– Конечно, – торопливо кивнул мальчик. – И она непременно снова появится на наших холмах, когда закончится ее путешествие.
Судя по его тону, он ничуть не верил в то, что говорил, и хотя позднее, немного остыв, я сожалел о своей жестокости, тем не менее упрямо повторил: «Я уверен, обе они живы и в конце концов найдут дорогу домой». Больше Демби никогда не упоминал о моей жене в прошедшем времени.
Горе, состояние чересчур мне знакомое, захлестнуло меня. Дважды я мучился болью утраты и дважды выжил, но сомневался, вынесу ли я эту пытку в третий раз. Однако, когда я потерял первых двух жен, моя жизнь была несколько иной, теперь же было непозволительно тратить время на то, чтобы упиваться жалостью к себе, поскольку мне надо было заботиться о Рафики. Сынишке исполнилось четыре года, и он бесконечно радовал меня. Я не мог подвести его. Иного выбора, кроме как оставаться крепким и надежным, у меня просто не было.
Каждое утро я отправлялся в свою мастерскую, где сооружал мачты для торговых кораблей, что швартовались или отчаливали из наших портов, но, прежде чем выйти из-под навеса нашего шатра, я медленно ворочал головой, прислушиваясь, не раздастся ли голос Шакини, и осматривался по сторонам – в надежде, что именно сегодня я увижу, как она шагает по настилу прямиком ко мне, но каждое утро меня ожидало разочарование. То же самое я проделывал по вечерам, стоя на улице в одиночестве, пока солнце не закатится, а ветра не вынудят меня вернуться в шатер. Когда я засыпал, мне снились страшные сны о моей любимой женщине – то на нее нападали львы, то ее уводили в рабство.
И мне не стало легче, когда один из старейшин, Витал Куихоцо, явился ко мне с предложением, которое я вряд ли мог бы принять. Витал Куихоцо по возрасту был самым старшим в нашем племени, лицо его было изрыто морщинами и походило на зловещую маску. Тем не менее он пребывал в добром здравии, а совсем недавно самая юная из его жен родила ему очередного сына. Никто точно не знал, скольким детям он приходился отцом, – лично я был знаком по крайней мере с двумя десятками его отпрысков из тех, что остались в нашей деревне, и кто знает, сколько их уехало. Порой казалось, что его прямые потомки числом превзошли все прочие семьи. И все же я восхищался Виталом и уважал его, а его присутствие в моем шатре было для меня великой честью.
– Печалью, друг мой, разрисовано твое лицо, – сказал он и, поджав ноги, уселся на землю напротив меня. Из одежды на нем была только белая набедренная повязка, цвет означал высокое положение, которое он занимал в нашем племени. – Каждый день гляжу, как ты идешь в мастерскую, и выглядишь ты так, будто Бог тебя наказал.
– Но так оно и есть, – ответил я, стараясь заглушить горечь в моем голосе, ибо Витал и сам хлебнул немало горя за свою долгую жизнь. – Иногда я спрашиваю себя, что я мог натворить, чтобы настолько не угодить Ему.
– На твою долю выпало изрядно бед, что правда, то правда, – согласился Куихоцо, кивая. – Но разве кто-нибудь из нас обошелся без бед? Я терял жен и детей. Имен и лиц кое-кого из них я даже припомнить не могу. Так устроен мир. Тридцатилетних старух бросают мужья, и оказывается, что мужчин для них больше нет и позаботиться о них некому, потому что красота их увяла и стали они похожи на лесных зверей. Что ж, будем слезы лить над нашими волосами и кожей или займемся нашими обыденными хлопотами? Ответь мне, друг мой.
Я низко склонил голову, но промолчал.
– Ты должен взять другую жену, – прервал молчание Куихоцо и, потянувшись вперед, похлопал меня по предплечью. Я растерянно уставился на него.
– Шакини посоветовала мне то же самое перед тем, как уехать, – сказал я. – И я отказался. Я не нарушу обещание, данное ей.
Витал Куихоцо наморщил лоб, поскольку обещание, данное женщине, считалось чудачеством.
– То, что ты делаешь, вредит здоровью, – наставительно произнес Куихоцо. – Мужчина должен расходовать свои соки. – Он указал пальцем на мою набедренную повязку, и хотя никакой другой одежды наши мужчины не носили, внезапно я ощутил неловкость из-за того, что был почти голым. – Ты должен бросать свое семя в плодородную землю. У меня есть дочь…
– Пожалуйста, Витал Куихоцо…
– Выслушай меня, друг мой. У меня есть дочь Окапи. Она видела уже шестнадцать весен, и теперь ей предстоит найти себе мужа. Она принесет тебе много детей, надо только жениться на ней.
Я был знаком с Окапи, заносчивой девчонкой и вечно чем-нибудь недовольной. По деревне она разгуливала рука об руку со своей подругой Куэсой, и однажды я наткнулся на них в купальне, где они занимались всякими непотребствами друг с другом. Я тогда подумал, не рассказать ли ее отцу о том, что я увидел, но передумал, поскольку за подобное безобразие он наверняка приказал бы забить девчонку камнями насмерть, а смертей на моей совести было и без того достаточно.
– Не могу, – покачал я головой. – Я благодарен тебе за великодушное предложение, любой мужчина был бы счастлив, появись у него возможность жениться на Окапи, но мое сердце до сих пор принадлежит другой, было бы нечестно предлагать себя твоей дочери.
