллениум
Исландия999 г. от Р. Х.
Как только я немного поостыл, трое моих спутников со мною во главе отправились на южное побережье острова, в деревню Вик-и-Мирдаль[76], где мы задержались на несколько дней, пытаясь найти судно, которое переправило бы нас через море, на прекрасные, заманчивые земли. И вдруг оказалось, что осуществлению моих намерений угрожают две загвоздки, не связанные ни меж собой, ни с Исландией.
Во-первых, паренек по имени Ими неустанно пророчил конец света, что наступит всего через несколько дней, когда завершится тысячелетие. По-прежнему одетый в медвежью шкуру – сколько бы мы ни уговаривали его носить человеческую одежду теперь, когда звериные фантазии его хозяина никакого отношения к нему более не имели, – Ими сидел в пустой хижине из льда, арендованной нами, рыдал не переставая и твердил, что ему вот-вот гореть в аду в наказание за его беспросветно греховную жизнь.
– Какие грехи ты мог совершить? – спросил я, сомневаясь, что на совести паренька успела скопиться уйма прегрешений.
Но когда он рассказал мне, чем они с Боки Саранссоном занимались, стало трудно отрицать, что у Ими имелись причины для беспокойства.
– И однако, – сказал я в надежде облегчить его душевные муки, – тебя выкупили у твоих родителей, когда ты был ребенком. И если богам вздумается потребовать расплаты, требовать они будут с твоего бывшего хозяина и родичей, но не с тебя.
Утешить его не удалось, Ими продолжал завывать, и я уже подумывал, не оставить ли его в Исландии навсегда. Но Йанника, казалось, была беззаветно предана этому мальчику, а меня влекло к ней, и не хотелось бы опрометчивым поступком лишить себя надежды со временем жениться на этой девушке.
– Почему бы тебе не попросить прощения у богов, если уж ты так напуган? – спросил мой молодой подмастерье Гардр, который, как и я, был сыт по горло плачем и жалобами Ими. – Меньше чем в полумиле отсюда живет священник Стефнир Эйнарссон, можно пойти к нему исповедаться. Я познакомился с ним в наш первый день здесь. Ступай и поговори с ним, вместо того чтобы выть день за днем не переставая, будто псина, потерявшая хозяина.
– Боюсь, Стефнира Эйнарссона убили вчера, – шепнул я Гардру, вероятно не слыхавшему свежих местных известий.
Не прекращавшаяся война между язычниками и христианами разрывала страну надвое, и несколько жителей деревни притащили Эйнарссона, почитателя Иисуса Христа, к замерзшему озеру, загодя пробив полынью посередке, а затем велели священнику поклясться в верности великим богам Одину, Фригг и Бальдуру[77], но, взыскуя мученичества, Эйнарссон отказался, и его на полминуты окунули головой в прорубь с ледяной водой. А когда вынули из проруби, борода и брови священника успели побелеть, и хотя он едва мог говорить, ему опять настоятельно порекомендовали просить вечных богов смилостивиться над ним. Он опять отказался, и его опять окунули в полынью, но теперь держали под водой много дольше; когда же его снова вытащили, Эйнарссон, выдохнув в последний раз, был более не в состоянии просить о милости ни богов, ни смертных. Тогда убийцы просто запихнули его тело обратно в прорубь, под лед, и разошлись по домам в полной уверенности, что сделали работу за Тора[78].
– Ну, мы, конечно, найдем еще кого-нибудь, кто выслушает твою исповедь, – не сдавался Гардр, расхаживая вокруг Ими и пиная в него ледышками, отчего мальчик зарыдал еще громче. – Кончай реветь! – рычал мой подмастерье, но безуспешно. – Кончай реветь, ты, маленький засранец!
Такой была первая загвоздка.
Вторая исходила от короля Оулафира. Проживая в Норвегии, он правил нами удаленно, и вдруг мы узнаем, что король наложил запрет на всякую торговлю до тех пор, пока спорный вопрос о национальной религии не будет решен раз и навсегда. Соответственно обстоятельствам, все лодки заперли у причала, а моряков и капитанов предупредили: наказание за выход в океан – смертная казнь.
– Ходят слухи, что сюда скоро прибудет святой человек, – сообщил Гардр, – посланный королем, чтобы принять закон о том, кому эта страна должна молиться. Вроде бы старых богов придется забыть навсегда, их место займет Назорей[79].
– Святому повезет, если он выберется отсюда живым, – сказал я. – Здешние старцы и не подумают отказаться от старинных обычаев. Они верят в богов Асгарда[80], а не в единственного Бога на небесах.
– А ты? – спросила Йанника, подойдя ко мне так близко, что потребовалась вся моя сила воли, чтобы не обнять ее и не прижать к себе. – Во что веришь ты?
– Я верю, что мы выберемся с этого чертова острова и я исполню свой долг, – ответил я. – Не более и не менее.
– Даже не начинай, смысла нет, – сказал Ими, наконец утирая слезы. – Мир движется к концу. Через несколько дней мы все умрем.
После такого заявления Гардр не преминул наброситься на паренька, Йанника старалась их разнять, я же отошел в сторонку, умоляя неведомо кого, правящего нами с неведомо каких небес, даровать мне терпение, иначе эта разношерстная команда, которой я обзавелся по воле случая, доконает меня. Задрав голову к небу, я подумал, что если нельзя обрести покой на этой изгаженной планете, то, может, там, наверху, мы найдем что ищем.
Следующим вечером, чувствуя, как холод обволакивает мои кости, я закутался в старую шкуру и зашагал к хижине Лиуса Лиуссона, известного бешеной враждебностью к нашим норвежским господам и всегда готового плевать на их правила и законы. Войдя, я обратился к нему по имени, сняв капюшон из уважения к его старшинству, и обнаружил, что Лиус готовит рыбу, нанизанную на прут. Помахав мне – мол, присоединяйся, – старейшина усадил меня у очага.
Выглядел Лиус весьма необычно, больше походя на животное, чем на человека, а кожа у него была такой толстой, что, казалось, иначе как наиострейшим ножом ее не проткнешь. Глаз темнее, чем у него, я никогда не видывал, лицо его всегда было искажено яростью, хотя по этой детали не стоило судить о его характере, ибо собеседником он был на редкость приятным. Я повертел головой, оглядывая стены, и, к моему удивлению, они не были гладкими, как в большинстве хижин, – их превратили в ледяные холсты с резными изображениями богов. Особенно меня впечатлил Тиу[81] – с копьем наперевес он смотрел прямо перед собой, словно угрожая любому, кто посмеет напасть на его заиндевевшее жилище. Над головой бога поместили существо, напоминавшее птицу с острым клювом, в ее глазах светилась мудрость, а растопыренные когти свидетельствовали о готовности к атаке.
Размышляя, как нам выбраться с острова, я тоже часто ловил себя на том, что царапаю ножом картинки на стенах нашего ледяного дома. Образы всплывали в моей голове, но смысл мне не всегда был ясен. Обезьяны, раскачивающиеся на ветвях деревьев. Стая павлинов с переплетенными хвостами. Лицо, высеченное в камне. Откалывая кусочки льда, мои руки двигались почти независимо от моего разума, а потом, глядя на то, что у меня получилось, я ощущал нечто странное, будто меня накрыло волной памяти и я видел сон, а проснувшись, успел почувствовать, как он легкой грезой ускользает от меня в считаные секунды.