– Зачем ты здесь, друг? – спросил Лиус, швыряя рыбьи кости в огонь, отчего они зашипели, добавив воздуху терпкости, прежде чем почернеть и затеряться среди углей.
– Мне нужно судно, – сказал я. – Можешь помочь?
Он пожал плечами и спросил:
– Деньги у тебя есть?
– Есть.
– Тогда, конечно, могу.
Я улыбнулся, и тут из тени вышел маленький мальчик, сын Лиуса. Кутаясь в огромную отцовскую парку, он смотрел на меня подозрительно, с враждебным прищуром.
– Какого размера судно? – спросил Лиус. – Сколько человек поплывет?
– Четверо, – со вздохом ответил я, сожалея, что нас не вдвое меньше.
– Сойдет. Полагаю, ты отвалишь до того, как явятся берсеркеры?
Я пожал плечами. Деревня полнилась слухами, что вместе со святым человеком король пришлет в Исландию отряд берсеркеров, дабы положить конец старинным верованиям раз и навсегда. Об этих воинах ходили легенды, одна страннее другой, поговаривали даже, что они выходцы не из нашего мира и воюют в состоянии транса, пуская в ход оружие, кулаки, ноги, зубы, головы и все, что под руку попадется, лишь бы одолеть врага. Во время битвы они вопят и рычат, как безумные, вселяя в противников такой страх, что многие бегут в ужасе с поля боя. Но берсеркер никого не отпустит живым, он догонит беглеца, собьет с ног, навалится всем телом на труса, а потом отрубит ему конечности, одну за другой, в великой ярости воинского противоборства. Кое-кто вообще не верил, что это люди, но я не придерживаюсь старинных предрассудков, предпочитая считать берсеркеров обычными мужчинами, с той только разницей, что они лишились рассудка и уподобились диким зверям.
– Не то чтобы я их боялся, – сказал я, хотя боялся. И еще как. – Просто я должен исполнить свой долг, но здесь я не могу это сделать.
– Куда ты поплывешь? – спросил Лиус.
– Вокруг побережья Хибернии[82], – ответил я. – А оттуда прямиком в Иберию[83].
– Долгое путешествие. И опасное. Видимо, исполнение этого долга очень важно для тебя.
– Так и есть, – подтвердил я.
Мальчик что-то шепнул отцу на ухо, и Лиус, кивнув, потянулся к ведру, стоявшему рядом с ним, и извлек рыбину; все еще живая, она трепыхалась в его руках. Мальчик положил рыбину на землю, вынул из кармана парки нож с акулой, вырезанной на деревянной рукоятке, и одним точным движением пронзил рыбий мозг. Несчастное создание дергалось всего несколько секунд, прежде чем упокоиться в смерти. Мальчик взрезал рыбину, выпотрошил ее, насадил на прут и, усевшись у очага, внимательно наблюдал, как поджаривается пища.
А я наблюдал, с какой любовью Лиус смотрит на своего сына, и внезапно меня пронзила боль, ведь мой сын не дожил даже до своего второго дня рождения. При этой мысли гнев опалил меня изнутри.
– Мне пора уходить, – сказал я Лиусу решительным тоном.
– Тогда до послезавтра. К этому времени я тебе что-нибудь подберу. Но, может, ты не захочешь уезжать в столь знаменательный вечер?
– Тот, что знаменует конец десяти веков? – Я выгнул бровь скептически. – Если мы сохраняем веру в старых богов, тогда счет времени от рождества Иисуса Христа вряд ли должен для нас что-то значить. Послезавтра меня вполне устраивает.
Я протянул ему кошель с монетами, Лиус медленно пересчитал их и положил кошель себе в карман.
– Что ж, договорились.
Настал вечер миллениума, а Ими по-прежнему наотрез отказывался плыть с нами, и я дал ему ясно понять: либо он составит нам компанию, либо останется здесь, третьего не дано. Йаннику, видимо, задела моя суровая настойчивость, но перечить она не стала, а Гардр, который мальчишку терпеть не мог, откровенно надеялся, что тот выберет второе предложение. Все же Ими согласился-таки отправиться с нами, хотя и выглядел при этом несчастнее не бывает.
Я решил отплыть на закате. Когда солнце начало падать, я вывел судно на большую воду, где заметил корабль, направлявшийся к нам с востока. Флаг короля Оулафира, развевавшийся на мачте, был хорошо виден, а когда корабль приблизился к берегу, отрывистое эхо орущих мужских голосов было отлично слышно над волнами.
– Берсеркеры, – сказал я моим спутникам, в ужасе взиравшим на корабль.
Не без легкой дрожи я распустил паруса, надеясь, что мы достигнем места нашего назначения без происшествий. Со всех стоянок мужчины сбегались к берегу в ожидании высадки варварской орды, защитников становилось все больше, каждый при оружии: копья, ножи, лопаты, веревки – все, что смогли найти. Нам повезло: наше судно до того стояло на приколе за изгибом залива, никто не видел, как мы отплыли, а сейчас на оледеневшие берега уже высаживались воины короля, чтобы развязать невообразимой жестокости бойню.
Отплывая все дальше в открытое море, мы смотрели то с восхищением, то с ужасом, как два племени налетают друг на друга. Отрубленные конечности, головы, срезанные с плеч, кровь, веером оседавшая на волнах… Я чувствовал вину за то, что в рядах моих соотечественников, сражавшихся с врагом, нет меня. Но наше пребывание в Вик-и-Мирдаль изначально предполагалось коротким, а мне предстояло заняться своими делами.
