Казалось, Диэго задумался, а не принять ли это предложение хотя бы затем, чтобы более не слышать завываний своей молодой жены. Но в конце концов, покачав головой, сказал, что жизнь моряка вряд ли ему подходит. Колон лишь пожал плечами, словно не понимая, с какой стати молодому человеку упускать столь необычайную и редкую возможность, и опять перевел взгляд на корабли.
– Поднимемся на борт? – спросил он, и я последовал за ним, когда капитан ступил на сходни перед «Санта-Марией», единственной карракой, то есть трехмачтовым судном, во флотилии, тогда как у каравелл «Нинья» и «Пинта» мачт было только две.
Уперев руки в бока, капитан расхаживал по палубе, крутил головой и глубоко вдыхал, будто хотел стать единым целым с деревянной конструкцией корабля.
– Что ты о ней думаешь? – спросил он, и я одобрительно кивнул.
– Очень красивая, – сказал я. – Отменная каррака для вашего смелого предприятия. Вы сами поведете ее или…
– Да, – ответил он. – Братья Пинсон возглавят обе каравеллы, но командовать буду я, разумеется. По моим прикидкам, мы прибудем в Японию через месяц либо чуть позже, и тогда я докажу, что для торговли специями существует более короткий путь.
– Достойная цель, сеньор, – сказал я.
Подавшись вперед, он зажал в руке кусок паруса, затем уткнулся в него лицом и потер тканью по щеке, словно это была ночная сорочка его возлюбленной.
– Вы прекрасно справились с этим заданием, – одобрил он, повернувшись ко мне. – С мачтовым мастером хорошо работалось?
– Да, – не раздумывая ответил я, ибо с этим мастером мы непрестанно обменивались своими соображениями. Его мачты были в основном гладкими, без украшений, кроме одной – с изображением пестрой змеи, вырезанным по дереву. Художества вторглись и на мои паруса в виде затейливых узоров вдоль окантовки. Орудуя иголками, я снабдил парусину изображениями иных стран, тех, что обитали не только в моем воображении, но и, думалось мне, в воображении искателей иных земель, вроде сеньора Колона.
– Тонкая работа, весьма тонкая, – оценил он мои усилия. – Завтра вечером вы будете во дворце на прощальном празднестве?
– Мне оказали честь, пригласив меня, – сказал я, и поскольку приглашение я получил от самой королевы Изабеллы, в ожидании этого вечера я сгорал от нетерпения.
– Хорошо, – отозвался мореплаватель, выпроваживая меня и Диэго с корабля. – Что ж, с моего позволения вы оба возвращаетесь на берег, мастер Парусник. Мне нужно еще кое-что проверить, прежде чем объявить о готовности к отплытию.
Мы с Диэго поклонились и по сходням двинулись обратно, как вдруг все три корабля разом подняли паруса, и перед нами возникло огромное море белого цвета, помеченное алыми эмблемами Кастилии и Арагона. Зрелище было грандиозное, и от избытка чувств я вообразил, как другой мастер Парусник, японец, мой товарищ по ремеслу, пристально изучает изображения, сделанные мною на наших кораблях, прибывших по назначению.
Вернувшись в мастерскую, я застал там моего сына Рафи, он сидел в углу, погруженный в свои мысли.
– Ты здоров? – спросил я. Где-где, а здесь я не ожидал его увидеть, вторую половину дня он предпочитал проводить дома, рисуя либо играя со своим абаком.
– Я хотел спросить тебя кое о чем, – сказал он. – Кое о ком.
– О ком же?
– О моей матери.
Я кивнул, удивленный и обрадованный тем, что он не забывает о ней.
– Ты давно не говорил о маме, – заметил я.
– Я боялся, – ответил Рафи. – Когда я вспоминаю о ней, мне становится очень плохо. Поэтому почти всегда стараюсь о ней вовсе не думать.
– Это естественно, – сказал я. – Ты растешь. Ты скучаешь по ней. Мальчику нужна мать.
– Расскажешь мне, что с ней произошло?
Я сел рядом с ним. Этот разговор я предвидел, но тем не менее чувствовал себя не готовым к нему.
– Что бы ты хотел узнать?
– Вы были счастливы, когда стали мужем и женой?
– Очень счастливы, – заверил я его. – Когда мы только познакомились, о влюбленности между нами и речи не было, но мы быстро подружились. И со временем дружба переросла в нечто большее и прекрасное.
– Значит, она ушла не потому, что ты не любил ее, как надо?
– Нет, – ответил я. – Я любил ее всей душой, и она это знала.
– Тогда почему она ушла?
Я ответил не сразу, сомневаясь, стоит ли рассказывать мальчику о том, что мы с Сантиной пережили.
– Помнишь ее дочь Беатрису? – спросил я.
– Немножко, – ответил Рафи. – Помню, что она была добра ко мне. Но у нее часто портилось настроение.
– Да, с ней было нелегко, но ранее, когда она была еще ребенком, с ней дурно обращались, и ей пришлось пережить много всякого. Сантина увезла ее, предположив, что путешествие, возможно, успокоит ее измученную душу. Уезжали они всего на несколько месяцев, и когда они не вернулись…
– Ты не искал их?
– Нет.
– Почему?
Я вздохнул, поскольку не раз задавал себе тот же самый вопрос.