– Она растет, – вздохнул он. – И я беспокоюсь за нее.
– Разумеется. Но я не смог бы стать ей хорошим мужем. Она заслуживает мужчину получше меня.
Витал, конечно, огорчился, и Демби, к своему несчастью, выбрал именно это время, чтобы вернуться в шатер. Увидев гостя, он явно пожалел, что пришел. В присутствии взрослых он робел, и особенно в присутствии Витала Куихоцо. Однажды Витал увидел, как Демби развлекал детей, выуживая пестрых змеек из-за уха каждого ребенка, и с тех пор относился к мальчишке с подозрением.
– Прошу извинить меня, – сказал Демби, кланяясь и пятясь.
– Не уходи, – поманил его пальцем Витал Куихоцо. – Садись. И объясни своему опекуну, что я прав.
– Уверен, что вы правы в каждом вашем слове, – ответил мальчик. – Поэтому я с вами полностью согласен.
Витал Куихоцо прищурился, не совсем понимая, насмешка это или чистая правда.
– А тебе, Демби, – спросил старейшина, вставая, – сколько тебе лет?
– Четырнадцать, Витал Куихоцо.
– Тебя исцелили?
Демби пожал плечами. К сожалению, несколько месяцев назад церемония перехода мальчика в племя овамбо[117] – обрезание – прошла не столь гладко, как я надеялся. Возможно, нож был грязноват, ибо мужское достоинство паренька разболелось и обрело нехороший зеленый оттенок, я даже боялся, что оно и вовсе отвалится, но постепенно все наладилось.
– Да, – ответил Демби. – У меня полностью зажило.
– Покажи.
– Это обязательно? – спросил он.
– Покажи, – повторил Куихоцо, и паренек нехотя снял повязку, оголяя совершенно здоровый член.
– Хороший размер, – заметил Куихоцо, одобрительно кивая. – Тогда решено. Ты молод и полон сил, как и прежде. Через три дня ты женишься на моей дочери Окапи.
Демби вытаращил глаза еще минутой раньше, как только вошел в шатер и увидел старейшину, но это казалось сущим пустяком по сравнению с тем, что он чувствовал теперь. Я отвернулся, опасаясь поймать его взгляд, потому что не предвидел такого развития событий.
– Но я ее не знаю, – сказал он. – Мы с ней ни разу не встречались.
– Пустяки, – хохотнул Куихоцо, мальчишеская глупость его позабавила. – Окапи взрослеет, ей шестнадцать лет, а она все еще не замужем. Тебе тоже предстоит узнать об удовольствиях, какие может доставить только женщина. Дочери моей пришла пора обзавестись мужем и рожать детей. Три дня. – Он повернулся ко мне и приподнял бровь, словно ожидая моего одобрения, хотя в чем, в чем, а в одобрении Витал не нуждался.
– Три дня, – согласился я.
Я повел себя нечестно, превратив моего приемыша в несчастного жениха, но если бы не Демби, тогда взять в жены Окапи заставили бы меня. Когда старейшина вышел из нашего шатра, я повернулся к мальчику. Судя по выражению его лица, ему страстно хотелось проделать некий волшебный фокус, превосходивший все прочие его фокусы, – взять и исчезнуть.
Со стороны казалось, что Окапи стремится к супружеству даже меньше, чем ее жених. Утром перед свадьбой, когда мы с Рафики расписывали тело Демби белыми и золотистыми полосами, парень признался, что накануне они с Окапи тайком обменялись записками и договорились встретиться на закате у кромки леса.
– И как тебе она? – спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно искреннее, сколь бы двуличным я себя ни ощущал. – Она и правда красивая, веселая и умная, как о ней говорят?
– Меня бесило в ней все, – ответил Демби. – А ее бесило все во мне.
– Как так может быть?
– Во-первых, она старая.
– Всего на два года старше тебя, – вздохнул я. – Девчонка, можно сказать.
– И она уродина. У нее на щеках и подбородке волосы гуще, чем у меня.
– Да, в некотором смысле она больше похожа на своего отца, чем на мать.
– И нос у нее как у мандрила.
– Если не ошибаюсь, несколько лет назад она упала с дерева, – сказал я, ибо нос Окапи действительно не был ее самой привлекательной чертой. – И приземлилась на голову. Это происшествие стало причиной… э-э… изъяна.
– Может, поэтому она еще и дура. Разговаривать с ней скучно и нудно, ничего интересного я от нее не услышал. А кроме того, у нее такие ужасные, огромные… – Он припоминал слово, но так и не смог заставить себя произнести его, взамен он изобразил пальцами и ладонями две чаши на груди.
– Большинство парней сочли бы это достоинством, – сказал я, и Демби передернуло от отвращения.
– Они жуткие, – поморщился он. – Она велела мне раздеться, а потом смеялась надо мной. Сказала, что не видывала ничего уродливее, чем то, что висит между моих ног.
Я не знал, что ему на это ответить. Отчасти я завидовал Демби, ему предстояло занимательное приключение, и я надеялся, что со временем он научится ценить свою жену. Ведь супружеское взаимопонимание было тем, по чему я сейчас безмерно тосковал.
– Она говорит, если я попробую прикоснуться к ней, она заколет меня во сне, – продолжил Демби. – А я сказал, что скорее стану тереться членом о кору дерева, пока он сам собой не отвалится, чем положу его где-нибудь рядом с ней. Я не хочу на ней жениться и не понимаю, почему меня к этому обязывают.