Вскоре мы оказались достаточно далеко, чтобы звуки бешеного насилия оживали только в наших ночных кошмарах, и я встал на свое место у руля рядом с Гардром, стараясь не обращать внимания на горестные стоны нашего мальчика-медвежонка Ими.
– Сколько нам понадобится дней, как думаешь? – спросил Гардр, и, пожав плечами, я посмотрел на небо в надежде, что звезды не позволят нам сбиться с курса.
– Недели две, – ответил я. – И то при условии, что богам не вздумается наслать на нас штормы.
– Я думал, ты не веришь в богов, – улыбнулся Гардр во весь рот, и я вдруг сообразил, что больше не замечаю отметин от уродовавших его ожогов. Если бы не рубцы, парень был бы красавцем.
– Я верю в то, во что я должен верить, – сказал я. – В данном случае в то, что я найду своего кузена. Теперь это моя единственная путеводная звезда.
Мозамбик1000 г. от Р. Х.
Сны вгоняли меня в ужас.
Днями, неделями, не помню, как долго это продолжалось, я бродил в одиночестве, воображая города и страны, где я никогда не бывал, пререкаясь с людьми, которых я знать не знал, нелепые слова и обрывки странных разговоров перемешивались в моей голове.
Просыпался я в испарине, на влажных простынях, хоть отжимай, и этот мерзкий осадок лип к груди и лицу.
Иногда сквозь трещины в каменной стене рядом с моей головой сверкало солнце и жгло мне веки. Я пытался открыть глаза, чтобы понять, где я, но не различал ничего вокруг, только черноту. Тело ломило от боли, а когда я шевелил ногой или рукой, боль становилась невыносимой, и меня либо швыряло обратно в беспокойный горестный сон, либо я кричал, подзывая кого-нибудь, кто мог бы помочь в моей беде.
Прикосновение прохладной руки, мокрые тряпицы на моем лбу и тихий нежный голос, напевающий незнакомые мелодии, пока сознание то возвращалось ко мне, то вновь пропадало…
Время от времени я вылезал из постели и пытался пройтись по комнате, опираясь на ладони, прижатые к стене, чтобы не упасть, но боль терзала мою лодыжку, и мне стоило неимоверных усилий держаться на ногах. Комната была овальной и почти пустой, в ней не было ничего, кроме постели на полу и деревянного стола с грубой резьбой по поверхности. Единственная дверь вела в другую комнату, и там, внутри, днем и ночью горел огонь, но когда я пытался войти, некто вставал и выпроваживал меня туда, откуда я пришел.
– Вам нужно спать, – уговаривал голос, женский. – Силы вернутся к вам, только если вы будете спать.
Она же и кормила меня. Теплые тарелки, определенно с бульоном, в котором плавали кусочки запеченного мяса и незнакомых мне овощей, запах жасмина и лаванды щекотал мне ноздри, побуждая выпивать миску за миской. Я настолько изголодался, что ощущал, как еда движется по моим внутренностям, взбадривая меня, но как только я наедался, веки мои слипались и я опять погружался в тревожное забытье.
Порой до меня доносилась музыка, звуки струнных инструментов, а потом из воздуха вырастал голос старухи, напевавшей колыбельную. Глубокий голос, подвижный, но, судя по модуляциям, страданий на долю певицы явно выпало побольше, чем на долю многих прочих.
Когда я пытался что-то сказать, слова застревали у меня в горле и старуха прикладывала палец к губам, «ш-ш-ш», утихомиривая меня, как младенца. Надо подождать, говорила она, все свойства и навыки вернутся к тебе, но надо потерпеть. Постепенно я проникся уважением к этой старой женщине, чувствуя себя в безопасности, когда она была рядом. Я спросил, как ее зовут, но, кажется, она не поняла, о чем я бормочу. Что до снов, они никуда не делись, эти бесконечные, непрестанные сны. Пирамиды и скульптуры, драгоценности и деревянные стелы. Сандалии, амулеты и причудливые росписи, украшавшие корпуса кораблей. Что я понимал во всем этом? Однако сны эти казались мне более реальными, чем осязаемый мир вокруг меня.
Наконец однажды утром я открыл глаза и увидел солнце, ворвавшееся в выемку в каменной стене, заменявшую окно, – это отверстие старуха иногда завешивала простыней, чтобы приглушить свет. Я медленно поднялся, привалился спиной к стене и, когда старуха вошла, посмотрел на нее, сумев в кои-то веки сфокусировать взгляд. Она была очень старой и куталась в несколько слоев тряпья, скрывавшего ее дряхлое тело. Кожа у нее была морщинистой, а по белкам ее глаз, по тому, как она глядела прямо перед собой, мне стало ясно, что она слепа.
– Где я? – спросил я старуху. – Что со мной случилось?
Буря, вероятно, разразилась поздней ночью, на вторые сутки нашего путешествия, и последствия ощущались повсюду в стране – от южной ее оконечности и вплоть до прибрежных окраин. Я намеревался плыть на север по направлению к Дар-эс-Саламу, но стоило подуть ветрам, как верхушка грота отвалилась от мачты, и мне оставалось лишь проклинать Лисула – человека, продавшего мне столь ненадежное судно. Нас швыряло по волнам, и надеяться мы могли лишь на милосердие безжалостного Бога.