– Я бы не смог выяснить, с какого места начинать поиски, – объяснил я сыну. – А ты был еще малышом, и я должен был заботиться о тебе. Диэго хороший парень, но балбес в придачу. Я не мог доверить ему столь драгоценное сокровище, то есть тебя.
– Но ты мог бы взять меня с собой, разве нет?
– И подвергнуть риску? Нет, сын мой, в моей жизни я уже потратил немало лет на поиски одного человека, заставившего меня страдать, и я отложил на время эту одиссею, чтобы наладить нашу семейную жизнь. Я не могу отправиться в крестовый поход. Пока, во всяком случае.
Рафи глаз с меня не спускал, заинтересованный моим рассказом.
– И кого ты разыскивал, отец? – спросил он.
– Человека, с которым я дружил, когда был много моложе. А потом он нанес мне глубокую рану.
– И ты его так и не нашел?
Я покачал головой. В последнее время я редко вспоминал моего кузена, но был уверен, что однажды наши пути пересекутся вновь.
– Ты не… ты не убил ее, правда ведь? – спросил сын.
– Кого? – переспросил я.
– Мою мать.
Я открыл рот в изумлении.
– Конечно, нет! – воскликнул я. – Как тебе такое в голову могло прийти?
– Ходят слухи, что у тебя на руках кровь многих людей.
– Не многих, но нескольких – да, – признался я. – Мы живем в жестоком мире, и были люди, что могли бы жить-поживать до сих пор, если бы наши пути не пересеклись. О ком-то из них я сожалею, о ком-то нет. Но все это случилось давным-давно, и не сомневайся – я скорее отрублю себе руку, чем причиню боль твоей матери. Верь мне, когда я говорю, что я очень любил ее.
Рафи встал и направился к двери, явно не удовлетворенный моими ответами, и я догадывался, что к этому разговору мы еще вернемся, не дожидаясь, когда он повзрослеет.
– Может, когда я стану мужчиной, я смогу отправиться на ее поиски, – сказал он, и я кивнул.
– Может, – не стал я спорить. – Но это время еще не пришло.
Он улыбнулся, предвкушая: придет его время, и, выбежав за порог, поглядел налево, затем направо, будто хотел увидеть, в какие еще края могут завести его дерзкие приключения.
Следующим вечером, во дворце, я опять беседовал с капитаном Колоном, когда к нам подошел, припадая на одну ногу, пожилой священник отец Родригес. Лицо его одновременно выражало твердость духа и неистовство. Священнику было лет шестьдесят, не меньше, если не больше. Нос крючком и жалкие остатки длинных белых волос; встряхивая головой, он перебрасывал эту тощую гриву с одного уха на другое, стараясь создать иллюзию молодости.
– Вы тот капитан, что завтра поднимает паруса? – спросил он, тыча узловатым пальцем в Колона.
– Я, – ответил мореплаватель, улыбаясь и кланяясь в пояс, – Кристобаль Колон.
– А вы кто? – спросил священник, повернувшись ко мне.
– Никто, – ответил я.
– Никто и есть никто. Вы должны быть кем-то.
– Делаю паруса, вот и все.
– Значит, вы в ответе за то, что этого мужчину и тех, кто с ним поплывет, посылают на верную смерть?
– Не вижу связи, – мягко произнес я. – Паруса я изготовляю уже много лет, и мои изделия всегда высочайшего качества. С ними моряки будут в безопасности в любую погоду. Готов поставить на кон что угодно, даже свою жизнь.
– Прокладываете путь к обеим Индиям, да? – спросил священник, снова обращаясь к Колону, и тот кивнул в ответ. – Но плывете вы на запад?
– Так и есть. Мы хотим найти более короткий путь.
– Но, друг мой несведущий, мир плоский, – провозгласил священник. – Это диск, и ничего более. В конце вашего путешествия вы просто свалитесь в бездну. – Он подался вперед и понизил голос, словно не желал делиться ни с кем другим некоей великой тайной. – Там обитают драконы, – прошептал он, – и они вас проглотят заживо.
– Эти мифы опровергнуты, – рассмеялся Колон, качая головой. – Мир не диск и не плоская поверхность. Атлас не держит мир на плечах, и черепаха его не подпирает. Послушайте, преподобный отец, когда вы наблюдаете за кораблем, что плывет куда-то далеко, вы видите, как, приближаясь к горизонту, он постепенно исчезает, верно? Потому что Земля сферическая.
– Если вы в это верите, значит, вы дурак и еретик, – объявил, как отрезал, отец Родригес.
– Может, я и глуп, – ответил Колон, лицо его помрачнело. – Но на месте священника я бы не стал называть кого-либо еретиком в нынешние темные времена. Подобными словами можно довести невинную душу до пламенеющего костра.
Всплеснув руками, священник повернулся ко мне в надежде, что я перейду на его сторону, хотя на самом деле у меня не было никаких твердых убеждений касательно предмета их спора. Естественно, я вырос с верой в то, что мир плоский, но с недавних пор начал сомневаться, так ли обстоят дела на самом деле. И то, что сказал Колон, мне казалось довольно разумным.
– Ну а вы? – спросил священник. – Тоже отправитесь в эту поездку?
– Нет, – ответил я. – Остаюсь здесь и продолжаю работать. Из Уэльвы отчаливает много больше кораблей, чем имеется в распоряжении сеньора Колона, и всем им нужны паруса.